И все же хотелось, чтобы хоть кто-нибудь поддержал, посидел рядом, ободрил. Хотелось уткнуться в чье-нибудь плечо и разрыдаться.
В ночной тишине раздались шаги. Тураах обернулась. «Табата?» – чуть было не сорвалось с губ.
Но приближающаяся фигура была выше и гораздо шире в плечах.
Тимир! Зачем он пришел? Обвинить ее в смерти Чорруна? Отомстить?
Видимо, заметив ее испуг, Тимир остановился и посмотрел в небо.
– Я не виню тебя в смерти мастера. Ни тебя, ни Табату-ойууна. И я знаю, что он вас не винил тоже.
Тураах опустила голову.
– Мастер… беспокоился о тебе, Тураах. Просил присмотреть. Но… все, что я могу, дать тебе это.
Удивленная, Тураах вскинула голову. Тимир протягивал что-то на раскрытой ладони.
– Это хомус. Подарок. Пусть служит тебе его звонкий голос, где бы ты ни оказалась.
– Спасибо.
И Тураах не сдержалась – уткнулась в плечо опешившего Тимира и расплакалась.
Кони были оседланы. Тураах обернулась, последний раз взглянула на разбросанные по берегу юрты, на тихую гладь озера и до черточки знакомые горные хребты на другом берегу. Перевела взгляд на собравшихся. Их было немного. Несколько любопытных старух, утирающая слезы мать да стоящий поодаль Тимир. Кузнец кивнул девочке, подбадривая. Ни Тайаха-ойууна, ни Табаты.
Табата! Тураах до последнего надеялась, что он появится. Надеялась и боялась. Соперничество и смерть людей легли между ними, окончательно разделяя. Но все же кто, как не Табата, смог бы ее понять?
Медлить не имело смысла. Тураах обняла мать, вскочила на свою кобылу и кивнула молчавшему Бэргэну: пора.
Нестройным хором загалдели вороны, гнездящиеся в осиннике недалеко от улуса. Тураах улыбнулась их прощальному стрекоту и посмотрела в небо, где кружила Серобокая. Ворона покидала обжитое гнездо вместе с удаганкой.
Отбрасывая длинные тени, всадники поднялись на холм.
Только не оглядывайся!
Впереди ждали новый улус и новая жизнь.
Скрывшись в тени деревьев, Табата смотрел на всадников.
Его мир рушился. Неведомо куда пропал наставник Тайах. Жеребец, которого Бэргэн оседлал для ойууна, вернулся. Это должно было означать, что Тайах-ойуун добрался до места. Но Табата чувствовал, что все не так просто. Наставник покинул его навсегда.
Теперь уезжала и Тураах.
Подруга. Осколок прежней, беззаботной жизни.
Соперница. Страшное напоминание о жертвах шаманской силы.
Тыгын. Дохсун. Охотники. Дархан Чоррун. Ночью они вставали перед Табатой, с немым укором смотрели на ойууна их остекленевшие глаза.
Это моя вина. Это моя вина. Это. Моя. Вина.
– Никто, – твердо произнес Табата. – Никто из людей больше не станет жертвой моей неосмотрительности. Моих чувств. Обещаю.
Часть вторая. Похищенная душа
Глава первая
К щеке словно теплыми губами прижались. Тураах открыла глаза – и сразу зажмурилась. Перед внутренним взором заплясали цветные пятна: синие, красные, изжелта-коричневые, – сложились в знакомый узор, такой был над постелью Тураах. Сердце екнуло от предчувствия: зашуршит по дереву папин нож, мама кликнет к столу. Вспорхнешь легко с орона, вдохнешь запах оладий, заглянешь отцу через плечо. Чудо! В его руках из березового полена рождается фигурка лося или медведя. Жаль, что все это – лишь морок. Подкравшийся к лицу луч солнца сыграл с Тураах злую шутку, вернув ее в родную юрту на несколько зим назад.
Теплые воспоминания о доме редко навещали ее, все больше напоминали о прошлом кошмары: рык взбешенной медведицы, остекленевшие глаза Тыгына, искаженные ненавистью лица охотников.
Тураах села. Оглядела свою небольшую урасу. Здесь не было орнаментов и украшений, зато было светло и витал запах сушеных трав. Помимо орона, служившего постелью, вдоль стен было всего три лавки. Две гостевые, одна уставленная туесками и чашками. В правой половине поблескивал металлическими накладками ритуальный наряд удаганки, рядом висел черный бубен. Тураах нечасто снимала его со стены, предпочитая хомус, который всегда носила в кожаном мешочке на шее. У входа прислонились к стене короткий лук и ненужные летом снегоступы. Теперь это – ее дом.
Тураах щедро плеснула масла в зев камелька, благодаря Хозяина огня. Весело заплясали тонкие язычки пламени. Тураах поклонилась очагу, подхватила лук и торбу и переступила порог.
Снова подумалось: блеснет в лучах солнца озерная гладь, роняя вверх тормашками острые верхушки елей и белые зубья уходящей за горизонт горной цепи.
Никакого озера в окрестностях лесного улуса не было. Только небольшая речушка, огибавшая поселение с востока. Ниже по течению она разливалась и уходила в густые заросли, привлекая в тихие заводи уток. И охотников.
Улус, со всех сторон окруженный лесом, уже проснулся. У колодца позвякивали ведра, слышались переговоры женщин. В хотонах кипела работа. Мужчины собирались в лес: одни за добычей, другие на выпасы.
