– А Табата молодец, не струхнул! Думаю, это были первые роды, которые он видел. Зрелище не для слабаков…
Тураах улыбнулась воспоминаниям: не то что руки, колени дрожали, когда она впервые обращалась к Нэлбэй айысыт, помогая разрешиться от бремени жене таежного тойона Кытаха.
– После благословения ойууна женщины оттаяли, принялись помогать ослабевшей Нарыяне. Малышка Каталыына никогда не ощущала на себе недоверчивых, опасливых взглядов. И не ощутит, надеюсь. А вот мать, мне кажется, так и не оправилась от удара… С тех пор я больше не покидал дом. Промышляю теперь по мере сил охотой, рыбной ловлей, да вот еще резьбу иногда вымениваю, нам хватает. Но тебя, Тураах, здесь не примут радушно: ужас долго живет в сердцах людей.
Тураах кивнула. За целый день, что она провела в улусе, никто так и не заговорил с ней. Она видела хозяек во дворах юрт и у колодца, проходила мимо мужчин, сидящих у костра, – ни одного приветливого слова, ни одной теплой улыбки. Снова только косые взгляды.
Тураах и хотела бы сказать, что ее это не гложет, но себе не соврешь.
– Я не задержусь дольше, чем требуется.
– Да, Алтаану жалко… Красивая девка, – Таас придирчиво оглядел свою работу и снова взялся за резец. – От женихов отбоя не было, да никто ей, видно, не мил был.
Тураах насторожилась: Туярыма об этом не проронила ни слова. А отец продолжил:
– Думаю, сердце Алтааны уже сделало свой выбор, вот и отказывала она сватам.
Сдув стружку, отец протянул Тураах замысловато сплетавших крылья птиц – стерха и ворону.
– Как бы там ни было, помни: мы твоя семья, Тураах, и мы тебе рады.
Глава третья
– Странное дело: уж не весельчак ли Байанай озорует? Помните, байка ходила, что однажды в силках вместо зверя готовый воротник попался?
Тесным кружком у пляшущего костра расселись охотники, вернувшиеся с разведки. Жар приятно обволакивал, только спин то и дело касались холодные пальцы ночи.
– Потешался бы, так над одним, жадным или трусливым, – отозвался Эркин. – Так ведь у всех такая история: поставишь силки на рассвете, вернешься через ночь – а там вместо жирной добычи полуистлевшая тушка. Я было решил, что набрел на забытую кем-то ловушку, да только узел был особенный. Мой узел.
– Может, мор у зверя какой? – предположил Сэргэх.
– Нехорошо все это, – ни к кому не обращаясь, сказал старик-Сэмэтэй. На промысел он не ходил со смерти среднего сына, но привычка сидеть у охотничьего костра осталась. Его не гнали: Сэмэтэй умен, где совет даст, где предостережет.
– А ты что думаешь? – спросил Эркин.
Бэргэн пожал плечами, не отрываясь от своего занятия: он прилаживал к древку стрелы оперение.
– Алгыс Баай Байанаю мы совершили, лишнего у лесного хозяина не брали, гневаться Богачу не на что.
Он мотнул головой, отгоняя тревожную мысль о неведомо куда сгинувшем брате. Еще и накануне алгыса. Охотники и раньше обращались к Байанаю напрямую, но все же… Куда исчез Табата?
– Вот и я о том же толкую! Да ну ее, эту мелочь! Затеси рогов приметил тут недалеко, – горячился Эрхан, младший сын Сэмэтэя, оправдывая свое имя. – Да и след оленя, очень крупного, в двух местах мне тропу пересек. То-то знатная добыча будет!
– Ох, нехорошо, – снова промолвил Сэмэтэй в ночь, покачивая головой.
– Не кручинься, – Эркин хлопнул Бэргэна по спине и передал ему чорон. – Табата – парень статный. Глядишь, вернется через пару деньков с женой-невестой!
– Слушайте, а может, это удаганки выходки? Той, черноокой. Недобрым глазом дичь губит, абаасово племя.
– Ты это брось, Эрхан, – строго проговорил Сэргэх. – Я ее сам привез. А первого заморыша мы раньше нашли.
– Уж не приглянулась ли тебе удаганка-то? – Эрхан не унимался. – А то в пути ночи холодны бывают, под одной дохой теплее!
Эрхан рассмеялся – и тут же получил от Сэргэха тумак.
– Может, к удаганке обратимся?
– Нет, – отрезал Бэргэн. Тураах, конечно, тут ни при чем. Но обратиться к ней за помощью означало признать в исчезновении Табаты нечто страшное, конечное. И позволить удаганке занять его место.
Бэргэн знал: за невестой брат отправиться не мог. Он не бросил бы нуждающуюся в помощи Алтаану. Скорее, ушел на поиски редких лекарственных трав или еще какого средства. За тем, что поможет в лечении.
От его внимательного взгляда не укрылось, как Табата украдкой любовался Алтааной, да и она в присутствии ойууна словно ярче светилась. Бэргэн тревожился: не должна любовь связывать тех, кто рожден в одном племени. Но не вмешивался. На то Табата и ойуун, чтобы найти обходной путь. А если такого пути нет, то брат не станет гневить богов.
Вернется, вылечит Алтаану, а потом с таинственной напастью, опустошающей ловушки охотников, разберется. И со своими чувствами.
Разговор у костра утих. Только Сэмэтэй отрешенно вглядывался в колышущуюся за спинами охотников тьму и беззвучно шевелил губами.
