Игра же состоит в том, что берутся какие-то знаменитые строфы, которые делятся пополам – и эти половинки перемешиваются с большим количеством им подобных.
Сначала всё это писали от руки на хрупких морских ракушках. Которых, конечно, время не сохранило. А позже стали заказывать для рубашек этих карт гравюры на дереве или бумаге, и как раз эта красота дошла и до наших дней.
И вот представьте: вы игрок. Если вам выпала строка «я помню чудное мгновенье», не пытайтесь прикручивать к ней «в тумане моря голубом»! Проиграли? Сами виноваты! Старательней учите отечественную поэзию…
Вот так, благодаря игре, простой люд начал штудировать свою классику. Сегодня для «утагаруты» уже выбираются и другие поэтические форматы, кому что нравится. Не нравится мальчикам любоваться сакурой под одинокой луной? Ладно, вот вам эпические поэмы о битвах Тайра и Минамото, про которые тоже много чего героического сочинялось. Главное – ты сам в этих стихах разбирайся хотя бы немного, иначе игры не получится.
Да и какой ты, к чёрту, мужик, если про героев великих войн ничего не знаешь?
Но что самое интересное – даже у нас в России (насколько я знаю, в Питере, Екатеринбурге, Новосибирске, Москве) существуют целые клубы любителей «утагаруты». В которых наши люди реально устраивают такие же точно поэтические турниры, причем не только японских поэтов. И даже звания получают – «рыцарь поэтического ристалища» и т. д.). При этом играют не только взрослые, но и старшеклассники, то есть и наши люди начинают знакомиться с новой игрой благодаря японской поэзии. Или наоборот, с японской поэзией благодаря игре?
Согласитесь, тут уже всё равно.
Меня другое удивляет. Почему при всей свой супер-рациональности они в своей роботехнике никак не отлипнут от навязчивой идеи создавать именно человекоподобных роботов? Зачем, к примеру, роботу на спутнике Урана руки-ноги? Они же там ему только мешать будут!
Нет, вот надо им, чтобы обязательно и похож был на нас, и двигался как мы – и говорил так, что от человека не отличишь. А то и музыку сочинял покруче нашего. И во все игры нас обыгрывал. Что это ещё за «комплекс бога»? По образу и подобию? Но – копия должна быть лучше оригинала?
Или они всерьёз думают, что таким образом лучше познают самое себя?
Не знаю, не знаю… Всё-таки чем умнее эти роботы становятся, тем меньше хотят заниматься нашей работой. И играть в наши игры.
Вот и шахматы загубили. А ведь такая игра была!
Полёты в войне и на мируКрылья и паруса Хаяо Миядзаки
Япония – страна аграрная. По неписанным законам Великой Муры́[3], бытовым подсознанием японцев даже в мегаполисах рулит, как правило, мнение подавляющего большинства. А уж к своим соплеменникам, которые умудрились прославиться за рубежом, японский обыватель относится как минимум настороженно.
Ещё и поэтому за все годы жизни и работы в Японии 1990-х, а потом и «нулевых», моё удивление от этого человека только росло. Чем дальше, тем меньше я понимал: как, вообще, такой бунтарский ум, такой выскочка, как Хаяо Миядзаки, мог появиться в настолько патриархальной, консервативной стране? Да ещё и остаться собой в тяжелейшие для Японии времена? А в итоге – создать совершенно нетипичную для японского мозга вселенную, которую сами же японцы, от мала до велика, принимают теперь на ура?
А последний его фильм, «Ветер крепчает» (「風立ちぬ」 ка́дзэ татину́, 2013 г.), мне даже посчастливилось переводить. И я отчётливо помню, как к невыразимому удовольствию от перевода постоянно примешивалось недоумение.
Почему же «лебединая песнь» этого великого фантазёра – вопреки всему, что он создал до сих пор! – посвящена не будущему, не превращениям и не сказкам с волшебным концом? Или больше никто никуда не летит?
Впрочем – на слове «последний» я, пожалуй, язык прикушу. С начала 2000-х гг. каждую очередную свою работу он упорно называл «последней». А потом фильм выходил – и он, и глазом не моргнув, тут же садился за следующий…
В 2021 г. ему исполнилось 80. Он вышел на пенсию и работает дома. Наконец-то не скованный никакими дедлайнами, сидит в своё удовольствие за деревянным столом и рисует очередное кино. Рисует руками – карандашом на бумаге – без всяких компьютеров, что и составляло вот уже более полувека его неповторимый, «фирменный» стиль.
Как признаётся он сам, его нынешняя скорость работы – «минута в месяц». То есть одну минуту фильма он прорисовывает в течение месяца. Сначала делает основные наброски сцен, а потом заставляет их двигаться. Примерно так же, как все мы развлекались в детстве – в тетрадке из 40 страничек рисовали «бегущего человечка». Только в его случае и «человечки» сложнее, и «страничек» больше, и скорость движения приближена к «живому» кино.
А ведь каждый из его шедевров длился как минимум час-полтора! Вот и представим, сколько нам ждать очередного «предпоследнего» фильма. И пожелаем ему мирного неба над головой, спокойствия и здоровья.