Путь Тураах сегодня лежал за западные холмы, в сторону от реки, поэтому она повернула к колодцу. В лесу ручейков много, но не всегда они вовремя попадаются на тропе.
Тураах проходила мимо широкобокой юрты, горделиво возвышавшейся над хотоном, когда ее окликнули:
– День обещает быть жарким, удаган.
– Поэтому и спешу, дархан Кытах, – она склонила голову, приветствуя дородного мужчину с седыми усами. Кытах жил богато: в юрте его никогда не переводилось мясо, а кумыс лился рекой, потому с его мнением в улусе считались. – Все ли благополучно в семье? Оправилась ли Нюргуяна?
– Твоими стараниями, удаган, недомогание прошло. Дочь все утро просится к Сайаре на вечерние посиделки. Что поделать, молодо-зелено! Как думаешь, пустить ли? – Кытах насмешливо прищурился, огладил усы.
– Чего ж не пустить, коли сильно просит.
– А ты, гляжу, с молодежью нашей не сошлась?
– Не по мне это веселье. Мое окружение – духи да иччи.
– И шаманы семьи заводят. Впрочем, слухи ходят, и ты не одинока…
Тураах нахмурилась. Кытах надавил на больное, и от него это не укрылось.
– Ну-ну. Не серчай, у стариков язык на поучения только и заточен, – Кытах успокоительно вскинул раскрытые ладони. – А за помощь моей красавице жди ответа, пришлю лучший кусок оленины, как пора бить придет.
Тураах кивнула и зашагала к лесу.
Раздражение и досада заставляли ускорять шаг, с силой ударять ногами в землю. Если уж Кытах намекнул на ее встречи с Айхалом, то что же тогда говорят за спиной!
Глупо злиться на Кытаха. Круглый, вечно смотревший с полуулыбкой и сразу подмечающий свою выгоду мужчина (стариком он себя называл явно с лукавством) не боялся заводить речь о ее жизни. Она позволяла. Именно Кытах встретил ее, порядком испуганную, тогда, пять зим назад. Помог обустроиться. А остальные…
Поначалу смотрели недоверчиво, насмешливо даже. Но Кытах, без чьего согласия в улусе решения не принимались, обходился почтительно с соплячкой в наряде удаганки. Люди посмотрели и оттаяли, стали обращаться сначала с мелочами, потом – с самым заветным.
Тураах была благодарна Кытаху. Ей нравились его прямые речи и чуть насмешливый тон. Но сегодня слова Кытаха били под дых, обнажали ее слабость. И перенести это было до невозможности тяжело.
У колодца, заливисто смеясь, щебетали девушки. И Сайара, кареглазая подруга Нюргуяны, здесь. Завидев удаганку, они наперебой поприветствовали ее и отступили в сторону. Тураах натянуто улыбнулась. Спина окаменела, пальцы сгибались с трудом. Она вся напряглась, в любую минуту готовая отскочить.
Сайара была всего на одну зиму старше Тураах. А младшая дочь Кытаха, Нюргуяна, ее ровесница. Они могли бы быть подругами. Ни одна из девушек никогда не чинила Тураах никакой обиды. Не было ни насмешек, ни презрительных взглядов, ни перешептываний. Напряжение – болезненный отголосок прошлого.
Девушки были почтительны: многих из них Тураах доводилось лечить, а вскоре они одна за одной начнут выходить из родительской семьи, создавать свою. Благословлять их будет Тураах. И алгыс к Нэлбэй Айысыт, сопутствующей рождению детей, тоже будет произносить над ними она.
И все же, стоило Тураах появиться у колодца, веселый щебет прерывался. Ее уважали. Шли к ней за помощью. Благодарили.
Однако не считали своей. Не принимали в свой круг.
Не только девушки. Это касалось всех жителей улуса.
Может, прошло недостаточно времени?
А может, так даже лучше?
Тураах добилась, чтобы ее признали. Не смотрели с недоумением на девчонку, вырядившуюся в шаманский наряд, а шли с просьбами.
Ее уважают. К ней прислушиваются.
Этого достаточно.
Большего Тураах и не нужно.
И Айхала она сегодня отошлет прочь.
– Крарх! – приветственный клич Серобокой обрушился с неба. Ворона не стала тревожить ушедшую в себя удаганку, лишь дала знать: я следую за тобой.
Тураах поклонилась деревьям, прося у Богача Байаная благословения и обещая ему долю с добычи, вошла в чертоги тайги и позволила лесной тропке подхватить, понести в глубь чащи. Здесь, в диком мире зверей и духов, Тураах чувствовала себя свободнее, чем среди людей.
Серобокая описала дугу у коричневой сосны и, каркнув, опустилась на нижнюю ветку. Тураах свернула на зов.
Блуждание по лесу отвлекало, и удаганка, пополнившая запас трав еще до того, как белоликое солнце вкатилось на высшую точку своего пути, забрала южнее, отдавшись на волю леса. Так далеко в эту сторону она еще не заходила.
Под веткой, на которой устроилась Серобокая, были свежие царапины. Тураах провела ладонью по бороздам, оставленным рогами:
– Здесь начинается земля Оленя.
– Крарх! – насмешливо отозвалась ворона и, расправив черные крылья, устремилась в глубь леса.
Тураах улыбнулась. Она из рода ворон, а значит, граница, проведенная Оленем, была для нее условной. Небо вне любых границ: вывернись вороной, распахни крылья – и путь открыт.
Там, на земле Оленя, голубое озеро. На его берегу раскинулся улус, хранящий прошлое Тураах. Улус, отвергнувший ее.