Эркин растерялся. Он готовился пробиваться в юрту, вытаскивать испуганное отродье абааса, забившееся в щель. Ноздри его хищно раздувались от предвкушения чужого ужаса. Но хрупкая девочка, на две головы ниже самого низкого мужчины, стояла перед охотником и серьезно смотрела ему в глаза. И от взгляда ее мурашки бежали по спине.
Страх заставил Эркина внутренне встряхнуться и озлобиться. А чего он еще ждал от порождения Нижнего мира, способного погубить лучших охотников и силача-кузнеца?! Не обморочишь!
Он перехватил пламенник и подался вперед. С губ его уже почти сорвался разъяренный крик, но неожиданно из тьмы возникло еще несколько фигур.
Незамеченный никем, Умун наблюдал. Крылья его носа трепетали, чуя едва уловимый запах готовой вот-вот пролиться крови. Призрачный, сладковатый запах и торжество пьянили, он нетерпеливо подался вперед, но сыновья Сэмэтэя – нерешительные юнцы! – медлили. Умун видел, как по рядам охотников прошлась волна сомнения. Понимал: затянись молчание еще немного – и все пропало. Нужно подтолкнуть, пока гнев людей не улетучился окончательно.
И Умун, запертый в теле Тайаха, не утерпел, шагнул к остолбеневшей толпе.
Эрхан ощутил, как налилось напряжением тело брата, и, не спуская глаз с возникшей из тьмы девочки, подобрался. Еще мгновение, и брат бросится вперед, а он, Эрхан, последует за ним.
Вдруг до слуха Эрхана донесся металлический перезвон, и из ночного мрака почти вплотную к охотнику выступила рогатая фигура Тайаха-ойууна. Толпа удивленно охнула, но Эрхан, без того молчаливый, только вздрогнул. Охотнику почудилось, что под рогатой шапкой шамана сверкнули волчьи глаза.
Почудилось и схлынуло. Но липкое ощущение опасности осталось.
Тайах поднял над головой руку, словно собираясь вести речь, но замер, не закончив движения. Рыжий свет факелов выхватил из мрака еще одну фигуру, широченную и трехголовую. Абаас!
Толпа в панике подалась назад, но тут же остановилась, разразившись удивленными возгласами.
Невозможно, невообразимо, но в круге света возник вовсе не обитатель преисподней, а дархан Чоррун. Бледный до серости, кузнец почти висел на плече Табаты. С другой стороны мастера поддерживал широкоплечий Тимир.
Время стремительно сочилось сквозь пальцы, опустошая сосуд жизни Чорруна. И, возможно, время Тураах тоже. Поэтому решено было обойтись без носилок. Тимир подхватил кузнеца на руки бережно, словно младенца, и посмотрел на юного ойууна:
– Делай что нужно, – кивнул он Табате.
Легко сказать! Табата не представлял, что от него требуется. Как удержать уходящую жизнь, замедлить ее стремительный бег?
Судорожно сглотнув, шаман ухнул в стальные глаза кузнеца.
Ритуальная чаша, чорон с пробитым дном. Жизнь уходит сквозь рану, все меньше ее в сосуде, зато боли – все больше. Вязкая, жгучая, маслянистая, она все прибывает, вытесняет жизнь кузнеца.
Табата взял чашу обеими руками, закрыл пробоину-рану ладонью. Затем медленно поднес чорон к губам и сделал глоток.
Грудную клетку обожгло болью – ни вдохнуть, ни выдохнуть.
Ойуун отстранился от чаши, судорожно хватая ртом воздух, баюкая затихающую боль. Но ведь в чороне боли стало меньше, а живой воды пусть немного, но больше!
Что ж, коли так, значит, будет Табата глоток за глотком пить твою боль, дархан Чоррун, дарить тебе мгновения жизни.
Только бы выдержать.
Табата приоткрыл глаза и кивнул настороженному Тимиру: идем!
Вся грудь кузнеца, странно изломанная, была окрашена кровью, но каким-то нечеловеческим усилием Чоррун был еще жив. Мутными от боли глазами кузнец поймал замершего напротив Тайаха и, разомкнув спекшиеся губы, заговорил:
– До чего докатились вы, охотники? С каких пор… девочка стала врагом вам? Не ее вина в свалившихся… на улус… бедах! – кузнец пошатнулся, всем весом рухнув на плечо Табаты. По белой одежде ойууна заструилась кровь. – Я прав ведь, почтенный… Тайах-ойуун?
Не спуская глаз с кузнеца, старый шаман выступил вперед и странно, с усилием, заговорил:
– Чоррун прав! Охотники, ваша ошибка понятна! Вы хотели защитить свои семьи, это желание ослепило вас! Я спешил предотвратить смертоубийство! Не… не Тураах причина ваших бед, а я!
Толпа охнула. Тайах опустил голову и продолжил:
– Старость мудра, но часто забывает, каково быть юным. Непростительно! Я позволил себя забыть, как бурлит молодая кровь. Две едва взросшие силы, силы ойууна Табаты и удаганки Тураах, схлестнулись в соперничестве и открыли проход злу. О нет, они не желали этого, это случилось само собой! Грань миров истончилась, как заношенная ткань, не выдержала нагрузки. И я, я слишком поздно это понял. – Тайах помолчал. – Погибших не вернешь, но больше жертв не будет, если мы разведем две эти силы. Кто-то из них должен покинуть улус!
– Я готова уйти, – откликнулась Тураах.
Тайах-ойуун кивнул, не оборачиваясь к ней:
– Да будет так. В одном из дальних улусов давно уже не рождалось шаманов, удаганку примут там с радостью.
