Тураах закрывает глаза. Долго эта мука тянуться не может. Нужно решаться.
– Я пойду с тобой. Бэргэн сказал, что лук сработал. Тот самый, в котором мой волос. Значит, я могу помочь!
Алтаана говорит взахлеб, выплескивая все то, что успела обдумать в дни бесконечного ожидания. Рыжие локоны отросли почти до плеч, она то и дело отбрасывает падающие на глаза пряди.
Тураах слушает ее с облегчением и стыдом: хотя бы это решение брать на себя не пришлось, Алтаана сама все решила.
Ее любовь – последняя надежда для Табаты. Стоит ли говорить Алтаане, что если ее присутствие не поможет, то Тураах придется убить Табату?
Пожалуй, не стоит. Этот груз лучше нести одной удаганке.
– Тураах? – в груди сладостно екает, когда Тимир произносит ее имя.
Она оборачивается, оставляя за спиной ледяную гладь озера и тонущие в сумраке белые вершины гор. Это место хранит воспоминание о случайном поцелуе. Как странно, что и сейчас он находит ее здесь.
– Послушай. Тогда… – Тураах ловит стальной взгляд кузнеца, и все то, что готово было сорваться с языка, разлетается на части. Слова ускользают, теряют смысл. Тураах сбивается, шепчет: – Я… Мы…
– Не надо, – обрывает ее Тимир. – Если ты сейчас не готова… Да и я… А, пошло оно все к абаасам!
Тимир подступает ближе и совершенно неожиданно выдает, глядя в черные глаза:
– Я иду с вами, Тураах!
– Что? Зачем?! – она отстраняется.
– Зачем? Я не знаю, к чему все это приведет! Не знаю, что это за существо: абаас ли, Табата ли, увр из древних легенд… Но я не хочу, чтобы ты стояла одна перед Неведомым! Ты уже сталкивалась с ним и спаслась чудом. Я уже отпускал тебя, а потом терзался неведением абаас знает сколько! И потому… я иду с тобой, что бы ты об этом ни думала! Останови меня, если можешь!
Вот, значит, как? Навязаться решил! Опекать ее, словно маленькую. Да по какому же праву?! Это Алтаана может решать, речь ведь о человеке, которому она отдала свое сердце. Но Тимир… Что значит один случайный поцелуй? Ничего!
– А ведь я могу. Не забывай, что я удаганка! – взбешенно бросает Тураах.
– И что? Опоишь меня какой-нибудь шаманьей гадостью? Одурманишь? Заставишь ноги отняться? Ну давай, попробуй! – Тимир подступает вплотную, сжимает тонкие запястья Тураах, не давая оттолкнуть себя. – Все равно пойду. Поползу по твоему следу.
Тимир усмехается, глядя в ее сверкающие глаза, и все повторяется: губы касаются губ, земля качается, уходит из-под ног.
Быть может, права старая юкагирка и есть место любви в жизни удаганки?
Пальцы Тимира разжимаются, но Тураах больше не вырывается.
– Правда, что Алтаана отправляется с вами? На поиски этого слабака-шамана, которого вы всё не можете вернуть?
Тураах кивает, не глядя на мрачного Суодолбы. Устало прикрывает глаза, догадываясь, что сейчас услышит.
– Я с вами. – Не дождавшись ответа, Суодолбы поясняет: – Я помог во владениях Кудустая. И могу помочь сейчас. Во мне абаасова черная кровь, она устойчивее к тьме, чем жидкая людская.
Тураах кивает, у нее не остается сил сопротивляться.
Тьма металась, билась, заточенная сама в себе, выла от бешенства.
В непроглядном мраке лежала, свернувшись зародышем, душа Табаты. Светилась теплом.
А в ней, глубоко-глубоко, крылось то, что так взбесило Умуна. Глаза. Янтарные глаза, полные любви к тому, кто был некогда ойууном.
Смотрят, жгут жизнью, такой сладостной и недостижимой.
Рано ликовал Неведомый! Оставила янтарная стрела рану в его черной, прогнившей сути.
Раз за разом обрушивался Умун на обнаженную душу пленника. Расплющить, растоптать, в пыль стереть ненавистный свет!
И раз за разом обжигался чужой любовью.
Не достать. Не выцарапать.
А олень, упрямое создание, воплощение души Табаты, вопреки приказам взбешенного Умуна, все брел на юг, как на привязи.
К той, чья стрела пронзила тьму.
– Не охотники – табор, – недовольно бросил Бэргэн, оглядев собравшихся: удаганка, Алтаана, о причинах появления здесь которой Бэргэн хотя бы имел представление, неведомо зачем напросившиеся на вылазку кузнец и этот пришелец, Суодолбы. И только двое охотников – сам Бэргэн и верный Сэргэх. – И как такой толпой выслеживать оленя?
Тураах промолчала. Она вообще была сама не своя с тех пор, как они покинули чум приютившей их юкагирки. Бэргэн подозревал и не решался спросить напрямую, что же так мучит Тураах.
Он вздохнул. Раз удаганка согласна, идти им не запретишь…
– Ладно, путь длинный, нужно выдвигаться. Прошлый раз мы долго блуждали в поисках следа, а теперь… Кто знает, как далеко забрел испуганный зверь.
– Не придется долго искать: он сюда идет. Я чувствую, – раздался тихий голос. Бэргэн вздрогнул. Он ожидал бы услышать нечто подобное от удаганки, но никак не от Алтааны.
– Как – чувствуешь? – пораженно спросил Суодолбы.
– Не знаю… Это как нить. Тянется от меня к нему. И чем ближе он подходит, тем сильнее она бьется.
– Что скажешь? – обернулся Бэргэн к Тураах.
