'Всегда', - откликнулась Елизавета. 'Стоит мне подумать, как я, в конце концов, обычно получаю желаемое. Десмонд посчитал, он очень умен... однако, взгляните, что с ним стало. Я поставила печать на его смертном приговоре, пока Эдвард спал. Должно быть, король знает, как это случилось...тем не менее, ничего мне не сказал, пусть и сильно любил Десмонда. Матушка, что с вами?'
Жакетта откинулась на спинку кресла, ее лицо покрылось мертвенной бледностью, губы посинели.
Елизавета испуганно вскочила и немедленно позвала своих дам.
Они перенесли Жакетту в кровать, и королева сразу отправила посыльного, дабы тот привел докторов.
Ее матушка была очень больна, так продолжалось уже некоторое время, - как сообщили они Елизавете, и манера, в которой врачи изъяснялись королеву встревожила. Лежа в кровати, Жакетта выглядела сейчас настолько изнуренной, что нельзя было и дальше обманывать себя ссылкой на легкое недомогание. Герцогиня взяла Елизавету за руку и умоляюще, почти извиняясь, взглянула на нее. Она думала: 'Вероятно, стоит ей сказать. Лучше обеспокоить, чем отдавать на милость внезапному потрясению'.
Жакетта знала, какой несчастной это сделает ее дочь, и не могла вынести даже мысли о необходимости тревожить Елизавету неотвратимой трагедией. Ради Елизаветы она трудилась, ради нее жила, также, как ради всех остальных своих детей. Самым мощным страхом герцогини являлось то, что Елизавета станет тосковать по матери и испытывать в ней нужду.
Она беспокоилась, что осталось слишком мало времени. По крайней мере, Жакетта увидела дочь надежно сидящей на троне, а остальных отпрысков - заключившими блестящие союзы и занявшими важные должности. Невиллы перестали быть самой влиятельной семьей в Англии, уступив место Вудвиллам. О Елизавете и вышеназванной Джейн Шор волноваться не стоило. Ее чадо знало, как управлять королем.
Поэтому Жакетта с легким сердцем могла сказать: 'Господи, позволь твоей слуге почить в мире'.
Она решила, что дом и семья находятся в полном порядке, и мирно скончалась в кровати несколько дней спустя.
Елизавету горе сразило. Будучи безраздельно преданной родным, матушку королева любила больше всех. Она видела в ней мудрую женщину и основательницу родового благополучия.
А теперь...теперь Жакетта умерла.
Елизавета осталась под глубоким впечатлением от произошедшего. Какую бы холодность она не проявляла к миру, близких королева любила, особенно была привязана к матери и лишь сейчас осознала, как много та для нее значила. Эдвард сочувствовал от всей души. Он тоже очень любил Жакетту, но избегание неприятностей являлось у монарха основной чертой. Эдвард предпочитал скорее забывать, чем погружаться в тяжелые размышления.
С каждой новой неделей Елизавета видела мужа все реже. Вероятно, он целиком отдался чарам своей недавней возлюбленной. Это могло служить как дурным, так и добрым знаком. Королева не была уверена, каким точно. Иногда для сюзерена казалось лучше иметь одну, а не множество подруг, хотя, если Эдвард становился слишком предан той женщине, не появлялась ли опасность, что его любовь к жене отчасти ослабеет?
Елизавета хранила стойкую уверенность, что подобного не произойдет. Но приняла к сведению, что, с угрозой, равной жене этого ювелира, следует обращаться осторожнее, чем с грозившими ей прежде.
Эдвард был таким же любящим, как и обычно, когда пришел к жене с новостью. Лодевик Брюггский, господин ван Грутхусе, укрывавший короля в дни его бегства на континент и, таким образом, доказавший свою верность и дружбу, собирался посетить Англию. Монарх желал, дабы того встретили со всем свойственным двору блеском.
Королева взяла приготовления в свои руки. Это помогало ей забыть об утрате матушки и о здоровье малышки Маргарет, которое удовлетворяло все меньше и меньше, кроме того, приготовления удерживали рядом супруга.
Прибывшего в Кале Грутхусе встретил лорд Говард, заместитель капитана. Там Лодевик Брюггский пробыл почти две недели, на протяжении которых наслаждался ярко демонстрирующим почести и уважение приемом. Затем он в надлежащее время посетил Виндзор, где его уже ожидал с приветствиями король. Эдвард провел Грутхусе в палаты Елизаветы, уверяя в ее нетерпении с ним поздороваться и лично поблагодарить за проявленную к мужу доброту, когда тот был вынужден покинуть Англию. 'Только в такие моменты', - добавил монарх, - 'человек обретает своих истинных друзей'.
Елизавета, приготовившаяся к приему почетного гостя, ждала, как всегда сказочно прекрасная, - ее золотистые волосы свободно лежали на плечах, лоб окаймляла фероньерка с драгоценными камнями. Она оказалась сполна вознаграждена искрами во взгляде Эдварда, стоило ему лишь посмотреть на жену, и снова спросила себя, - чего ей бояться со стороны любой второй половины какого бы то ни было торговца. Елизавета играла со своими присутствующими здесь дамами, целясь дротиками в вазу, рядом находилась ее старшая дочь. Подобно всем монаршим детям шести лет, Елизавета- младшая очень хорошо выглядела, и, когда Эдвард представлял королеву и принцессу господину Грутхусе, не могло возникнуть даже тени сомнения в том, как он ими гордится.
