'Ричард', - ответил Эдвард мгновенно, - 'в честь моего брата, который всегда был мне добрым другом. Он оценит эту честь'.
'Герцог назвал своего сына в вашу честь Эдвард', - согласилась Елизавета, - 'правильно и соответствующе, что и вы назовете ребенка в его честь'.
Таким образом, дитя получило имя Ричарда, и королева пообещала себе, что станет держать его рядом около года или чуть дольше.
Елизавета трепетно любила своих детей. Она не забыла и тех двоих, кого родила до брака с Эдвардом. Пусть молодая женщина не могла сделать для них столько, сколько ей хотелось, однако, поставила перед собой задачу, - чтобы сыновья разделили с матерью благополучие. Им уже обеспечили земельные пожалования, а Томас пошел еще дальше. Он являлся королевским любимцем и часто присоединялся к нему и к Гастингсу в их приключениях. Томас был всего какими-то десятью годами или около моложе Эдварда и, с течением времени, становился больше и больше близок к монарху. Но сын демонстрировал склонности, которых Елизавета боялась. У нее не имелось ни малейшего сомнения, - он, как и Гастингс, по доходящим до королевы слухам, бросал сладострастные взгляды на вызывающую у мужчин желание жену ювелира.
Елизавете оказалось крайне тяжело позволить увезти своего маленького сына Эдварда в замок Ладлоу и поместить его там под опекой гофмейстера-управляющего принца, Томаса Вогана. Ребенок был совсем крохотным, - ему исполнилось всего три года, - но королева устроила так, дабы на ключевые важные должности в его свите назначили членов ее семьи. Братья Эдвард и Ричард стали советниками, кроме того, место нашлось даже младшему сыну Елизаветы от первого брака. Ричард Грей занял пост инспектора двора. Воспитателем сделали брата королевы, Энтони, ибо, насколько бы не были крепки домашние связи, самой сильной являлась та, что объединяла ее именно с ним.
Маленькому Эдварду следовало вырасти образцовым Вудвиллом. Сомнений в этом не существовало, даже если бы он знал о предначертанной ему судьбе, возражать бы не стал.
Как раз тогда король начал размышлять об урегулировании дел во Франции. Англия уже несколько лет наслаждалась благополучием и преуспеванием, но, благодаря ненавязчивому побуждению со стороны герцога Бургундского, Эдвард решил, - удачное вторжение во Францию обеспечит ему непревзойденный восторг народа. Люди любили воинственных монархов - Эдварда Длинноногого, Эдварда Третьего и Генри Пятого, оставшихся в истории, в том числе, и из-за удовлетворительно проведенных войн. Он не видел причин, почему то же самое нельзя отнести и к Эдварду Четвертому.
Но для сбора войска королю требовались деньги, а их могли и должны были дать только подданные - каждый мужчина и каждая женщина, проживающие в стране. Налогообложение никогда не пользовалось любовью населения, напротив, оно посеяло основу ниспровержения некоторых из предшественников Эдварда. Но он верил, - с ним все окажется иначе.
Лишь в одном монарх был скроен по мерке прежних великих завоевателей. Он словно родился, чтобы проезжать по улицам, - приветствуемый, как герой, вернувшийся из странствий после сражений. Положение во Франции представлялось унизительным, стоило кому-либо вспомнить о славных днях Генри Пятого, и люди взирали на Эдварда с надеждой, ожидая, что он вернет Англии былую славу.
Но вопрос с деньгами! Где искать деньги? Вероятно, следует собрать их лично, - король был уверен, - народ охотнее отдаст деньги ему, чем позволит взвалить на себя налог со стороны парламента. Предположим, Эдвард совершит по государству путешествие, объясняя населению, зачем нужны подобные траты. Неужели оно с радостью не поделится с ним этими деньгами?
Король позвал приехать к себе живущего на севере страны Ричарда. Воссоединение братьев произошло крайне волнительно. Младший, как и всегда, восхищался великолепием старшего, и Эдвард признался, - он благодарен Ричарду, сохранявшему на севере образцовый порядок, из-за чего монарху впервые не приходится беспокоиться, - что же там происходит.
Герцог Глостер рассказал о своей приятной жизни в Миддлхэме, о чудесном сынишке Эдварде. Только одно омрачало его счастье, - тревога о состоянии здоровья Анны. Наравне с сестрой Изабель она страдала от слабых легких, что в некоторые дни делало для нее тяжелым дышать нормально. Ричард созывал лучших докторов, и те выразили уверенность в благотворности для герцогини пронизывающего и свежего северного воздуха, поэтому теперь он питает больше доброй надежды.
Эдвард повел брата посмотреть на новорожденного младенца Ричарда.
'Твой тезка, братец', - похвастался Эдвард. Ричард восхитился малюткой и, так как успел посетить юного принца Уэльского в Ладлоу по пути в Лондон, сумел заверить королеву, что ее сын здоров настолько, насколько вообще возможно.
Когда Эдвард заговорил с ним о предполагаемых боевых действиях, герцог лучился счастьем гораздо меньше.
'Подумайте о налогах, которые вам придется поднять, дабы собрать армию, способную хоть что-то сделать во Франции'.