Рыжие косы, разметавшиеся по плечам. Веснушки, яркие на переносице и едва проступающие на щеках. Удивительные, янтарного цвета глаза. Ласковый солнечный луч – Алтаана.
Тимир любил ловить взгляды из-под опущенных девичьих ресниц, отвечать веселой прибауткой на смущенные и одновременно лукавые улыбки. Перед задорным кузнецом даже молодые женщины устоять не могли: помани, одари парой серег тонкой работы – и сорвешь за спиной мужа поцелуй с губ молодки.
Опасная игра, сладость запретных губ – разве это не есть жизнь? Не есть радость?
Да только поблекло. Выцвело. А виной всему она. На последнем Ысыахе взгляд Тимира случайно поймал Алтаану, танцующую в лучах солнца. Выбившаяся из кос прядка упала на изящную шею – и Тимир пропал.
Может ли хоть одна из рода айыы сравниться с ней?
На празднике Тимир плясал как никогда, обошел в состязаниях всех соперников, даже ловкого Бэргэна. От шуток кузнеца проступали слезы на глазах у слушателей, только Алтаана не него едва смотрела. А от восхищенных взглядов прочих девушек кузнеца воротило.
С досады Тимир бросился в омут карих глаз недавно овдовевшей Сандаары, но ее ласки облегчения не принесли. Только гадливость. Тимир ушел в кузню еще до рассвета, раскачал мехи до нестерпимого жара и ковал, ковал, потом смывая с кожи чужой запах.
Дни шли, образ Алтааны преследовал Тимира. Он стал угрюм, перестал появляться на людях, забываясь в работе. Молот из рук он почти не выпускал, выматывая и себя, и подмастерьев.
Как покорить сердце той, что на тебя даже не смотрит?
Создать прекраснейшее украшение, достойное Алтааны. Воздушное, легкое, полное света. Такое, какое еще не выходило из-под молота ни одного кузнеца Среднего мира. И Верхнего тоже.
Если чудесный подарок не сделает Тимира достойным хотя бы ее ласкового взгляда…
Дальше Тимир старался не заглядывать, только искал. Искал материалы и новые способы ковки.
– С возвращением, удаган Тураах! – задумавшись, она не услышала его шагов и не почуяла приближения. – Голос хомуса моей работы я узнаю всегда. Он и подсказал о твоем приезде.
– Твой дар, дархан Тимир, поет во всех Трех мирах, – Тураах жестом пригласила кузнеца сесть. – Не спится?
– Люблю ночную прохладу. От жара горна устаешь, – покачал головой кузнец и замолчал. Тураах ждала, чуяла: он не просто так пришел. И дождалась. – Ты сможешь ей помочь?
Вот оно что – Алтаана. Удаганка всмотрелась в лицо кузнеца: он изменился. Стал суровее и печальнее. Нет улыбки. Не звучит подобный грому смех.
– Почему тебя интересует Алтаана? Ты что-то знаешь? Или… Ты ведь не местный, да? Давно это было, но я помню: Чоррун привез тебя с какой-то ярмарки, и… Не может быть! – он отвел глаза. – Уж не входил ли ты в число неудавшихся женихов?
Тимир с ненавистью взглянул на заготовки для стрел, разложенные на столе. Рутинную работу он презирал: отвлекала от поиска. Но приближалась пора Большой охоты, и наконечники, грубые лезвия ножей были необходимы.
В кузне кипела работа, и лишь ночные часы оставались у Тимира для работы над подарком Алтаане.
Массивные серьги с гравировкой, которыми украшали себя девушки и женщины, были слишком земными. Как сделать металл невесомым?
Тимир перебирал украшения. Его считали мастером. Собиравшиеся свататься женихи приезжали издалека, желая одарить невесту щедрым подарком, но все то, чем некогда гордился кузнец, теперь казалось грубым и неуклюжим.
Что, если использовать не серебро, а светлый металл Нижнего мира? На болотах преисподней можно было найти тончайшие металлические веточки с резными листочками. Переплавить их? Или включить в свою работу?
Тимир швырнул украшения на стол и вышел в ночь. Нужно было подумать.
Промедление жгло сердце. С Ысыаха не один сват наведывался в дом Алтааны, но всем было отказано. То ли присматривались к женихам, ожидая более выгодного предложения, то ли хотели сначала старшую Туярыму выдать.
Тимир вдохнул ночной воздух и направился к озеру.
Что-то тревожило. В горячке работы он привык не обращать на тревогу внимания. А сейчас остро почувствовал: исчезло нечто важное, наполнявшее мир светом и теплом.
Тимира словно обухом по голове ударило. Он остолбенел, прислушиваясь к сосущей пустоте в груди.
Все те долгие дни с Ысыаха, что он проводил, запершись в кузне, все полные поиска ночи он подспудно, каким-то неведомым чутьем ощущал исходящее от Алтааны тепло. Но теперь… Теперь это тепло пропало.
Алтааны не было. Не было рядом.
Кузнеца прошиб пот. Этого не может быть!
Тимир бросился на другой конец улуса, к юрте Уйгууны. Он не знал, что скажет ее семье, ворвавшись в дом среди ночи, но пустота жгла: беги, кузнец, беги! ты все равно ничего уже не сможешь исправить!
– Не входил! – резко оборвал удаганку Тимир, словно молот с силой ударил по наковальне. Кузнец поднялся.