Так вот, этих никак не названных богов было целых семь поколений, прежде чем родилась та самая богиня Аматэрасу, от которой и пошёл «японский род людской». А по некоторым, довольно мрачным преданиям (которые в Японии не очень любят вспоминать – примерно как у нас про первую жену Адама, Лилит), она даже захватила их трон. Так что причислять её к самым главным, настоящим богам не совсем корректно.
Впрочем, даже очень «настоящие» японские боги имеют свои природные должности, порой весьма длинные и замысловатые, по которым их и кличут священники-каннуси во время синтоистских молитв. Например, «Небесный бог зачерпывания воды» (А́мэ-но-кухидзамо́ти-но ка́ми), «Небесный бог туманов в горных ущельях» (А́мэ-но-саги́ри-но ка́ми), «Бог-правитель, пожирающий зло» (Акигу́и-но-у́си-но ками) или «Небесный бог расстилания кровли» (А́мэ-но-фу́ки-о-но ка́ми). Вроде бы всё понятно – но для имён, согласитесь, несколько длинновато…
Только, скажите на милость, при чём же тут призраки?
«Призраки» – на всех известных мне языках – это души умерших людей. Вполне определённая форма нечисти! Стоит ли удивляться, когда мои даже очень эрудированные друзья, посмотрев «Унесённых», говорят мне: «Слушай, всё так красиво, очень красиво, но… Наверное, стоит пересмотреть, потому что с первого раза ни черта не понятно!»
Вот и остаётся лишь горько вздыхать. С чего же будет понятно, если даже название фильма изначально отсылает зрителя совсем не туда!
Да, при нашем единобожии, нам трудно произносить слово «бог» во множественном числе. Язык сопротивляется. Поэтому и у нас, и дальше на Западе «ка́ми» принято переводить абстракно-многозначным термином «духи».
Что ж. Ладно, условимся: «японские духи». Как верховные, так и не очень. Но если верховных не очень много, и живут исключительно на Небесах, – то тех, кто живёт на земле, несметное множество. И заправляют они всем, что нас окружает. Горами, лесами, реками. У каждого деревца, каждой полянки в лесу или каждого старого колодца может быть свой «ка́ми». Если человек захотел чему-то молиться, кто ж ему запретит? Привязал ленточку к ветке дерева по дороге домой – вот тебе и храм…
И поэтому давайте жёстко определимся. Говоря о японской нечисти, мы говорим вообще не о «ками». А о том, что в самом широком смысле называется словом «ёка́й» (妖怪). Буквально – «мистическое видение», оно же – привидение, то есть призрак как таковой.
Знаменитым японским собирателем и воспевателем классических японских ёкаев (а порой – даже изобретателем новых персоналий японской нечисти) считается художник Сигэ́ру Мидзу́ки. Как ни жаль, недавно он оставил нас и ушёл к своим духам – в мир иной. Но за всю долгую жизнь (1922–2015 гг.) внёс такой огромный вклад в культуру общения с Потусторонним, что обрёл поистине мировую известность, а в Японии стал национальным героем. К сожалению, в русскоязычном пространстве о нём знают мало, поскольку работал он, в основном, в жанре «манга», – а любые комиксы у нас, увы, традиционно не воспринимают всерьёз. Хотя несколько сборников его сказок с картинками вышло на русском языке, что для знакомства с японским подсознанием уже огромный шаг вперёд.
Этот гениальный мангака-фольклорист в поисках «местных страшилок» изучил сотни, если не тысячи деревушек по всей Японии. Просто приезжал в очередную японскую глухомань и начинал спрашивать: а какая в вашей деревне главная «пугалка» для детей? Одноногий зонтик? И как он выглядит? Одноглазая сандалька? С ручками или без?
Постепенно Мидзуки-сэнсэй собрал огромную галерею портретов человеческих страхов. Которые он визуализовал – и превратил в героев своих историй, на которых выросло уже несколько поколений японских детей. В Японии все эти монстры популярны ничуть не меньше, чем «наши» карлсоны, винни-пухи и гены с чебурашками, и цитируют их с одинаковой улыбочкой как будущие взрослые, так и бывшие дети.
Так, начиная с 1960-х гг. и до наших дней, сначала самим сэнсэем, а потом и его учениками создано уже более 200 мультфильмов (включая три сериала) про одноглазого мальчика Китаро́. Этот мальчик родился на кладбище, и его воспитали духи из соседнего леса. Поэтому он – единственный посредник, к которому люди могут обратиться, если нужно договориться о чём-нибудь с обитателями «того света».
Разумеется, все эти разные японские деревни общались со своими лешими и кикиморами с незапамятных времён. О том, чего бояться в той или иной деревне, люди узнавали от бродячих рассказчиков. Эти люди ходили между деревнями, как ходячие газеты, и разносили последние новости о самом главном, что происходило в окружающих сёлах и городах. Например, о том, что жена сёгуна в городе И́дзу изменила с гостившим у него князем, за что муж утопил её в колодце. И с тех пор, говорят, изо всех колодцев Идзу по ночам доносится её стон… Где тут собственно информация, а где – подсознание рассказчика? Сам ёкай не разберёт! Но приблизительно так и начали появляться устные рассказы о сверхъестественном.
