А случилось это в начале ХХ в. – когда в мысли и души читающих людей всего мира активно входило творчество Эдгара Аллана По. Чью готическую поэму «Ворон» (заметим: “Rаven”, а не “Crow”!) тот же Бальмонт перевёл ещё в 1894 г. Вот и в переводе хайку Басё тоже фигурирует именно «ворон», а не «ворона». А ведь это птица даже биологически другого вида! Из нескольких вариантов этого стихотворения, которые вы можете найти в сети, «вороном» его называет примерно половина переводчиков. Кто-то решил, что «так оно мистичнее», а кто-то просто по инерции, потому что бальмонтовский ворон уже впился в наше сознание, и вроде бы уже никуда от него не денешься. А о том, что это может быть просто ворона, привычная птица с другими образом и повадками, многие даже и не задумываются…
Видите, что происходит с этими хайку? Каждый переводчик волей-неволей вносит в оригинал свою персональную эстетику, заполняет собой. Десять человек переводит одно и то же, даже зная прекрасно японский язык, – и каждый уводит куда-то в свои персональные миры… Вот это, пожалуй, и есть – чудо поэзии хайку.
Вот и этот перевод по ощущению – чисто бальмо́нтовский: тут нам и ворон вместо вороны, и на «мёртвой» ветке, заметим, а не на просто «сухой». Тут нам и чёрный цвет, которого в оригинале не указано – словно «Чёрный Человек», который в стихах у Бальмонта вечно между строк гуляет. Вся эта символистская эстетика, весь этот «бальмо́нт-нуа́р» проступает, как на ладони.
Да и насчёт «осеннего вечера» – вопрос остаётся открытым. Ибо в оригинале у Басё – «осени закат», то есть кончается сама осень, вся целиком, а не отдельно взятый осенний день…
Вот такие метаморфозы переводов.
Попробуйте сами. Может, у вас получится уже совсем не «бальмо́нтово», а как-то совсем по-другому?
В целом же, говоря о хайку, мы вспоминаем навскидку три великих имени: Ки-но Цураюки, Мацуо Басё и Кобаяси Исса. Это – столпы хайку, жившие в разные эпохи, и поэзия каждого пробуждает в нас свои неповторимые эмоции, мысли и состояния.
Кобаяси Исса (小林一茶、 1763–1828 гг.) – это и есть третий столп. Cын бедного фермера, в 13 лет он уехал на заработки в Э́до, нынешний Токио. Так и не разбогатев, в 25 лет начал изучать поэзию под руководством извесных столичных сенсэев. Стал профессиональным поэтом, бродил по разным провинциям, зарабатывая на жизнь сочинением хайку. То есть люди стихи читали, им за это деньги платили, кормили и так далее. Вот так относились к этому творчеству даже на уровне деревень, городов. Заодно он учил их грамоте, останавливаясь, нёс на себе некий культурный багаж. «Бродячий сэнсэй пришёл!» А он и новости о других городах расскажет, и стихи почитает, и новыми сказками для детей поделится. А если надо, то и покойника отпоёт или молитву за что-нибудь важное прочитает. В общем, для своего времени это был колоссально эрудированный человек. Этот пытливый ум привлекал не только простых селян-горожан. В итоге очередного такого путешествия его нанял просвещённый феодал, чтобы он образовывал его детей. За всю свою жизнь, как мы уже говорили, он создал более 20 000 хокку.
Визитная карточка Иссы – это, конечно, его знаменитая «Улитка». Заглянем же «под её панцирь» и посмотрим, из чего она состоит.
Оригинал звучит так:
Катацуму́ри
Соро́-соро́ ноборэ́
Фу́дзи-но я́ма
И вот, пожалуй, самый известный перевод – Веры Марковой:
Тихо, тихо ползи, улитка,
По склону Фудзи
Вверх, до самых высот!
Впервые я прочёл это школьником, когда никакого японского ещё не знал. Сборник древней японской поэзии стоял дома на полке, родители увлекались. И я, признаться, не понял, точнее – не ощутил: а где и на чём тут акценты? И лишь когда начал японский учить, кое-что для меня проступило, как силуэты смысла из вулканического тумана.
Катацуму́ри – улитка. Без вариантов, и тут комментировать особо нечего.
Соро́-соро́ – «потихоньку-полегоньку». Это и о скорости, и о поступательном движении. Сам этот повтор, как и у нас – шажочек за шажочком, step by step. Но – медленно, не спеша и не суетясь. Такое вот японское ономатопоэтическое выражение.
А вот глагол ноборэ́ – это уже резкий приказ. «Взбирайся! Взмывай!» Сразу после «медленного» соро-соро звучит очень контрастно и неожиданно. «Тихонько-тихонько – а ну-ка, взмывай!» Или даже нечто вроде понукания лошади: «Ну же, ну же – давай, милая!»
Конечно, если посидеть-подумать – наверняка у каждого придумается что-нибудь ещё и перевести это по-другому. Но ведь и к Марковой тоже особо не придраться – буквально-то она всё перевела! Модуль стиха восстановлен. Как же теперь вдохнуть в него ещё и душу? Вот вопрос… Но идём дальше.
