Пустота в мире цвета
В древнем японском языке было всего три цвета: красный (АКА́Й), лазурный (АО́Й) и жёлтый (КИИРО́Й). То есть, конечно, сегодня у них есть слова и для всех остальные цветов – как и у нас, а то и поболе, – но те слова не изначально японские, а заимствованные, они все пришли потом.
Белый и чёрный за цвета не считались. И то, и другое – это отсутствия цвета; пусто́ты, которые нужно чем-нибудь заполнять.
Современный коричневый назывался, например «тёмно-жёлтым». Оранжевый – «пожухло-красным». Лазурный – сами понимаете, может сползáть и в «небесный», и в «бирюзовый», и в «морскую волну». А уж чисто зелёный – МИДО́РИ, то есть «трава, зелень» – это для них даже не цвет! Это уподобление конкретной травинке, или хвое, или ещё чему-то зеленеющему от природы. Просто потому, что оно живое. А вовсе не потому, что ещё и как-то цветёт!
И вот этих-то уподоблений у них столько, что замучаешься переводить! Глициниевый, павлониевый, гортензиевый… «О, какая на тебе замечательная гортензиевая кофточка!» – слышишь иной раз где-нибудь на японской улице. Наш западный брат даже в точном переводе не сразу поймёт, что это, вообще, за цвет. Ладно бы ещё сакуровый, этому нас учить как бы уже не надо. Но многие ли из нас помнят, как выглядит гортензия?
А у японцев любой приличный садик – прямо у дома, за окошком – организован так, что почти круглый год там что-нибудь цветёт. Какая-нибудь домохозяйка Вака́ко может кричать через заборчик соседке Хиро́ко: «Здорово у тебя расцвёл этот стронгилодончик! Точь-в-точь как моё кимоно для Праздника моря!» Редкие, особо изысканные цвета – десятки, сотни оттенков! – в японском языке передаются через любимые и всем известные растения и цветы. Что очень удобно: и поэтичнее, и уж по-любому точней.
Пустота в мире вкуса
Японский рис не терпит суеты. Он должен быть абсолютно белоснежным, рассыпчатым, и нём не должно быть никаких добавок.
Западному человеку, увы, пока ещё плохо понятно, в чём же, собственно, прелесть такого блюда, как японские суси, хотя у нас уже давно суси-бары. Думаете, вы поняли, что это такое? Нет! Потому в настоящих «суся́х» (уж извините, но пора уже склонять это замечательное слово по-русски!) необходимо, чтобы рис был только что сваренным, а рыба – только что пойманной. И если вы не скормили эту рыбу клиенту в течение несколько часов после вылова, вас могут очень сильно оштрафовать, а то и лишить лицензии.
«Ну, он же пресный совсем, никакого вкуса-то нет!» – то и дело жалуются в Японии иностранцы – и начинают пихать в рис то масло, то кетчуп, то соевый соус, лишь бы придать ему хоть какой-нибудь вкус. Чем повергают японцев в самый неподдельный, почти суеверный шок.
Потому что рис в океане японских блюд – это священная пустота. Что бы японец ни ел – он всегда заедает рисом. Чтобы понять тончайший вкус рыбы – ты должен сравнить его с Пустотой.
Впрочем, будем объективны: если привыкнуть к их рису, начинаешь понимать: есть у него и вкус, и оттенки этого вкуса, как есть и любители поспорить, какой рис вкуснее – скажем, «Косихика́ри» с полей Ниига́ты или «Сасаниси́ки» из префектуры Мия́ги. Первый более липкий и насыщенный, второй – преснее и легче глотается. Это – два самых популярных сорта в стране, хотя всего по Японии сегодня продается более сотни сортов. И уж сами японцы-то различают все оттенки этой «пустоты» во рту очень даже неплохо.
Вспоминаю, как я гостил в японских домах, в семьях своих сослуживцев. Посидим-поболтаем до ночи, потом всех укладывают спать, а утром нам на работу бежать, детям – в школу. И вот мы все раненько встаём, но хозяйка всё равно просыпается ещё на полчаса раньше, чтобы на всех приготовить рис. И заготавливает большую бадью-термопот этого риса, который всегда, в любую минуту готов к употреблению. Сколько кому ни захочется в течение дня – всегда можно тут же положить ещё. Иначе – ради чего боролись?
Вот он белый, безвкусный, только что сваренный и готовый. Как только он начинает клёкнуть и подсыхать, его немедленно убирают – такое уже никому предлагать нельзя. Пустота вкуса должна ждать тебя, что бы ты ни собрался съесть. Эталонная пустота. Основа еды, от которой отталкиваются при оценке любого другого вкуса.
А кроме того, рис – это то, что связывает тебя с природным естеством, поэтому с ним надо обращаться очень аккуратно, ведь это может быть переход в другой мир. И с этим убеждением связан особый этикет, нарушение которого считается дурным тоном, а то и вызывает суеверный ужас, и вот почему.
В процессе любой японской трапезы палочки, которыми едят рис, никогда нельзя поворачивать «от себя», то есть утолщенными концами наружу. Так поступают только на поминках – или если в доме недавно кто-нибудь скончался. В обычной ситуации это означает, что ты предлагаешь рис тому, кого здесь нет. Ты угощаешь Пустоту, которая может тебя услышать – и вызвать голодных призраков, встреча с которыми не сулит ничего хорошего.
