А теперь обратите внимание на это новое слово.
Хикикомо́ри, сокр. хи́кки (яп. 引き籠り – букв. «ушедшие в клетку») – изгои по своей воле, «ушельцы». Фонетически схоже с «комо́ри», 蝙蝠 – летучая мышь.
Люди, которые уходят в себя, в свою комнату-клетушку, запираются изнутри – и не выходят оттуда месяцами. Еду заказывают по интернету, разве что в туалет или в душ выбегают, и то по ночам, лишь бы ни с кем не пересекаться. Если дома таких условий нет – можно на недели, а то и на месяца затеряться в гигантском, многоэтажном интернет-кафе.
А уж японские интернет-кафе – это совсем не то, что у нас! В наших-то сетевых забегаловках обычно как – заскочил в чужом городе письмецо отписать, почту проверил и дальше побежал. В Японии это – стиль жизни. Подростки и студенты могут зависать там в своих суперкреслах с экраном, а то и в отдельных кабинках, сутками напролёт. И это раз в десять дешевле, чем остановиться в любом отеле! Там тебе дадут маленькую комнатку, где у тебя компьютер, великолепная аппаратура – звездолёт пилота Пиркса – и ты со всем миром общаешься, зачем тебе куда-то выходить? Душ налево, туалет – направо. Спишь прямо там же, благо кресло раскладывается как душа пожелает. Булки с кока-колой – в автомате за углом. И всё – они так живут, они пропадают там! Если надо, они там и к экзаменам готовятся. Семьи теряют детей. Дети не хотят обратно, папа работает всю дорогу, его только по выходным видно, если повезёт…
Именно этот развал семей, пропасть между поколениями отцов и детей, исход молодёжи из социума – чуть не самая нарывающая болячка современной Японии. Знакомо до боли, не правда ли? «Ваши цели, дорогие папаши, нам не нужны! Мы не собираемся ради ваших амбиций становиться ни судьями, ни хирургами (самые «золотые» специальности среди японских бюджетников). Мы и видим-то вас дома, с семьёй, раза три-четыре в году, и если вы считаете себя счастливыми, то нам с таким «счастьем» уж точно не по пути…»
Словом, хикикомори – это в основном молодёжь (хотя и не только), которая наглухо уходит в себя. В свои манги, игры, книги, в свои никому не ведомые фантазии. При этом они могут быть гениями, художниками, музыкантами. И даже неплохо зарабатывать этим онлайн. Но общение с «реальным» миром сводят до предельного минимума.
И вот примерно такая девушка-затворница, юная художница, влюбляется в женатика. Хотя, похоже, и познакомилась-то с ним по сети. Впрочем, точно утверждать ничего нельзя: вся предыстория лишь упоминается вскользь – за кадром, намёками по телефону, слабым пунктирчиком. Сам же сюжет (от лица героини!) с первых же строк излагается так:
Вот я, художница, поселилась в горной хижине, чтобы предельной уединиться и выполнить очень сложный заказ. А хижину, как и сам этот сложный заказ, предоставил мне один хороший токийский знакомый… назовём его господин N.
Уже на этом – не знаю, как наш читатель, но японец начинает с подозрением хмыкать: что за знакомый такой? И хотя конкретно об этом ничего не написано, второй сюжет, скрытый от наших глаз, начинает прокручиваться в голове. Ага! Так может, он и заказ ей такой сложный дал, и в хижину поселил, лишь бы от неё избавиться?
Она его там ждёт – месяц, два – скоро Рождество, на которое он вроде бы обещал к ней приехать. А под горой – небольшая станция и городишко, куда она периодически спускается на машине за продуктами. Но в основном рисует себе за компьютером, да гуляет иногда по горам. Вместе с целой стаей белых собак, которые сопровождают её повсюду. Когда-то этих собак было несколько, но с годами они расплодились до пары десятков. А этот город, оказывается, почему-то борется с бродячими собаками. «Увидите бродячих собак – сразу звоните нам!» – предупреждают всех и объявления на стенах, и редкие полицейские. Но в остальном – обычный городишко, каких в японской глуши не счесть.
И вот она описывает эту свою жизнь за компьютером и прогулки с собаками, которые то убегают от неё, то прибегают обратно. А тут оказывается, что хозяин хижины встречаться с ней не собирается. А на праздник приедет, но с женой и ребёнком. И вовсе не к ней, а исключительно в городок под горой, чтоб отметить там Рождество.
И когда она понимает, что ждала его напрасно, особо не рефлексируя, просто спускается в очередной раз в город. Вроде бы за продуктами. И вдруг видит, что городок обезлюдел. Все дома и магазины пусты, по всей округе – ни человека. И она осталась в мире, где есть только белые собаки.
Вот и хозяин хижины по телефону предупреждал: «Ты будь осторожней, там волки могут встречаться в лесу»… У японца тут сразу щелчок: это какие, простите, волки? Все знают, что последних волков истребили в Японии ещё сто с лишним лет назад, по указу Правительства Мэйдзи, когда расширяли поля под посевы. То есть речь – о давно вымерших хищниках?
