Это, заметим, один подход, буддийский: отрешись от бренного – и тогда ты найдёшь Идеал.
А теперь посмотрим, что говорит Синто́. Религия, которая, в принципе, достаточно равнодушна и к понятию греховности, и к принятию какого-то единого человекоподобного бога. Люди, живущие на разрозненных островах, омываемых океаном, веками варятся в своём природном «супе». Основные рычаги, которые определяют их поведение, – культ предков и поклонение постоянно изменяющейся Природе. В синтоизме нет других заповедей, кроме общежитейских предписаний: соблюдать чистоту, придерживаться естественного порядка вещей и боготворить эту самую Пустоту, которая рождает все окружающие их предметы и вещи. А значит, каждая из вещей запросто может быть отдельным, самостоятельным богом.
И это уже совсем другой, казалось бы, прямо противоположный подход: вглядись в вещи вокруг себя, растворись в них – и там, в слиянии с этими вещами, обретёшь Идеал.
Но что самое интересное – эти две, казалось бы, зеркально противоположные философии уживаются в японском сознании, совершенно не противореча друг другу.
Да, Япония – чуть ли не единственная из больших цивилизаций в истории нашей планеты, которая сначала долго жила в язычестве, но не стала вырезать язычников калёным железом, как только для укрепления государства потребовался монотеизм.
Вспомним, что творилось на Руси в X–XI вв. Как бросали с обрывов Днепра идолопоклонников, как их пытали, сжигали и вырезали целыми семьями дружины князя Владимира и иже с ними. Вот и в средневековой Европе то же самое творила Святая инквизиция столетия напролёт. И в Аравии VII–VIII вв., с приходом мусульманства, все эти газаваты с джихадами несли горе и погибель нескольким поколениям ни в чём не повинных людей. И даже в Тибете – с приходом «мирнейшего», как сегодня считают, буддизма – шаолиньские монастыри создавали целые армии монахов-воинов, защищавших учение Будды отнюдь не только мирным путём. Так, много споров в буддийском мире до сих пор вызывает знаменитое «деяние Зла для защиты Добра» в IX в., когда буддийский послушник совершил безупречно спланированное убийство Лангдармы – последнего царя Тибетской империи, приверженца языческой религии бон.
И только в Японии, как ни странно, ничего подобного не происходило. Наоборот: именно единобожники – как буддисты, так и христиане на разных этапах японского средневековья – нередко обвинялись в изменах и карались с пресловутой языческой жестокостью.
И тем не менее, если сегодня в Японии вы посетите обычный буддийский храм, – то почти всегда увидите прямо там же, где-нибудь в уголочке двора, ещё и небольшую синтоистскую молельню. Для японца это совершенно естественно!
О да, для обретения душевного покоя, для разборок с собственной совестью или усмирения мятущегося духа – японец идёт пообщаться к Будде. Но что если ему до зарезу требуется прогнать с огорода енотов, которые вытаптывают очередной урожай? Или женить своего племянника на дочке старосты из соседней деревни? Стоит ли по таким мирским, бытовым мелочам беспокоить самого Гаутаму? Нет, конечно! Для этого можно свернуть по тропинке – и совершить подношение тем, кого называют японским словом ка́ми. То есть – уже синтоистским духам Природы. Своим, «домашним» божествам.
Как говорится, и ка́ми сыты, и будды целы.
Вот такой синкретический феномен: две главные японских религии – многобожие и единобожие – не только не противоречат, но и помогают друг дружке чуть ли не в каждой отдельной взятой японской голове.
Пустота как зазор между внешним и внутренним
Именно этому парадоксу – «машинке», которая до сих пор прекрасно работает в японском сознании – посвятил свой знаменитый, оскароносный мультфильм всеми любимый японский сказочник Хаяо Миядзаки. О трудностях перевода этой эпохальной саги – «Унесённые призраками» (а точнее – «Похищенная богами Сэн-Тихиро») мы ещё порассуждаем в отдельной главе. Сейчас же просто вспомним, что, когда героиню Тихиро похищают синтоистские духи-ками, её имя меняет чтение: с родного японского – на «потустороннее» китайское. И это очень похоже на психологическую загадку, которая терзает душу нашего брата, всё последнее тысячелетие вопрошающего себя: «так я всё-таки европейский – или сугубо русский человек?»
Точно такой же вопрос – и примерно так же долго и мучительно – задавал себе и собирательный, «классический» японец. «Да, я вроде бы человек планеты, – размышлял он на протяжении последней пары тысяч лет. – И, конечно же, впитываю в себя знания и культуру с Большой Земли!» Но при этом то и дело захлопывал страну от всех иностранцев, оставаясь «при своих богах», которых при случае был не прочь навязать и своим соседям по океану – от корейцев с китайцами до Индонезии и Филиппин, не говоря уж о бедных айнах.