Кроме, того, ни в коем случае нельзя втыкать палочки в рис вертикально, «рожками», – иначе Священная Пустота решит, что ты вызываешь чертей, а то и самого Дьявола…
Загробная пустота
И вот тут, пожалуй, впору «вернуться к исходу».
Удивительно чувство охватывает, когда приходишь на японское кладбище. Чувство это – лёгкое и светлое, известное любому японцу как очищение – приходит, когда почти физически осознаёшь: а покойников-то вокруг тебя нет! Никто не выкапывает ям, ничья плоть не тлеет в земле. Только сверху, НА этой земле, установлены семейные мавзолейчики, в которых хранятся урны с прахом многих поколений одной и той же семьи.
Более 99 % японских покойников во всех городах и сёлах сжигает Муниципальная служба кремации.
Когда японец приходит на семейную могилу – он посещает пепел. И в его голове сам обряд очищения огнём не связан ни с какой из местных религий. Да, принято считать, что кремацию распространили в Японии буддисты примерно к XIV в. Трупы эти гнили, и зараза расползалась по деревням и городам. И когда участились междоусобные войны, оставлявшие после себя горы трупов, в среде буддийских бродячих священников зародилось движение «очищения огнём». Они стали собирать эти трупы в лесах и полях, да там же их и сжигать.
Это движение вызвало поддержку как властей, так и простого населения. Наученные горьким опытом, все уже понимали: если после очередного землетрясения могильники вывернет наизнанку, – новая чума накроет их сёла и города.
Благодаря этой активности ритуальные услуги начали всё чаще доверять именно буддийским храмам, которые примерно до конца XVIII в. продолжали хоронить умерших в земле, но уже сожжённых.
Современная же кремация, как «здоровый» или «экологичный» способ погребения, приобрела в Японии массовый характер лишь к концу ХХ в. Именно тогда в городах стали строиться общественные кладбища – муниципальные или частные, на которых тут же не стало хватать места, – а технологи добились идеальной очистки воздуха после сожжения тел.
В общем, не важно, кто ты – синтоист или буддист, христианин или мусульманин, потомок язычников-айнов, атеист или агностик, – после смерти тебя всё равно сожгут. Примерно к концу ХХ в. кремация в Японии окончательно оформилась как гарантируемая госуслуга, к которой прибегают практически все хоронящие своих мертвецов.
Нет, если ты очень богатый и тебе захотелось, – можешь и могилку себе позволить. Но вообще-то, земля очень дорогая. И даже если она твоя – тому, кто её от тебя унаследует, всё равно придётся платить бешеные налоги. «Пожалуйста, хоронись, – словно бы говорит тебе японский Закон. – Но ты уверен, что тебе это надо?»
Вот никому и не надо. И потому сегодня в Японии ты приходишь на могилу к своему близкому человеку – и думаешь не о том, что его косточки и плоть гниют в чернозёме. И разговариваешь с ним там, на Небесах, а не здесь, на этой бренной и грязной земле.
Не знаю, у кого как, – но у меня чуть не треть друзей и знакомых на вопрос о кремации крестится и говорит: «Да чур меня, нет уж, давайте по-христиански! Хотя бы всегда можно цветочки на могилку принести»…
Мне это непонятно, я с удовольствием заявляю на весь белый свет: пожалуйста, кто там останется после меня, сделайте так, чтоб мой прах развеяли над Тихим океаном, я родился на Сахалине, вот пускай он где-нибудь там и развеется. Мне с моей Пустотой так будет спокойнее.
Обряд «ко́цу-агэ́» (骨上げ): сразу после кремации ближайшие родственники или знакомые усопшего собирают его прах специальными палочками в погребальную урну.
Если же говорить о древнем, языческом отношении японцев к похоронам – очень познавательные истории оставили после себя японцы, пережившие сибирские лагеря.
Как известно, в 1945-м более 600 тыс. японских солдат было «интернировано» из Маньчжурии прямиком в Сибирь, Приморье, Алтай, Бурятию, Таджикистан и на строительство БАМа. Около 20 % из них официально погибло от морозов, болезней и тяжких условий труда. Остальных возвращали на родину отдельными группами, полностью репатриировали только к 1956 г. И сегодня – как в японских книгах, так и в сети – можно без труда найти оставшиеся от них записки, зарисовки и дневники.
Так вот, согласно этим запискам, когда очередной японец умирал на Сибирской земле, все его соратники – те, кто ещё оставался жив, – состригали ему ногти, или отрезали прядь волос, или сохраняли выпавший зуб и так далее, стараясь сберечь хоть какие-нибудь его останки – чтобы, вернувшись в Японию, передать их родне усопшего для захоронения в семейной могиле. Ибо сами же умирающие в последнюю минуту просили:
«Донеси до моего дома хоть что-нибудь от меня. Чтобы дети и внуки всегда могли помолиться за мою душу».
Подобное отношение к смерти – пожалуй, даже не буддизм, а японское язычество Синто́, культивирующее возврат любой жизни в Мать-Природу. Древняя вера в то, что прах всей семьи должен лежать в одном месте, чтобы перед всеми своими предками молиться одновременно. В одной на всех Пустоте.