– Алтаане можно верить, – откликнулась удаганка. – По следу похитителя-Кудустая я шла подобным образом. Нам нужно двигаться навстречу.
– Далеко он сейчас? И с какой стороны идет? – подал голос Сэргэх.
Алтаана пожала плечами:
– Ближе, чем был вчера. Но еще далеко, – она прикрыла глаза. – Кажется, идет вдоль реки. Там.
– С северо-запада, значит. Он будет проходить через падь, где поток делает поворот.
– Узкий проход между скальником и рекой? Почти у самой воды? Хорошее место. Можно попробовать, – Бэргэн взглянул на Тураах вопросительно.
– Ведите, – кивнула удаганка.
Туярыма смотрела вслед удаляющимся в сторону леса фигурам, над головами которых описывала круги вечная спутница удаганки – ворона.
Вот она, Алтаана. Та, которую Туярыма на правах старшей сестры привыкла оберегать. Хрупкая, тонкая, но смелая. Не испугалась людских осуждений, полюбила того, кого нельзя было любить, – своего соплеменника. Косы медные, предмет зависти всех местных девиц, не пожалела, обрезала.
А теперь… теперь Алтаана отправляется в чащу леса, чтобы встать против неведомого, страшного, того, что чуть не погубило сильного Эрхана.
А Туярыма что? Туярыма трусиха. И сестру не отговорила, и…
Против воли Туярыма находит среди спутников сестры широкоплечего, длиннорукого полуабааса. Самой себе признаться страшно: ее так и тянет к Суодолбы. И страшно, и сладостно.
Вот только заговорить с Суодолбы она не решилась.
А сейчас… кто знает, чем закончится их поход?
Сестра. Суодолбы. Да все вы… Пожалуйста, вернитесь живыми.
Полуабаас поднял голову. Над едва серебрящимися во тьме макушками деревьев высоко-высоко сияли величественные холодные звезды. Такой красоты в буром небе Нижнего мира не увидишь!
Суодолбы ничто так не восхищало здесь, в Среднем мире, как небо.
Ничто, кроме рыжеволосой Алтааны. Он нашел среди спящих вповалку закутанных в меха фигур ее силуэт.
Как же она любит, должно быть, этого загадочного ойууна, раз отправилась за ним через глухую тайгу и холод! И как бы хотел Суодолбы, чтобы она любила его хотя бы вполовину так же…
Полуабаас почесал грудь сквозь толстый слой одежды и окинул взглядом лес. Между деревьями плясали, как живые, черные тени. Какие ужасы скрываются за ними?
Суодолбы, не знавший до сих пор страха, почувствовал, как вдоль хребта пробежали мурашки. Это новое для него чувство с каждым переходом все усиливалось, особенно по ночам. И дело вовсе не в тенях, таящихся между деревьями. Ночи Суодолбы не боялся. Дело в том Неведомом, что приближалось к ним. А глупые людишки упрямо шли Неведомому навстречу.
– Абаасово дерьмо! – выругался Суодолбы и сплюнул.
То, что приближалось, это существо, не могло оно быть человеком. Черная кровь, текшая в полуабаасе, вопила о приближении древнего ужаса, не живого и не мертвого, чуждого любому из Трех миров.
Неужели другие не чуяли? Даже Тураах, однажды уже столкнувшаяся с Неведомым, если верить словам Бэргэна?
Жив ли твой жених, Алтаана? Или мы сопровождаем тебя на верную гибель?
Не отдам! Если это существо в шкуре оленя хоть как-то покусится на нее, если хоть на миг Суодолбы покажется, что Алтаане угрожает опасность, то своими руками разорвет его в клочья, кем бы он ни был.
Что будет потом, Суодолбы не волновало. Если Алтаана не поймет, обвинит его в смерти возлюбленного, он уйдет. Оставит ее. Даже самое горькое горе переживется. Главное, чтобы Алтаана осталась целой и невредимой.
Только для этого полуабаас и напросился с Тураах и охотниками.
Тураах тоже лежала без сна. Слушала, как ругается себе под нос дежурящий у костра Суодолбы, смотрела в усыпанное звездами небо.
Умун приближался. Гнетущее чувство неотвратимой опасности нарастало, давило на плечи.
По ночам она, вымотанная переходом, забывалась тяжелым сном и проваливалась в тьму, за которой двигалось ужасное, смердящее существо. Подбиралось ближе, заставляя Тураах сжиматься от страха. Ужас нарастал, подкатывал к горлу криком – и в это мгновение Тураах просыпалась. Ей все казалось, что, открыв глаза, она увидит над собой волчью морду с желтыми глазами, но вокруг по-прежнему тихо спали охотники, потрескивал костер и сверкали в вышине холодные звезды.
Так до рассвета Тураах и лежала без сна, захваченная тревожными мыслями.
Терзаемая кошмарами и сомнениями, удаганка надеялась: замрет лес, исчезнут под пеленой тьмы звезды, раздастся за спиной хлопанье мощных крыльев и знакомое, насмешливое «крарх». Но черный Ворон, ее покровитель Хара Суорун, все не появлялся. Был далеко? Не хотел вмешиваться? Означало ли его молчание, что затея Тураах напрасна? Или Ворон хотел, чтобы удаганка сама приняла решение?
Весы. На одной чаше жизнь. Жизнь Табаты, друга детства и соперника, жизнь Алтааны, охотников и всех тех, кто отправился в этот нелегкий путь, доверившись ей. На другой – что-то омерзительное в своей противоестественности. Не жизнь. Не смерть. Странное существо, чье имя стерлось из памяти людской, существо, несущее смерть всему живому, чтобы обрести подобие жизни.