Но, конечно, в отличие от нас, Европа и США для Японии исторически всегда были слишком далеко. Главным же «коварным, но соблазнительным» Западом, влиявшим на формирование японской культуры, во все века оставался континентальный Китай. Эти процессы вполне сравнимы с тем, что у нас творилось в отношениях с Европой в XVII–XIX вв. То мы учили их языки и перенимали моду, литературу и технологии, – то проклинали и предавали анафеме. То завоёвывали их мелкими кусочками, – то отбивались от супостатов себя не помня. То ли Наполеон у нас герой, то ли враг. Да, мы отдаём Москву, но так, что не отдадим», и так далее…
Очень многие крайности и противоречия, в которые мы, русские, впадали с нашим французским братом, на удивление схожи с зигзагами отношений Японии и Китая.
И вот, как бы странно это ни читалось на первый взгляд, лично мне кажется, что во многом эти противоречия объяснялись и различиями в японском и китайском отношении к Пустоте.
Попробуем же проследить, в каких сторонах жизни Пустота у островитян отличается от Пустоты у жителей континентов.
Пустота для выживания (в борьбе со стихией)
Как известно, после любого большого землетрясения приходит ещё и большое цунами, которое сметает на своём пути всё, что было создано человеком. После него остаётся пустота, которую человеку приходится снова и снова заполнять своей жизнью с нуля.
Почему у японских детей чуть ли не главным «героем» игрушек, мультфильмов и видеоигр выступает такой персонаж, как робот-трансформер?
Да потому, что это – непобедимое существо, готовое в любую секунду подладиться под непрерывно меняющуюся среду.
Именно эту способность японцы стараются развивать в себе повсеместно – в детских садах и спортивных секциях, в школах и вузах, в частных компаниях и госучреждениях.
Сам я, например, 10 из 15 лет своей «японской жизни» прослужил в порту Ниигата, на севере острова Хонсю. Там, где особо сильных землетрясений обычно не происходит. За все эти годы нас тряхануло раза четыре – и максимум балла на три.
Но тем не менее, дважды в год по всему городу проводятся массовые учения по гражданской обороне. Объявляется учебная тревога, звучат сирены, над головой начинают стрекотать вертолёты, вокруг мигают-завывают «скорые» и пожарные машины. Все организованно выбегают из своих офисов, школ, магазинов, домов – и организованно бегут на ближайшие детские площадки, где их всегда ожидает спасительная, а точнее – Спасательная Пустота, в которой сверху уже ничего не упадёт и никого не завалит. И вот там, в этой Спасательной Пустоте, специальные служаки из мэрии и солдаты из Сил самообороны показывают всем, как разбивать палатки для временных лагерей, как тушить пожары, как делать искусственное дыхание и оказывать первую помощь пострадавшим.
Попробуйте у нас сегодня поймать на улице первого встречного и спросите его: если вдруг случится стихийное бедствие, что вам понадобится прежде всего? Боюсь, что у нас и половина случайных прохожих ответит неправильно.
А ведь первое и самое важное, в чём нуждается человек, – это пресная, питьевая вода. Для её запасов под каждой детской площадкой создается ещё одна Пустота – огромный резервуар с водой. А по краям площадки вы и в мирное время можете увидеть водяные колонки с пломбами. Как только случается настоящее землетрясение, эти пломбы срываются – и люди получают воду, которой тушат пожары, утоляют жажду, промывают раны и охлаждают перегревшиеся тела.
А ещё одна пустота устраивается у самого выхода из любого японского дома. Неважно, бедный тот дом или богатый, – где-нибудь в прихожей обязательно есть ниша в стене или специальный шкафчик, где стоит чемоданчик или сумочка, готовые к выносу немедленно. Там уложены самые крепкие ботинки, самые тёплые рубашки, самые нужные медикаменты, сухой паёк, немного воды, фонарик, спички и так далее. Этакая «выживательная сумочка», которую хватаешь и бежишь, если вдруг грянет гром.
У многих ли у нас она готова? Я не знаю. Но, по-моему, нам есть чему у них поучиться. Такой вот «выживательной» работе с пустотой. Кто знает, что будет дальше? Какая именно пустота ждёт нас впереди? Но по мере сил, опыта и взаимосвязи с богами, мы должны быть готовы заполнить любую.
Пустота как элемент композиции (в искусстве)
В разных ситуациях и способах выражения МА – понятие и звуковое, и ритмическое, и эстетическое. Это может быть промежуток между элементами в картине или веточками в икэбане. Или пропуск между взлётом и приземлением кисти на шёлке, застывшими в шедевре каллиграфии на века. Или пауза между звуками в музыке. Или поза артиста, замершего между танцевальными па. Но так или иначе, это – та самая пустота, в которую художник, артист, поэт помещает (из которой вызывает?) своего духа – ка́ми.
Вот знаменитые танцы Кабуки, которые нашему человеку понять сложно, но можно. Вот выходят танцоры. Вот они вышли – замерли. Вот повернулись – застыли. Пропели какую-то фразу – снова окаменели. Что-то сказано, сделано, показано – пауза. Всё, что имеет хоть малейший смысл, акцентируется ритмическими остановками – и филигранно выдержанными паузами.