Чунгунэс, воины империи Мин, заполонили столицу, но пока вели себя скромно и во вспыхивающих по всему городу скандалах не принимали участия. Жителям Хансона не нравилось, что рядом с ними теперь живут старшие братья из Империи, и это они нарывались на неприятности в общественных местах. На той неделе, Нагиль слышал, кто-то напился в Дансаране, доме кисэн, и чуть не напоролся на китайский меч. Его вовремя выгнали, дело замяли, но дама Сан с тех пор ограничила посещение и допускала к своим девушкам только знатных господ.
Нагиль знал, что так будет. Что китайские солдаты придут в столицу, что будут жить в домах чосонцев, что будут порождать подозрения и склоки. Но сейчас в их руках была сила, что защищала Хансон, потому что один Дракон не мог справиться с армией Тоётоми, подступающей к городу.
Ему пришлось потратить несколько недель на то, чтобы усмирить в себе и Металл и Дерево сразу, и сейчас днём его тело не охватывал холод, а по ночам жар мучил не так сильно, чтобы лишать сна. Но когда Нагиль впервые обратился, ему не удалось даже подняться с земли.
Это произошло в конце лета. Он, Чунсок и Боым вернулись в Конджу, чтобы забрать с собой всё войско Дракона, и намеревались отправиться в Хансон, где Нагилю обещали новых людей, еду и оружие, привезённое из Империи. Нагиль пришёл к Лан, чтобы сказать об этом, но та встретила его в буддийском монастыре непомерно злой.
– Твоего патриарха, – сказала она, – которого ты велел казнить, потеряли.
Нагиль замер в дверях, окутанный дымом от благовоний – жжёный рис, смоченные в ячменном жмыхе бобы и пшеница, – и весь вспыхнул.
– Что значит «потеряли»? – повторил он. Лан посмотрела на него, как на дурака, сомневаясь, что разум генерала ещё не покинул их бренный мир.
– Он сбежал, – пояснила она. Перед ней на циновке лежали талисманы из минералов, она водила рукой над картой. – Думаю, направляется в Ульджин.
– Как его могли упустить! – разозлился Нагиль; от мгновенной ярости всё перед глазами полыхнуло, на шее проступила чешуя. Он почувствовал, как удлиняются во рту клыки, превращаясь в драконьи. Зубы заныли.
Что-то новое. Неприятное. Болезненное. Чужое для его тела.
Лан бросила на него короткий взгляд и кивнула на место рядом с собой.
– Сядь, генерал. Надо поговорить.
Хигюн тоже ждал его на разговор, а у Нагиля не было времени вести светские беседы. Он хотел уже огрызнуться, но Лан прошипела что-то – ругаясь, японское слово, – и Нагиль не стал спорить. Злая шаманка была хуже злого генерала Хигюна, даже тот мог признать это.
Нагиль сел, скрестил ноги, меч положил рядом с собой. Лан посмотрела на это с таким осуждением, будто он привычным для себя действием пообещал ей казнь на месте за любое скверное слово.
– В твоём войске будет бардак, – сказала шаманка, всматриваясь в клубы дыма, витающие над картой и камнями. – Тебе обещали людей?
– Да.
– Плохо.
Нагиль выгнул бровь, и Лан, не обратив внимания на его недоверие, равнодушно продолжила:
– Чужие люди в чужой стране, на которую уже наложили лапу их правители. Никогда это добра Чосону не приносило.
– Скажи мне что-то, чего я не знаю, – сердито вздохнул Нагиль. Лан кинула на него единственный взгляд, в котором угадывалось что-то большее, чем недовольство его текущими действиями.
– Твоя госпожа вернётся.
Он замер, в одно мгновение застыло всё тело, сердце разбухло в груди и упёрлось в решётку из рёбер, словно пойманное в костяной капкан.
– Не может этого быть, – он ответил, но сам не осознал, что это его губы шевелятся, его язык ворочается во рту, цепляясь за острые зубы, его горло сжимается, выплёвывая наружу хриплые звуки.
Не может этого быть. Нагиль сделал всё, чтобы этого не случилось.
Лан качнула головой, и тонкие ниточки с камнями в её заколках качнулись следом. В гранях маленького изумруда блеснул луч света, Нагиль зажмурился. Прочь, прочь эти мысли, он столько времени потратил, чтобы запереть их в глубинах своего разума и не дать им просочиться в каждое его движение, в каждое решение, которое принимал на протяжении лета.
– Моджори-ёнг, – протянула шаманка со снисхождением, – это неизбежно, как смена сезонов. Белый Тигр сменит Жёлтого Единорога в Великом Цикле, потом передаст год Чёрной Черепахе. И госпожа из Священного Города вернётся, как только…
– Прекрати!
Нагиль вскочил, хватая ртом воздух. Она снилась ему всякую ночь, когда удавалось поспать больше пары часов, она виделась ему в каждой девушке, которую он встречал на улицах Хансона, её голос мерещился в разговорах Дочерей. Всё это время Нагиля спасало осознание, что она живёт в своём мире, куда он её самолично отправил, живёт в безопасности и радуется мелочам Священного Города. Всем тем вещам, о которых она говорила ему раньше, – летающим железным машинам, острой еде, обуви с иглой на пятках, в которой абсолютно точно неудобно было ходить…
Если она вернётся, что он будет делать? Что он будет делать с тем страхом, что проник в его кожу, словно яд, и остался там, даже когда Бездна закрыла Глаз?
