Нагиль нашёл взглядом Чунсока и кивнул ему. Тот вывел из-под тени колонн Имдона, бывший патриарх поклонился Ли Хону.
– Позволите говорить, ваше величество?
– Полагаю, господин Су, вы видели что-то неприятное прошлой ночью. – Ли Хон указал рукой на его одежду с подпалинами, всю в грязи и пепле, пропахшую гарью.
– Позвольте для начала поприветствовать своего ученика, – попросил Имдон. Нагиль почувствовал, как и без того слабая нить надежды тает в его руках, и потянулся за ней, как мог. Повернулся к Имдону, поклонился, как полагается. Если эта игра приведёт к проигрышу, Нагилю не останется ничего, кроме как убить патриарха на месте.
Он понадеялся, что его коварный мэштренним тоже понимает, что ставит на кон свою жизнь, а не положение мастера.
– Я медитировал в восточном крыле дворца, – заговорил Имдон после церемониального приветствия. – И почувствовал дым до того, как понял, что это горит тюрьма.
– Вы знаете, кто устроил поджог? – спросил Ли Хон.
– Да.
Имдон взглянул на его величество, прежде чем ответить:
– Люди наместника. Я побоялся, что они захотят навредить кому-то, и пошёл следом.
Нагиль сжал меч так сильно, что под пальцами захрустела покрытая смолой рукоять.
– И что увидели?
Имдон не сводил с Ли Хона подёрнутых пеленой глаз.
– Что люди наместника хотят убить молодую ученицу мудан. Я слышал, она талантлива и умеет вызывать духов себе в помощь. Этой ночью она защищалась, как могла.
– Полагаю, те раны, что мы видели на теле убитых, дело рук одного из духов? – догадался Ли Хон. Имдон чинно поклонился.
– Да, ваше величество.
– О ком речь?
– Это дух Белого Тигра, ваше величество.
Чиновники заголосили все разом, разделившись на два лагеря, советник Ким с шурином отошли в тень. Нагиль следил за ними обоими и не сразу заметил, как напрягся рядом наместник Ван.
– Я вижу, к чему всё идёт, – сказал он тихо, так что услышал только Нагиль. – Молодой король очищает имя женщины своего генерала. Ваша тварь останется безнаказанной, а моих людей отдадут на съедение суду. Но никакой помощи от Империи Чосон больше не увидит, зная, кого чосонцы пригрели на груди.
Он повернулся к Ли Хону и заговорил громче:
– Нет ни одного человека, не заинтересованного в вашей бесславно погибшей шаманке. – Он сплюнул в его сторону, больше не притворяясь. – Этот суд есть фальшь, обман!
Ли Хон скривил губы, тоже снимая с себя образ беспристрастного правителя, – даже глаза потемнели.
– Напоминаю, наместник Ван, – повысил он голос, – это ваши люди напали на мою шаманку! Теперь она мертва! Единственная последовательница знаменитого Ордена Белого Тигра, носительница духа Великого Зверя погибла! Я не выношу обвинений в вашу сторону только по той причине, что искренне верю, что славный друг Чосона в вашем лице не мог приказать своим шпионам убить сыта-голь! Я неправ?
Наместник помрачнел ещё сильнее. Ему пришлось согласиться, сидящий за его спиной на коленях преступник застонал.
– Я не стану казнить его, – сказал Ли Хон громко, перекрывая рокот советников и чиновников. – Это сделает Император. Генерал Мун Нагиль, уполномоченный разговаривать с Императором от моего лица, отправится к нему на поклон и приведёт с собой убийцу. Пусть его судьбу решают в родной стране.
Ван Юцзяо медленно поклонился, пока его окутывала гнетущая тишина под сводами Кынчжона. Совет больше не возмущался, притихли чиновники. Во всеобщем молчании слова наместника прозвучали особенно грозно:
– Молодой король ставит на Дракона, обещанного нашей принцессе. Чосону не выжить в войне против двух государств.
Горные тропы (Шестьдесят четыре гуа)
22
Очередной привал сделали к вечеру в наступающих сумерках. Они скакали почти без отдыха три дня, и после безумной гонки по тракту, а потом по горным тропам, уводящим вверх, дальше от Хансона, Йонг совсем не чувствовала ног. Она спешилась и сразу же села на землю, укутанную слоем белого снега. Здесь он слепил глаза, в отличие от серой массы, смешанной с пеплом от пожарища во дворце.
– Вы хорошо держитесь в седле, сыта-голь, – похвалил Хаджун, принимая у неё поводья.
Он первым явился на крики Юны, тут же повелел сообщить обо всём Чунсоку и раздобыл им лошадей. Вернувшийся с пустыми руками Лю Соджоль вызвался сопровождать их, Намджу привёл Лан, которая с помощью чужой крови изменила черты лица погибшей служанки. Йонг протестовала слишком вяло, и когда, наконец, её сознание прояснилось, они уже покидали столицу Чосона какими-то подземными ходами, о которых было известно Лю Соджолю.
Ильсу и Юну могли казнить, только поэтому Йонг разрешила им сопровождать себя. Казнь или участь беглецов – выбор был невелик. Зачем с ними увязался Лю Соджоль, Йонг не понимала, а спрашивать не было сил: каждый вечер она думала о том, что нужно поговорить с молчаливым сыном советника, и каждый же вечер от усталости не могла даже разлепить обветренные губы, чтобы сделать это.