Фудзи-но яма…
На японский слух – звучит весьма загадочно. Тут, вообще, сразу следует оговориться: «Фудзияма» в Японии не говорит никто. Правильно – либо Фудзисан, либо просто Фудзи. Да, в принципе иероглиф «гора» читается либо «сан», либо «яма», но – не в этом случае. Так когда-то прочёл кто-то неграмотный, да так и увёз это с собой в какую-нибудь Португалию, откуда этим ложным названием заразился весь западный мир.
Мало того, это китайское чтение «сан» – омоним уважительного суффикса «господин». Отчего прочтение «Фудзи-сан» воспринимается ещё и как «господин Фудзи», то есть гораздо учтивей – и даже, что важно, патриотичнее.
При этом – именно «господин», а не «госпожа». Во многих японских фольклорных легендах и преданиях Фудзи выступает как некий старец или самурай, седовласый путник, который присел отдохнуть – да так и застыл, задумавшись о вечных вещах. Поэтому и я в своих переводах всегда склоняю Фудзи в мужском роде: «старый Фудзи», «вечерний Фудзи» и так далее.
То есть, подчеркиваем: «Фудзияма» говорить нельзя, это смешанное японо-китайское чтение, которое режет японцу ухо.
А вот «Фудзи-но-яма» – так сказать можно, хотя и звучит непривычно. Потому что притяжательная частица «-но» – это как английский апостроф «‘s». Что-то чему-то принадлежит. Чья-то гора. Гора кого-то по имени Фудзи… Кого же?
Или речь о духе горы? Так, может, пока эта улитка ползёт, она разговаривает с Духом горы Фудзи? И как раз он-то ей и советует – «Ну, милая, давай ещё поднажми»?
И, конечно, последняя строка – это указанная цель, достижение Вершины. До которой она, конечно, взбирается по-улиточьи. Но с точки зрения горы, в масштабе тысячи лет – это же всё равно что взмывает! И как раз здесь, в последней строке, Вере Николаевне стоит отдельно поаплодировать: этот «медленный взлёт» ей решительно удался.
Интересная, особая связь с этим трёхстишием у нас получилась через братьев Стругацких. Их роман «Улитка на склоне», в котором это трёхстишие выступает эпиграфом, в переводе на японский так и называется: «Соро́-соро́ ноборэ́, катацумури». То есть – «Взмывай потихоньку, улитка!»
Вот такой получился литературный бумеранг… Будто эхо нашего голоса отразилось от склонов седого Фудзи.
Итак, чтобы написать хорошее хайку по-русски:
1. Будьте предельно кратки, это я уже объяснил на примере «бултых».
2. Забудьте любые «как», «будто», «словно», «вроде», любые уподобления из цикла “it’s like” – все эти «костыли» в настоящей поэзии не работают, а в хайку и подавно.
3. Забудьте о названиях ваших чувств – «мне плохо, мне грустно, мне тяжело». Создавайте эмоцию, но не называйте её.
4. Находите небанальное киго́ – «сезонное слово». И хотя в последнее время это сезонное слово начало гулять из начала в конец строфы, а то и вовсе исчезать, – больше половины сочинителей нынешних танка и хайку всё-таки этот канон соблюдают. Другие, впрочем, уже обходятся без киго, находят что-то взамен. Но если вы придумаете новое, не заезженное веками киго – это всегда интересно, так что дерзайте.
5. Если вы пишете по-русски – постарайтесь обойтись без японских слов, не спекулируйте на Японии. Создавайте свои образы, иначе это звучит фальшиво и никем всерьёз не воспримется. Пример дурного хайку (взято навскидку из интернета):
Тайфун миновал…
Видишь, сияет солнце?
Сядем на рикшу!
No further comments, как сказали бы англичане.
Из отличных же примеров хайку, сочинённых на русском, с удовольствием приведу трёхстишие Вячеслава Васильева (ученика А. Андреева, кстати говоря):
Бабье лето…
Над уличным проповедником
Смеются дети.
Смотрите, сколько слоёв:
Бабье лето – очень небанальное «сезонное слово». Плюс – косвенная отсылка к женской, любовно-романтической теме (а то и к даме определенного возраста).
Над уличным проповедником – то есть это монах, который без женщин живёт, в своей жизни обходится как-то, да только зачем? Детям это смешно…
Смеются дети – которые рождаются от тётенек и дяденек. Смотрите, сколько тем и намёков пересекается, перетекает из одного в другое. Мне кажется, такому русскому трёхстишию японцы похлопают с удовольствием!
Если удачно переведут, разумеется.
Следящая за порядком изнутриИсторические роли японской женщины
Какой сегодня представляют на Западе японскую женщину?
В целом, имиджа у неё как минимум два. Причём – диаметрально противоположных.
В глазах человека образованного, знакомого хотя бы с основными образцами классической японской культуры, японская женщина – это, прежде всего, хранительница очага, внимательная жена и заботливая мать.
А в глазах, скажем так, человека, воспитанного на штампах поп-культуры, японская женщина куда больше ассоциируется с тем, что принято называть «гейша», – явлением, которое на Западе зачастую трактуют весьма ошибочно, очень часто задевая этим самих же японцев.