– Генерал Мун Нагиль, – позвала его Лан, голос Нагиль услышал глухо, будто шаманка говорила с ним из-под толщи воды. Это так громко стучало его сердце, так шумела в ушах кровь. – Генерал, – повторила Лан, – разве не этого желает твоё сердце?
Нет. Он мог мечтать об этом и тут же запрещать себе любые мечты, он мог просить об этом в минуты отчаяния и тут же забирать все мольбы Великим Зверям обратно. Но желать…
Желание росло в нём вместе со страхом, страх занимал всё тело, и это из-за него днём Нагиль чувствовал такой холод, будто Дракон Металла дышал в нём и призывал зиму.
Он открыл рот, в котором пульсировали вместе с дыханием зубы зверя.
– Ещё полгода назад я мог бы сказать уверенно: я защищу её во что бы то ни стало, уберегу от опасностей, – сказал Нагиль медленно, пробуя на язык хриплое, болезненное признание. – Лишь бы она осталась, лишь бы была рядом.
Он вспомнил, как подумал об этом впервые: в тот день, когда прикоснулся к её руке при переходе от деревни призраков до Конджу. Она болела, её бледная кожа выделялась на фоне чёрной вытоптанной земли точно луна в небе. Он обещал защитить её, а потом она стала змеёй, когда его не было рядом.
Нагиль опустил голову, выдохнул – зло и устало, и в горячем воздухе, пропахшем жжёными злаками, угадывались его мысли – тягучие, мрачные, давние.
– Я должен признать, – заговорил он не сразу, – моих сил недостаточно. Сколько бы я ни старался, как бы ни тренировал плоть и дух – всегда будет риск, что её заденет стрелой, украдут среди ночи, убьют у меня на глазах.
Нагиль представлял это много раз. В кошмарах и наяву. И только эти видения, навеянные злым тхэджагви[26], должно быть, держали его в узде, не давали расслабиться и забыться. Некогда мечтать, генерал драконьего войска.
– Позволить ей подвергать себя такой опасности только ради того, чтобы остаться со мной? – спросил Нагиль, не особо надеясь на ответ молчаливо слушавшей его шаманки. – Кто я, по-твоему? Чудовище?
– Человек, – возразила ему Лан, но Нагиль дёрнул губой, сопротивляясь. Моджори-ёнг, ты всего лишь глупый человек, решивший, что именно твои плечи несут груз всего мира.
– Я не должен хотеть её возвращения, – повторил Нагиль. – Если я позволю себе подобное, значит…
Он не закончил фразу. Развернулся и вышел из павильона, оставив после себя слабый отклик – дуновение воздуха подхватило его жар и унесло следом.
…значит, я чудовище, желающее её смерти.
Значит, я зверь, мечтающий о недозволенном.
Значит, я человек.
Человек.
Нагиль вылетел из монастыря так быстро, что чуть не сбил с ног идущего за ним Чунсока.
– Кто следил за патриархом? – прорычал он. Пуримгарра вытянулся.
– Генерал?
– Не заставляй меня повторять вопрос. Почему этого человека ещё не повесили?
Чунсок огляделся, будто ожидал увидеть рядом с собой тех несчастных, что должны были выполнить приказ ёнгданте ещё в прошлом месяце.
– Узнай, кто следил за преступником и почему он сбежал из-под стражи, – шипел Нагиль, слова вываливались изо рта, искажённого звериным оскалом, и падали в ноги бледнеющего Чунсока. – Найди тех, кто недоглядел за ним, и выпори.
– Генерал… – с сомнением заговорил пуримгарра, но Нагиль вскинул голову, прожёг его полыхнувшим во взгляде огнём. – Чэу щимвер, ёнгданте[27]. Хальсера[28].
Нагиль пошёл в сторону дворца, где его должен был ждать Хигюн, Чунсок последовал за ним, и это тоже его разозлило. Преданность своему генералу должна была вызывать уважение, так и было прежде! Но сейчас Нагиль чувствовал, как собственное тело разваливается, с каждым тяжёлым шагом обнажая плоть Дракона, и, если даже он не в силах был обуздать Великого Зверя, преданность Чунсока казалась безотчётной верой.
Слабый человек со слабым сердцем. Как тебе доверять?..
Нагиль свернул к пустырю, где днём Дэкван обучал новичков, и упал на колени, протаранив ими сухую землю.
– Генерал! – воскликнул Чунсок. Нагиль не слышал его, в голове рычал Великий Зверь.
«Наконец-то ты злишься, – говорил Дракон Металла. – Наконец-то ты злишься достаточно, чтобы я мог вырваться из твоего тела».
Рот порвался, кожа на лице, шее, груди пошла трещинами, в них заблестела в сумраке наступающей ночи чешуя. Белая, точно снег. Твёрдая, точно сталь.
Нагиль почувствовал, как его охватывает боль, так больно ему не было и при первом своём обращении. Он попытался стиснуть зубы, но те больше не помещались во рту, челюсть сместилась сразу вперёд и вверх, и вниз, вывалился длинный язык. Нагиль закричал; из горла вырвались клубы пара, осыпавшиеся на землю мелкой крошкой льда.
Мышцы руки и ног лопались, ломались кости. Вытягивались пальцы, обращаясь в когти. На спине позвонки удлинялись, превращаясь в хребет с острыми костяными пластинами, – они тоже были белыми, но из-за брызнувшей во все стороны крови становилось трудно различить цвет и поразиться изменениям в теле.