И постепенно все эти вопросительные знаки (а по-японски – «знаки сомнения»!) уже выливаются в читательской голове совсем в другую историю – совсем не о том, что рассказывает наша уже насквозь «проодиноченная» героиня. А о том, что, возможно, сама рассказчица уже давно стала призраком, окружённым, как свитой, собаками-оборотнями. И что возможно, всю эту историю для нас рассказывает её призрак, который пока ещё думает, что он человек, «просто вокруг внезапно исчезли все люди». А сама она скорее всего, покончила с собой, когда… впрочем, дальше сомневайтесь и фантазируйте сами. Вот и по «формуле Хичкока» неизвестность – страшнее всего. А тут перед нами – целый кайдан, если мы заметили. И чтобы считывать его адекватно, неплохо бы представлять, в какой манере и на каких струнках читательской души его обычно исполняют. А также быть хотя бы немного знакомым с японской галереей духов и привидений.
Например, в подсознании японца при первых же упоминаниях об этих странных собаках всплывает целых два типа собачьих богов: Ину-гами и Кома-ину. В синтоизме и буддизме это немного разные звери, но отношение к ним неизменно сакральное, и на подкорку читателя они влияют с примерно одинаковой силой.
Так, если кто бывал в юго-восточных буддийских странах или видел картинки, заметил, что в азиатском буддизме Китая, Лаоса, Вьетнама, Таиланда – есть такой персонаж, которого в разных странах именуют по-разному, но японцы называют его Кома-ину, то есть «собачьи стражи». Строго говоря, в буддизме это собакообразные львы, но для большинства японцев – просто «божественные собаки». Эти собаки-защитники всегда выступают парами. Парные статуи Кома-ину ставятся у ворот буддийских храмов для охраны от демонов зла. У левой пасть закрыта, у правой открыта. Одна произносит звук «А», другая – звук «М» – первую и последнюю буквы санскритского алфавита. Вместе это составляет священный слог «ау́м», или «ом», то есть начало и конец жизни. И вот как раз через этот «ом», между этими собачьими стражами, мы и проходим внутрь храма или обратно.
В японском же синтоизме, поскольку издревле собака была частью семьи, возник культ немного других собачьих богов – Инуга́ми (犬神), где и́ну означает «собака», а ка́ми – божество. Это уже божества не всеобщие, а персонально-семейные, у каждого, кто держит собак, они свои. Эти божества охраняют дом и благополучие хозяина от внешних напастей, так что для них иногда – особенно если собак в доме две или больше, – сооружают отдельные молельни.
Держа это всё в голове, японский читатель смотрит ещё и под таким, «потусторонним» углом. Как бы сама героиня-художница ни описывала, что именно с ней происходит и почему, – параллельно в голове читателя вытраивается совсем другая картина.
А уж какими словами оправдывает свои поступки и объясняет происходящее героиня – уже не важно. Судя по ситуации, она вполне может быть патологической вруньей. Да и вообще не человеком, если на то пошло. Особенно к финалу.
Словом, из двух параллельных сюжетов интересней оказывается не внешний, объяснённый, – а внутренний, сокрытый, оставленный между строк. Чисто японское гурманство – наслаждение двоевкусием: один вкус на языке, другой в горле. Как в суси: на первый взгляд – свежий рис, сырая рыба, а между ними – неуловимое Что-то Ещё…
Не говоря уже о том, что поскольку собаки рожают без боли, к любым статуэткам собак беременные женщины приносят жертвы и молятся об удачных родах. Так не беременна ли была эта художница, пока его ждала? С чего и кончать с собой вздумала в том колодце, из которого белые собаки её, конечно, вытащили, но – уже на тот свет?
Жуткая, в общем, история. Аж кровь в жилах стынет. Всё было так мирно, но – только на первый взгляд…
Вопрос восприятия, как сказал бы Тимоти Лири. Но так или иначе, мы снова упираемся в то, что западный человек никак не может привыкнуть к мысли о том, что богов может быть много.
Один из самых мощных, как теперь выражаются, «эпических фейлов» в интерпретациях японского эпоса произошёл в начале 2000-х, когда оскароносный шедевр Хаяо Миядзаки – «Похищенные богами Сэн и Тихиро» (千と千尋の神隠し сэн то тихи́ро-но ка́ми-каку́си) – подали нам под странным названием «Унесённые призраками». Сложнейший, многослойный термин навскидку, не задумываясь, перевели с английского языка, поскольку очень торопились показать «оскароносца» публике.
Да, казалось бы, “Spirited Away” – это «унесённые “спиритами”». Да, “spirit” с английского можно перевести как «дух». А можно – как «призрак». А можно вообще как «алкоголь». Так о чём же речь?
О том, что в японской голове разделяется совершенно отчётливо. Потому что иерархия потусторонних существ у японцев гораздо сложнее.
Естественно, есть у них и верховные боги, создатели мира и людей. Их имён не то чтобы не сохранилось. Если б хотели – наверное, сохранили бы. Но самые японские главные боги, по всем канонам сакрального, никакими персональными именами не называются. Что, кстати, характерно, для любых религий – от христианства до ислама.
«Да не названо останется имя твоё!» Так я, помнится, и перевёл библейский «Отче наш», произнесённый устами японской девочки в романе «1Q84». «Святиться» – это и есть «быть не названным». Не называй всуе – вот и останется святым…