А к XV–XVI вв. в Японии распространилась грамотность. В каждом городишке появились грамотеи, которые записывали законы, считали собранный рис и фиксировали, кому, за что и сколько платить. Но помимо этих, чисто прикладных обязанностей, писцы старались фиксировать и самые горячие «новости», услышанные от бродячих «людей-газет». В том числе и страшные рассказы о привидениях.
Так появился кайда́н.
Кайдан (怪談, букв. «байки о призраках») – фольклорный жанр, призванный испугать слушателя, рассказать о встречах со сверхъестественным – привидениями, демонами, ведьмами и тому подобным. Самый пышный расцвет кайданов пришёлся на период Эдо, прежде всего – на XVIII в., когда уже появился печатный станок, и любую литературу стало можно тиражировать.
Тогда же появились салонные игры вроде «клуба рассказчиков сотни страшных историй» (хя́ку-моногата́ри-кайда́н-кай). Внешне это напоминало наши игры в «Монополию» – вокруг стола собирались люди, перед ними раскладывались карточки, каждый рассказывал свою «страшилку», а потом считали, кто сколько очков набрал. А после каждой истории гасили одну из сотни свечей, освещавших комнату. И чем становилось темнее, тем ужасней звучали истории.
Любопытно, что у японцев фактически отсутствует «наша» культура анекдотов. В той или иной ситуации мы говорим: «Помнишь, как в том анекдоте?» Скажем, про Петьку с Василь Иванычем или про Вовочку хотя бы с десяток «народных» анекдотов слышали все. То есть некая база такого фольклора у нас накоплена и продолжает развиваться: в новых временах, с новыми героями, но по своим неизменным законам. Умение к месту вспомнить анекдот – сродни умению обобщать. А заодно и свидетельство, скажем так, первичного чувства юмора. Как там в детстве говорилось? «А кто не засмеялся – тот дурак»?
Анекдотов в нашем понимании у японцев нет. Захочешь рассказать на публику что-нибудь смешное – изволь сначала объявить всем собравшимся, что сейчас иностранец будет рассказывать «шутку». Причём даже называть это лучше по-английски: «дзё: ку» (joke). А то, не дай бог, кто-нибудь воспримет её всерьёз, как очередной кайдан. Объяснять потом – хлопот не оберёшься.
У японцев веселить народ – это профессия. «Человек веселящий» должен уметь завораживать своей подачей аудиторию, желательно – получать за это деньги, а также обладать известностью и каким-нибудь рейтингом. Скажем, у Райкина – один рейтинг, у Задорнова – другой, а у Жванецкого – совсем третий. Хотите посмеяться, дорогие гости? Вот у нас есть очень смешной Ямада-сан, он рассказывает «шутки», сейчас мы его позовём, и он нам расскажет. Настоящий профессионал!
Зато уж страшные истории японцы рассказывают куда чаще – и от всей души. Как когда-то у нас в пионерлагерях: хороший вожатый – это который умеет пионерам после отбоя такую страшилку рассказать, чтобы все до самого рассвета из-под одеяла носа высунуть боялись!
В общем, культура «пугалок» у японцев развита хорошо. Нетрудно представить, почему. Века междоусобных войн, высокая смертность и уличная преступность, законов как таковых нет, а уживаться как-то надо – что в деревне, что в большом городе. Вот и создаются поверья и суеверья – «пугалки» как некая общепринятая мораль, причём уже за пределами какой-либо религиозности. По большому счёту, кайданы – это японское «что хорошо, что плохо». Будешь зло творить, портить жизнь другим – может, на этом свете и отвертишься, но призраки с того света смотрят на тебя, твоя карма тебя настигнет, и час возмездия придёт… Или вы не слышали, что случилось с тем богатым господином в Идзу?
Нанял богатый самурай себе в дом служанку Окику́ – юную, симпатичную. И давай вокруг неё увиваться. А та ни в какую: дескать, жених у неё, нельзя ей, и вообще, говорит, я у вас только работаю, и как мужчина вы мне не интересны.
«Не понял! – отвечает хозяин. – Ты у нас за что отвечаешь? Ах, за посуду? Вот у меня сервиз китайский, из десяти тарелок. Жутко ценный, дороже любого золота. Береги каждую как зеницу ока!» Сказал – и на охоту уехал. Да перед отъездом одну тарелку-то и припрятал.
И вот возвращается он с охоты, глянь – одной тарелки не достаёт.
«Разбила?» – «Никак нет, господин!» – «Украла?» – «Да как можно, господин?!» – «А ну-ка, пересчитай!»
Долго ещё глумился над девушкой самурай. Но сколько бедняжка ни пересчитывала – одной тарелки всё-таки не хватало.
И вот, за кражу таковую, связал самурай бедняжку Окику́ – да и утопил в глубоком колодце. Будет, мол, знать, как отказывать в ласке такому достойному самураю!
Но в ту же ночь со двора, где стоял колодец, послышались страшные стоны. Это дух убиенной Окику всё пересчитывал, снова и снова: «Одна тарелка… Две тарелки… Три тарелки…»
Целый месяц призрак Окику́ не давал самураю заснуть. Её жуткий загробный голос досчитывал до девяти, а потом вылетал и громил весь дом в поисках десятой тарелки.
Так продолжалось каждую ночь, и уже очень скоро злобный убийца поседел как лунь, а затем и сошёл с ума.