Чунсок сказал, что только Лан сможет указать им верную тропу до храма Воды, и с пуримгарра она спорить не стала, равно как и противиться обществу своего мастера. Дорога до храма, петляющая между горами, была путём непростым, но и Лан закалили годы войны – они справятся, общими усилиями.
Разжигать костры вблизи торговых путей было опасно, и после нескольких дней напряжённого пути Хаджун попросил Лан искать для них обходной путь где-то в горах, где располагались пещеры. В одной из них они впервые позволили себе греться у большого огня. Намджу поймал белок, и теперь аромат жареного мяса так мутил рассудок, что хотелось впиться в тушки зверьков, пока те ещё крутились на вертеле.
Йонг сглотнула и отвернулась, чтобы не гипнотизировать Намджу.
– Вы хорошо держитесь, сыта-голь, – подал он голос. Йонг закатила глаза.
– Прошу, ёнгро, не стоит меня жалеть. Вы все оказались тут из-за меня, и я последняя, о ком стоит заботиться так яро.
Намджу неуверенно улыбнулся, и его смущённый вид вдруг напомнил Йонг о Вонбине; сердце сжалось от так и не прожитой до конца тоски.
– Ра[72] Намджу, – позвала Йонг, обнимая себя за плечи. Ей не было холодно или страшно, её окутывала необъятная, опасная уверенность в собственных силах, в защите имуги, и в иной ситуации она отругала бы себя за самонадеянность, которая не сулила ничего хорошего: так слепо верить чужим силам было нельзя, так полагаться на змея было нельзя, особенно в их тёмное, опасное время. Время, которое она сама выбрала.
– Да, сыта-голь? – откликнулся Намджу, поворачиваясь. Всполохи от костра окрашивали половину его лица оранжевым светом, делали черты мягче. Он казался ей моложе своих лет, это видение было обманчивым, как и её спокойствие.
– Ты говорил с кем-то о Чжисопе? – спросила Йонг и тут же пожалела об этом: пояснить свой интерес без того, чтобы трогать голыми руками чужие раны, она бы не сумела. Но Намджу понял её сразу же.
– Не о чем говорить, сыта-голь. Мы с хёном выросли вместе, бок о бок. Ближе его у меня не было друга, но я не один такой. В нашем войске все потеряли близких, у всех есть о ком вспоминать с грустью.
Йонг гадала, сумел ли кто-то в войске Дракона заменить Намджу друга. Наверное, нет.
Одна беличья тушка уже поджарилась, и он снял её с самодельного вертела и подал Йонг. Она впилась в мясо зубами, чувствуя, как сок течёт по губам и подбородку. Обессиленный после нескольких дней пути имуги почти зашипел на дне её дань-тяня.
– Когда погиб Вонбин, – сказала Йонг, понимая, что если не выговорится сейчас, пока жуёт мясо и отвлекает себя этим, то не сможет сделать этого никогда с такой откровенностью, – Нагиль сказал, что лучшей участи для воина он не знает. Тогда я не понимала его.
– Теперь понимаете?
– Теперь – да. Я всё ещё тоскую по Вонбину и вспоминаю о нём каждый день. Но со временем боль превращается в светлую грусть. И хотя я никогда не смогу отблагодарить его за жертву, я верю, что он обретёт жизнь достойную и честную в своём следующем воплощении.
– Я тоже верю в это, – согласился Намджу. – Я верю, что мой брат погиб с лёгким сердцем, он защищал генерала. И в следующей жизни он найдёт всё, о чём мечтал.
К ним присоединились Ильсу и Юна, их слушал вполуха сторожащий пещеру Хаджун.
– Мы воюем за идеалы, сыта-голь, и умираем за них же, – добавила Ильсу. – Может, они покажутся сказками тем, кто смотрит на мир так же цинично, как чиновники в Совете. Но что бы они понимали, эти старики.
Йонг поймала на себе внимательный взгляд Ильсу и её усмешку, мелькнувшую на тонких губах.
– У вас осталась семья там, в Священном Городе?
Вопрос был тихим, будто Намджу и не ждал, что его расслышат. Йонг подвинулась к огню, теперь они касались друг друга плечами.
– Да, – так же тихо ответила она. – Мама и папа. И ещё друзья.
– Сложно было решиться оставить их, – проговорил Намджу.
– Сложно. Но они живы и здоровы, им ничто не угрожает. Я вспоминаю их по ночам, когда стихают другие тревоги. Корю себя за то, что не поговорила с родителями лицом к лицу – не решилась, струсила. Теперь я буду жалеть об этом, но прошлое не изменишь.
– Оставить живых труднее, чем прощаться с мёртвыми, – заметила Ильсу. – Но, когда знаешь, зачем это делаешь, первый шаг даётся легче.
– Ты права. – Йонг слабо улыбнулась и вытерла рукавом грязной турумаги рот. Прежде она считала, что говорить о жизни и смерти в походных условиях можно только под светом звёзд, в тишине, в коконе из общих воспоминаний. Но сейчас они ели, думали о завтрашнем дне, хотели спать. Разговор не казался возвышенным и оттого, должно быть, был проще для понимания.
Хаджун тоже присел к огню поесть, проснулся задремавший Лю Соджоль. Они рассказывали друг другу о погибших друзьях и семьях, строили планы на будущее, будто завтра их не ждал очередной трудный переход через заснеженные горы, будто их никто не преследовал, а война была всего лишь историей. Йонг сидела в окружении людей, которым могла доверить жизнь, эту и следующую, и никогда ещё не чувствовала себя в более правильном месте.