Чоррун, не спускавший глаз со старого шамана, осел на землю. Рядом с ним повалился на колени залитый кровью кузнеца Табата.
Проклятый кузнец! Раздавленный, он все равно в последний момент сломал выверенный план Умуна!
И Табата хорош! Что его понесло к кузнецу? Нельзя было сбрасывать щенка со счетов!
Пришлось срочно перестраиваться, менять все на ходу.
Умун метался из угла в угол по своей урасе, зло расшвыривая все, что попадалось под руку.
Безумная ночь закончилась. Измотанный Табата спал в юрте брата, восстанавливая силы. Удаганка собиралась в дорогу. В кузне готовились провожать Чорруна в последний путь.
Умун усмехнулся.
И все же, кузнец, я тебя переиграл! Твой последний, безумный рывок спас удаганку, но стоил тебе жизни. Одно препятствие с пути устранено. Что же до приемыша Хара Суоруна… Тураах покинет улус завтра на рассвете. Бэргэн, вернувшийся из тайги под утро, вызвался проводить девочку. Это не тот исход, на который я рассчитывал, но и он мне на руку.
Табата останется один и будет в моей власти.
Умун расхохотался, но вдруг почувствовал укол в левой стороне груди.
Это еще что?
Пошатнулся и сел на жесткий орон, служивший ему постелью. В груди ширилась боль.
Нет, Неведомый! Мало тебе смертей?
Дохсун. Тыгын и другие охотники. Дархан Чоррун. Чудом спасшаяся Тураах. Теперь еще и мальчик, Табата?
Не будет этого!
Теплый зеленый свет пульсировал в груди болью, разрастался.
Ты глуп, Умун. Ты сеешь смерть, но сам боишься ее холодного дыхания, но я – нет. Смерть – неотъемлемая часть жизни. И настало ее время.
Свет разливался по телу, освобождая того, кто готов был пожертвовать собой ради жизни ученика, – ойууна Тайаха.
Медленно-медленно, превозмогая колющую боль в груди, ойуун нащупал посох и поднялся. Нужно попрощаться.
– Ты слышишь меня, Табата? – все еще бледный, мальчик лежал без чувств на ороне. Тайах-ойуун наклонился над ним, опершись на посох. – Я надеюсь, что слышишь. Я научил тебя всему, что знал. Ты силен, и сила эта заключена в твоем добром сердце. Не позволяй тьме завладеть им. Я… я отправляюсь в свой улус. И вряд ли я вернусь. Но ты… Ты справишься, олененок.
Тайах-ойуун тяжело зашагал к выходу из юрты. Кивнул ждущему во дворе Бэргэну:
– С ним все будет в порядке. Помни, ты обещал проводить удаган Тураах, она на твоем попечении.
– А вы, почтенный ойуун?
– Я ухожу. Здесь мои дела закончены. Теперь Табата – ваш ойуун.
Старый шаман медленно двинулся к лесу, но Бэргэн окликнул его:
– Путь далек. Вы сможете удержаться в седле? У меня есть хороший жеребец. Смирный и умный.
– Там, куда я направляюсь, хороший жеребец без надобности. Впрочем… Твой конь сможет найти дорогу домой?
– Конечно.
– Тогда седлай. Скорость мне сейчас не помешает.
Тимир с силой опустил молот на заготовку. Раз и еще раз. В каждом ударе звенел крик боли.
Ну почему, почему ты меня оставил? И что мне теперь делать со всем этим?! Я не готов! Я не мастер!
Мышцы Тимира гудели, ладони саднило, но старший подмастерье – нет, отныне кузнец, абаасы меня раздери! – продолжал молотить по металлу, не замечая, что искореженная заготовка уже ни на что не годится.
Охотники, шаманы, удаганка, потерянно блуждающие по двору подмастерья – что мне с этим всем делать?!
Я даже твое последнее поручение, дархан Чоррун, выполнить не в силах!
Присмотри за Тураах. Почему нужно присматривать за девочкой-удаганкой, за которую мастер отдал последние крохи жизни? И как, как присмотреть за той, которая на рассвете покинет улус?
За мной бы кто присмотрел!
Он с таким отчаяньем опустил молот, что заготовка треснула, Тимир сел прямо на пол, у наковальни, сжав голову руками.
Что. Мне. Делать.
Тураах вышла из юрты, нырнула в прохладные объятья наступающей ночи. Вещи уложены в небольшую котомку. Утомительный разговор с матерью окончен. Оставалось дождаться рассвета.
Мысленно простившаяся со всем, что составляло ее жизнь, еще вчера ночью, Тураах чувствовала себя опустошенной.
Покинуть родной улус. Наверное, это лучший выход. К чему оставаться там, где тебе нет места?
Полные ненависти глаза охотников – Тураах до сих пор содрогалась, вспоминая ночные события. Чем бы закончилось все, не вмешайся Тайах-ойуун? И кузнец. Даже дорога в неведомое, что ждала ее впереди, казалась не столь жуткой.
Внутри все сжалось в болезненный комок. Старый шаман сказал, что они с Табатой не виноваты в случившемся. Но… Ведь это не так! Гибель Чорруна, а может, и трагические события на охоте – все это следствие их с Табатой столкновения.
Тураах всхлипнула.
Поговорить было не с кем. Мать не поймет. Только испугается. Еще раз увидеть страх в ее глазах было бы невыносимо. Пусть найдет утешение в ребенке, что носит под сердцем, в сестре Тураах.
Отец был на дальних выпасах. И хорошо. Тураах сомневалась, что нашла бы в себе силы пережить прощание с ним.