Танцы и игры продолжились, но уже с присоединением к забавам короля. Приглашение Эдвардом на танец юной дочери вызвало у всех всплеск аплодисментов.
На следующее утро Грутхусе должен был встретиться с принцем Уэльским. Маленького Эдварда принес его гофмейстер-управляющий, Томас Воган. Стоило Лодевику Брюггскому похвалить очарование королевской семьи, как сюзерен подарил ему золотую чашу, декорированную жемчужинами и хранящую на крышечке огромный сапфир.
На распределенные в течение недели развлечения не пожалели ничего. Последовала охота в Виндзорском парке, в процессе которой Эдвард настоял, дабы его почетный гость ехал на любимой монархом лошади. Не успел Грутхусе подняться в седло, ему сообщили, что скакун отныне принадлежит ему. Не удовлетворяясь преподнесением другу столь ценных даров, король обрадовал его луком с шелковой тетивой и чехлом из бархата, с вышивкой на нем своих герба и девиза.
Особенно Лодевика Брюггского восхитила роза внутри солнца, сочетающая Белую Розу Йорков с сияющим светилом. Как и Гастингс до него, Грутхусе сравнил монарха с самим солнцем. 'Вы - словно светите вашему народу', - признался он. 'Приносите им мир и благоденствие, а подданные греются в тепле ваших лучей'.
Эдвард милостиво принял похвалу, король действительно полагал, что так оно и есть.
Там же - в Виндзоре - Грутхусе пожаловали собственные покои, получившие наименование комнат удовольствия. Стены в них завесили шелком, а на пол положили ковры. Всего комнат было три, в одной поставили уже приготовленную и застеленную кровать. В одеяле и в подушках находился пух высшего качества, фланелевые простыни приобрели в бретанском Ренне, для создания пододеяльника использовали золотистый, отороченный горностаем материал. Наверху виднелось покрывало из такой же золотистой ткани, равно с занавесями вытканное белой тафтой. Во второй комнате находилась еще одна изысканная кровать, в третьей же обнаружились две ванны, накрытые уложенной в виде шатров кипельно белой тканью.
Общество проводило гостя в эти покои и оставило его там с лордом Гастингсом, обязанным задержаться в комнатах на ночь, дабы от имени короля позаботиться об удобстве Лодевика Брюггского. Разумеется, Грутхусе хорошо знал Гастингса, тот имел основания питать к нему равную монаршей благодарность, ибо разделил с Эдвардом оказанное им в Брюгге в дни изгнания гостеприимство.
Вместе они отдали должное купанию, во время которого вкусили освежающее угощение, состоящее из зеленого имбиря, лакомств и вина с приправами.
Почти неделю спустя общество отправилось в Лондон, где предстояло произойти пожалование Грутхусе графством Винчестер. В короне и в парадном облачении король поражал великолепием, своим присутствием церемонию почтил цвет столичного общества. Герцогу Кларенсу вменили в обязанность нести за гостем шлейф, а после мероприятия Эдвард отвел нового графа обратно в Вестминстер, где их ожидала с поздравлениями королева. Елизавета, прекрасная в пышном платье и в венчающей золотистые волосы короне, редко, когда чувствовала себя такой уверенной. Самое большое сожаление вызывало то, что рядом нет Жакетты, и матушка ничего из происходящего не видит.
Но королеву подстерегала еще одна трагедия. С наступлением декабря крохотной Маргарет стало заметно хуже, и одиннадцатого числа этого месяца, в возрасте всего восьми месяцев, она умерла.
Девочку похоронили в часовне Эдварда Исповедника. Таким образом, в течение года на Елизавету свалилось две смерти. Королева глубоко переживала потерю ребенка, но ее поддерживало знание о следующей беременности.
Эдвард горевал вместе с женой, но он, как и Елизавета, от души радовался сознанию, что в их семье можно ожидать еще одного мальчика. Пусть король и был удовлетворен уже имеющимся у него наследником, все равно - мечтал получить следующего. Юный Эдвард представлял для отца олицетворение счастья, однако монархи всегда стремятся знать, - случись что с первым, есть, по крайней мере, и второй сын.
Елизавета случайно вспомнила о Джейн Шор. Она не понимала, почему должна беспокоиться об одной из возлюбленных Эдварда, исключая упоминание девушки с долей тревоги матушкой во время их последнего серьезного разговора.
Разумеется, королева не станет говорить о ней с Эдвардом, но Елизавета обнаружила, что размышляет об удобном моменте, дабы обсудить с мужем пост капитана Кале. Она только недавно слышала, - больше ему ждать и не назначать Уорвику преемника нельзя.
Елизавета знала, почему Эдвард медлит. Мысли о назначении нового капитана напоминала ему о Ричарде Невилле. Казалось довольно странным, что, несмотря на все сотканные покойным графом интриги, король продолжал относиться к тому с любовью. Кому-то настроения Эдварда представлялись непонятными, но Елизавете они были ясны. Она знала о его преданности семье, лишь доказанной слабостью короля, - иначе Елизавета назвать это не могла, - когда сюзерен простил Кларенса. Между тем Джордж ждал случая предать брата снова. Королева понимала силу семейных уз, которые оказывались крепче прочего, но Вудвиллы трудились друг ради друга, тогда как брат Эдварда и часть его близких присматривали себе вознаграждение побольше.