'Я уже подумал об этом и о том, как получу деньги. С нами вместе будет Бургундия. Мы дадим Людовику сражение, и очень может статься, вернем все те земли, что потеряли в прошлые годы'.
'Вы уверены, что Бургундия не пожелает, дабы вы участвовали в битве с ней рядом?'
'Если пожелает', - ответил Эдвард, - 'то Карл будет разочарован. Давай, Ричард, готовься. Очень скоро я заставлю Людовика просить о заключении мира'.
'Сначала вам следует собрать армию'.
'Это я и намерен сделать', - парировал Эдвард, - 'причем такую, что при виде ее Людовика бросит в дрожь, и, кто знает, вдруг мы придем к некоторым соглашениям, - наиболее нам выгодным, - без дальнейшего кровопролития. Сражения не всегда выигрывают лучшие полководцы, Ричард. Иногда стратегия значительно важнее силы. Уорвик научил меня, что...'
Внезапно подумав о Уорвике, король замолчал...Действительно, не великий полководец, а гениальный стратег...человек, который мог обернуть поражение на поле брани в победу на поприще дипломатии.
Он постоянно вспоминал, чему Уорвик его научил, и в этом неизменно присутствовала доля печали. Следовало перестать думать о Ричарде Невилле, как о предателе, и сохранить в душе его образ учителя, так же, как и все те золотые правила, которые тот привил своему ученику.
Ричард ничего не ответил. Направление мыслей Эдварда было ему известно.
Король имел в виду именно то, что и сказал, объявив о личном участии в сборе денег и, очень скоро, отправившись в путешествие по стране. В каждом городке и в каждой деревне народ стекался послушать речи Эдварда и полюбоваться на его привлекательную внешность.
Население утверждало, - таким монархом можно было гордиться. Рыночные площади украшали флагами, обязательным среди которых являлся представляющий белую розу в центре сияющего солнечного диска. Белую розу в самом сердце солнца Йорков. Но личность короля затмевала великолепием любой символ.
Подданные ликовали, увидев Эдварда, их восхищали его привлекательность, любезные манеры, улыбчивость, готовность разделить с ними шутку, смех, раздающийся везде, где сюзерен появлялся, великолепные одеяния, созданные в соответствии с самым изысканным вкусом. Все это превращало Эдварда в короля, которым можно было гордиться.
И если он хотел денег, дабы с их помощью поставить французского монарха на колени, то ему следовало эти деньги получить. Если народу следовало поделиться, то не существовало никого, кто был бы достоин этого больше.
Эдвард посещал дома, - демонстративно, но так очаровательно, просил денег и, разумеется, получал их.
Среди прочего, имел место случай, о котором твердили потом многие годы, ибо он являлся очень типичным для происходившего в течение того путешествия по стране.
У вдовы с ограниченными средствами попросили двадцать фунтов, и она любезно их отдала. Женщина не являлась дурнушкой, и, чтобы выразить ей благодарность за готовность уступить его просьбе, король поцеловал дарительницу. Даму это восхитило, и она немедленно заявила о удвоении взноса, - первые двадцать фунтов выплачивались на ведение войны, второй заход шел для прекраснейшего в Англии мужчины.
Мало существовало тех, кто мог бы пуститься в путь по государству, прося денег, и его поездка завершилась бы победой, однако, план Эдварда удался, король вернулся еще сильнее любимым народом, чем был до отъезда. Люди полагали стоящей уплату денег, если взамен они добивались улыбки и дружественного обращения от подобного монарха, а в случае с хорошенькой вдовой, - еще и поцелуя.
В соответствующие сроки Эдвард уже находился в готовности пересечь Ла Манш во главе солидного войска. У него было пятнадцать тысяч латников, пятнадцать тысяч конных лучников и бесчисленное множество пехотинцев. Вдобавок к вышеописанному войску он снарядил и другое - поменьше, дабы отправить его в Бретань на помощь ее герцогу, которому Франция угрожала нападением. Имелись веские причины сделать сюзерена Бретани своим союзником, - там скрывался Джаспер Тюдор с племянником Генри. Джаспер являлся ведущим представителем лагеря ланкастерцев и, пусть при возвращении в Англию он обрел бы чересчур мало поддержки, Эдварду хотелось знать точное местоположение этой пары Тюдоров, чтобы в любое время, оставшись с герцогом друзьями, потребовать их выдачи.
Король ясно понимал, - такое число людей собралось под его стягами из-за надежды привезти домой хоть какую-то долю военной добычи. Они жаждали ограбить Францию. Тем не менее, у Эдварда были иные планы. Воевать с Францией - значило ввязаться в историю, похожую на потребовавшую урегулирования на протяжении почти ста лет. Все это время события оборачивались лицом то к одной, то к другой стороне, омываясь потоком крови и денег и, в конечном счете, завершившись можно сказать полным выходом Англии с территории Франции.
Нет, если Эдвард и хотел чего-то, то явно не войны. Он нуждался в определенном союзе, в определенном финансовом вознаграждении за предотвращение боевых действий...некоторые могли назвать это даже взяткой. Но все это было лишь частью обычной для полководца удачи.