Хотя в лучшие времена, как отмечают его друзья-коллеги, он делал и до десяти минут фильма в месяц! Тогда, конечно, его подгоняли жёсткие японские дедлайны, а сам он был моложе и крепче, да и команда помощников из студии «Гибли» так и бегала вокруг на подхвате. Теперь он один и дома – но, похоже, спорта не бросил.
Колоссально работоспособный человек. Конечно, умению пахать, себя не помня, японцев учить не нужно. Но результаты у каждого «пахаря» могут быть разными. Особенно если ворочаешь своим плугом на тесном поле среди «подавляющего большинства».
Вот и давайте попробуем отследить и понять – откуда же такой необычный японец взялся.
Начнём с триумфального.
В 2003 г., получая «Оскара» за «Унесённых призраками», Хаяо Миядзаки сказал:
«Моя жена часто повторяет мне: “Какой же ты везучий!” И я согласен с ней. Ведь мне посчастливилось застать последние полвека, когда для создания фильмов было достаточно бумаги, карандаша и киноплёнки. Но ещё больше мне повезло в том, что за все 50 лет, пока мы снимали кино, наша страна ни с кем не воевала. Да, она получала прибыль от войн. Но всё-таки ни в одной не участвовала. И уже одно это здорово помогало нам в работе».
«Полёты во сне и наяву» – вот лейтмотив даже не большинства, а практически всех его фильмов. Вся Япония знает: Миядзаки – это обязательно сказка, герои которой взлетают в небеса по каким-то очередным волшебствам, снимают чьи-нибудь колдовские заклятья, влюбляются – и снова взмывают к облакам.
И только его последний фильм, «Ветер крепчает», оказался документален и биографичен. Но не авто-биографичен, а посвящён отцу. Хотя и главный герой – не сам отец, а его коллега. Человек, который разработал «Зеро» – самый экономичный и манёвренный истребитель из всех, что летали в первые два-три года войны. Уникальную боевую машину, наводившую ужас на американские авианосцы.
Герой фильма, Дзиро́ Хорико́си – реальный исторический персонаж. На этом фото ему около 20 лет, и он – студент Токийского Императорского университета.[4]
И вот, уже на экране, он – молодой, ещё до войны, заканчивает вуз – и тут же отправляется в пригласившую его фирму конструировать «самый лучший на свете» самолёт. Всё как в жизни. Никаких чудес, и даже научной фантастики – ни на йоту.
Юный образованный романтик вовсе не думает о том, что это будет орудие убийства. Он думает над одним – что этот самолёт должен быть красивым, как птица. Эта идея съедает его целиком. Так, что он даже пообедать не может спокойно – и принимается изучать изгибы костей у скелета рыбы в тарелке, размышляя над тем, как заставить свой самолёт парить с максимальной свободой.
Всё, чем я хотел заниматься, —
это создавать что-нибудь прекрасное.
На этой сценке с рыбьим скелетом невольно задумаешься: так что же привело Японию к невыносимой, безвыходной ситуации, в которой оказались и Хорикоси, и его коллеги, включая отца и дядю Миядзаки, а позже – и сам Хаяо?
Демократические реформы Мэйдзи позволили Японии открыться миру – и открыть весь мир для себя. Люди начали выезжать за границу, учиться в лучших вузах мира. Рванул вперёд технический прогресс. После Русско-японской войны в стране пустил корни европейский театр, японцы впервые поставили «Вишнёвый сад» Чехова.
И по оценкам критиков, больше всего в той постановке публику «зацепила» сакраментальная фраза Фирса: «Эх! Маленького человека забыли…»
То была вторая, мрачная сторона реформаторской медали Мэйдзи. На общество, ещё не очухавшееся от «прелестей» феодализма, грубо и неумолимо наваливался капиталистический уклад. Миллионы людей теряли работу и голодали. Народ потянулся в эмиграцию.
И тем не менее, постепенно, год за годом, общество, слегка сходящее с ума, вроде бы начало приноравливаться к новым правилам жизни: с одной стороны, примеряло на себя какие-то ценности Запада, с другой – пыталось сохранить самобытный уклад, своё неповторимое искусство и чисто японское понимание вещей… Вроде бы. Когда бы не страшная катастрофа, случившаяся в 1923 г., известная как Большое Кантосское землетрясение.
На протяжении всей своей задокументированной истории Япония не помнит таких разрушительных природных катаклизмов, чтобы весь политический и хозяйственный центр государства превратился в дымящиеся руины.
Многовековой японский опыт гласит, что в любом землетрясении самое страшное – не сам раскол земной коры под ногами. От этого, если не зевать, ещё можно как-нибудь увернуться. Больше всего народу погибает от пожаров. Ведь дома у большинства японцев, в основном, деревянные. Разве только в столице каменные. Вот там-то и завалило больше всего народу.
В современной Японии кирпичные дома можно увидеть в основном на Хоккайдо, где трясёт меньше всего. А на большей части страны – это двух-, максимум трёхэтажные деревянные домики, которые в случае пожара вспыхивают, как спичечные коробки. Не случайно с древних времён чуть ли не самой героической профессией считаются даже не воины, а пожарные.