Полное освещение Андрей задействовать не стал. Включил несколько необходимых ламп, подкрутил подачи драгоценных реактивов, прекрасно осознавая, что этим сокращает и без того короткую жизнь.
Колба засветилась изнутри мягким голубоватым светом. Несколько минут Раннинг просыпался — тревожно и мучительно, в волнах судорог.
Его тело побелело от напряжения, неровно сформированные культи подергивались. Он открыл глаза — поначалу бессознательные, тоже почти белые, но сориентировался быстро и вопросительно наклонил голову, потянув шлейф упакованных в пластик трубок.
— Послушай, — сказал Андрей, не зная, с чего начать. — Послушай… Я врач. Я занимаюсь тобой и твоей историей. Я нашел вот это…
Неловкими пальцами он развернул лист и показал Раннингу.
Тот покачал головой — ослабевшее зрение не позволяло ему рассмотреть изображение сквозь колыхающуюся жидкость и колбу.
Тогда Андрей вывел изображение на гигантский экран монитора, висевший напротив.
Раннинг смотрел на экран с выражением вежливой внимательности, но приборы зафиксировали всю поднявшуюся в нем бурю — страшные изменения, присущие шоковому состоянию.
Андрей положил руку на пульт и незаметным движением добавил несколько кубов успокоительного. Если бы не электронное наблюдение, он никогда бы не догадался о том, насколько важен был для Раннинга этот момент.
— Это не он, — несколько секунд спустя сказал Раннинг.
Его слова старательно продублировались динамиком.
— Я не нашел твоего Квоттербека, — признался Андрей. — А это — вообще прототип той серии. Мне в голову пришла безумная мысль, что, может, прототип сам затесался в ряды Игроков… и потому его нет в картотеке Квоттербеков.
Раннинг медленно отвел взгляд от экрана и задумчиво посмотрел на Андрея.
— Ты подумал, что таким мог быть только настоящий человек?
— Нет, — решительно отказался Андрей. — Я так не думал. Я просто не нашел его в картотеке.
Раннинг все так же задумчиво рассматривал Андрея, и под этим пристальным взглядом Андрей, чувствуя невыносимую жажду, плеснул в стакан ледяной минеральной воды из блестящего крана, выпил и поморщился.
— Зубы, — пояснил он. — Вечно забываю.
Было странно жаловаться на зубную боль полуживой модели со вскрытым черепом и ампутированными ногами, но Андрей почему-то ощущал, что Раннинг воспримет это правильно.
— Игры еще существуют? — спросил Раннинг.
— Не совсем Игры. Соревновательный элемент мы убрали — он стал не нужен. Нынешние ребята сильно от вас отличаются… Им не нужна мотивация. Ты же знаешь, в чем был смысл ваших Матчей?
— Знаю.
— Вам нужна была мотивация. Вашу самостоятельность тогда блокировать не умели. Приходилось направлять ее в нужное русло. Мужскую особь проще всего мотивировать соревнованием, стремлением к победе.
— А теперь?
— Теперь Игроки — по старой памяти все еще Игроки, просто исполнители.
— Сложно, — коротко сказал Раннинг.
Андрей поставил стакан и сказал тоскливо:
— Сложно — не то слово, Раннингбек. Меня до сих пор не отпускает мысль, что зря, зря мы в это все влезли и что в каждой колбе зарыто не свершение, а преступление… Хуже, чем убийство. Намного хуже. Только доказательств никаких нет. И судить некому.
Говорить на эту тему было легко — Андрей признался себе, что легко — потому что не воспринимает Раннинга человеком. Фред, допустим, сразу же прочел отповедь.
Андрей, сказал бы он, не надо софистики. Первым — и основным, заметь! — правилом биоинженерии остается правило: все, что выращено искусственно, не есть человек.
И правило это раз в пятьдесят лет подлежит пересмотру. Пересматривают-пересматривают, но до сих пор не пересмотрели. А ведь в комиссии умы посильнее твоего, Андрей. Так что… не надо.
Раннинг ничего не ответил. Он следил за Андреем глазами и изредка прикусывал обескровленные губы.
— Мы стремились до минимума свести вашу свободу — шаг за шагом… не для нас это было нужно, а для вас. Добились. И что теперь? В соседней лаборатории десять Лайнменов. Подойди к любому, поздоровайся… он смотрит сквозь и через. Приказа нет. На остальное — внимания не обращает. Идеальный результат, да? Но когда я их вижу, мне кажется, что преступление наше разрослось до таких масштабов, что дышать нечем становится…
Он остановился.
— Здравствуй, Раннинг.
— Привет, — сказал Раннинг, следя за ним со странным вниманием.
— Еще хуже, — выговорил Андрей и остановился над пультом, согнув прямые плечи под летним тонким свитером — халат он надеть забыл. — У тебя пульс падает. Стимуляторов добавлю… Где-нибудь болит?
— Нет.
У него болело. Приборы отчетливо показывали очаги боли в медленно разрушающихся органах. Только врожденная способность к регенерации спасала его от быстрого превращения в кисель.
— А у меня вот… зуб.
Больше говорить было не о чем. Андрей еще раз отрегулировал подачу веществ и двинулся к выходу.
— Подожди, — окликнул его Раннинг и глазами показал на экран. — Отключи.
— Да, — согласился Андрей и погасил фото давно почившего лейтенанта.
Домой он не пошел — голова горела и ныли плечи, словно протащил с километр легендарное Солнце. Через километр с Солнцем за плечами я бы сдох, брезгливо подумал Андрей о самом себе.
Он направился в центр города, где разноцветными грибочками расселились по лужайкам маленькие ладные домики. В одном из них жила Анечка, готовая по причине известной симпатии принимать Андрея у себя в любое время дня и ночи.
Она приняла — позевывая и потряхивая блестящими волосами, одетая в тоненькую синтетическую маечку и короткие шорты.
— Какой мне снился сон, — сказала она. — Ни за что не догадаешься… а я не расскажу, за то, что прервал на самом интересном месте.
Андрей сделал вид, что ему безумно интересно, она кокетливо хохотала и сказала, что это слишком личное.
От личного Андрей постарался перейти к частному.
— Аня, ты специалист высокого класса.
— Маленький специалист высокого класса, — улыбнулась Анечка, намекая на свой миниатюрный рост.
— Маленький… да. Но не в этом дело.
— Кофе?
— Кофе. Аня…
— С сахаром?
— Аня!
— С молоком?
— Я серьезно.
— Я тоже. Я знаю, почему ты примчался в ночи, и поверь, ни одной женщине такая причина визита не понравится.
— Я быстро, — пообещал Андрей. — Только помоги разобраться в тезисах комиссии по поводу Основного Правила.
— Все просто, — отозвалась она, выставляя тонкие чашки, сделанные под фарфор. — Пункт «а» — радость жизни, пункт «бэ» — сопереживание, пункт «цэ» — любовь. Это упрощенно. Так вот, ничего из вышеперечисленного в нашем экземпляре не наблюдается. Сахар точно не надо?
— Сыпь что хочешь. Но это же оспоримо! Сопереживания у него — полно. Эба первая, Эба вторая… он же собой прикрывал.
— Это не сопереживание, — мотнула Анечка высоко подвязанным хвостиком светлых волос. — Он их автоматически, — она постучала согнутым пальцем по голове, — автоматически присоединял к своему пониманию команды. А командность — один из основных их инстинктов.
— Хорошо, пойдем дальше. Радость жизни. Раннинг довольно часто принимается за описания — чуть ли не в лирику уходит. Разве это не относится к радости?
— Это относится к наличию у него глаз, — ответила Анечка, облизывая палец с вареньем, взятым на пробу. — Персики с жимолостью… м-м-м…
— Любовь, — мрачно сказал Андрей. — У меня одного ощущение, что он был патологически привязан к Квоттербеку?
Анечка поставила варенье на стол, поправила салфетки.
— Ты сейчас хочешь доказать, что наши предшественники ваяли Игроков-гомосексуалов?
— Нет, — яростно ответил Андрей. — Хотел бы доказать, не говорил бы о патологиях…
— Тогда о чем ты? — ласково спросила Анечка.
— Об эмоциях… Как он их называет? Маленькое тепло.
— Не забывай — группа всегда иерархична. Он испытывал уважение к старшему по иерархии Игроку, пытался с ним конкурировать. Адреналин, естественно…
— Мне показалось сегодня, что тебе его жалко, — сказал Андрей.
— Да, жалко. И это говорит только об одном — человек здесь я. А он — наш материал, Андрей, что бы ты там ни придумывал…
Утром Андрей через силу заставил себя пойти на работу. Хотелось бросить все и больше никогда к этому не возвращаться, но ответственность пересилила. Он разгрыз несколько таблеток энергетиков, запил апельсиновым соком и явился-таки в лабораторию, хоть и с небольшим опозданием.
Раннинга разбудили за полчаса до его прихода. Он встретил Андрея коротким взглядом и отвернулся.
— Готов? — спросил у Раннинга тощий безымянный лингвист, настроивший свою аппаратуру. — Начинаем с фразы: «Лайнмен отобрал у „Королей“ оружие»…
— …и раздал его бедным, — продолжил Раннинг.
Кое-кто улыбнулся, прикрываясь воротом белого халата.
Андрей занял свое место у пульта снабжения и посмотрел на показатели. Болевые очаги из алых превратились в некрозные, черно-фиолетовые.
Господи, подумал Андрей, он же… Ему же уже ничего не помогает, это необратимый распад, ему больно, запредельно больно.
— Ты в своем репертуаре, — сказал Лайн, — Тайтэнд бы сбесился со злости.
Я пристроил Зеру-Эбу на плече — головой вниз. По-другому не получалось, она была и выше меня, и тяжелее. Снова откуда-то капала кровь, и я искренне надеялся, что на этот раз все обойдется без «барсуков».
— А я тебе сигналил-сигналил… все ракетницы извел.
Стало стыдно. Не уловил, не отметил, обошел вниманием.
— У башен меня засек?
— Ага. Думал, подожду — сам влезешь. А ты куда-то в обратную сторону побежал.
Блин, знал бы он, зачем я туда шел…
— А за тобой еще какая-то мелочь поскакала, но отвалилась быстро, задохнулась.
На этом слове Лайн споткнулся и задышал преувеличенно ровно. Выглядел он плохо — серые глаза окружило синеватым кольцом, губы сухие.
— Я мелочь за шкирку встряхнул, но разбираться времени не было. Такой… в шапке с ушами.