И вот однажды Лютава проснулась, зная, что Марена пришла. Все еще спали, в избе было темно, но она обулась, накинула свиту прямо на сорочку и прокралась к двери. Новые смазанные петли не скрипели, и она бесшумно выбралась во двор. Да, вот оно! С серого неба сыпал мелкий сухой снег, замерзшая земля уже побелела. И на ней Лютава ясно видела следы Марены – длинных пол ее шубы, ее волос, крыльев белых лебедей, на которых она прилетает из Нави.
Лютава подняла руки, ловя белые холодные крупинки. Они садились на ее растрепанную за ночь косу, на лицо, застревали в шерсти свиты. Она глубоко дышала, чувствуя, как с каждый вдохом в нее входит Марена – та, чья хладная сила заполняла земной мир. Она была снежинкой, несомой ветрами с неба к земле, белой березкой, сонно жмурящей черные глаза, рекой, медленно расчесывающей пряди-струи, чтобы заплести их в твердую ледяную косу…
Вдруг ей показалось, что рядом кто-то есть: будто жаром повеяло со стороны, прогоняя видения. Лютава быстро обернулась: в дверях княжьей избы стоял человек – рослый, сильный, но плохо видный в осенних сумерках. Испуганно отпрянув, она спряталась снова в избу, закрыла дверь, будто к ней могли ворваться… А потом подумала: кто это был? Наверное, сам Бранемер. Почему-то ей казалось, что это так.
Первозимье – женский праздник: это знак, что пора начинать мять лен. Но в окрестностях Ладиной горы женщины не работали: испокон веку в этот день провожали под землю богиню Ладу, и все привыкли считать, что если обряд не будет проведен, то сама богиня не попадет к Велесу и все в мире пойдет кувырком. По всем окрестным весям и городкам люди, увидев поутру снег, одевались по-праздничному и торопились к Ладиной горе, чтобы не пропустить самое главное.
Приближался полдень. С утра Красена и Колобожа расчесали Лютаве волосы, одели ее в новую сряду, «печальные» одежды невесты. Она сидела в белой шушке и свите из белого сукна, с распущенными волосами, которые закрывали ее до колен, разубранная ожерельями, заушницами, браслетами. Всякая невеста волнуется в день свадьбы, но Лютава волновалась куда сильнее: ведь ее ждал не простой жених, а Велес, и она, при всей ее выучке, не знала, что будет впереди.
В избу вбежала Колобожа, махнула рукой на дверь:
– Пришел он!
Лютава медленно встала. Какой-то мужчина нагнулся под притолокой, проходя в низкую дверь, потом выпрямился. Лютава хотела улыбнуться, но не сумела: они так впились глазами друг в друга, что забыли даже поздороваться. Женщины и девушки выстроили в два ряда вдоль стен, оставив дорожку, соединяющую их двоих. Не хватало только расстеленного рушника, по которому жених в первый раз подходит к невесте.
Князь Бранемер был видный мужчина: рослый, плечистый, не слишком красивый лицом, с темной бородкой, но зато весь облик его дышал силой. Наверное, на первый взгляд Лютава тоже показалась ему не слишком-то хороша для той Солнцевой Девы, которую он ожидал увидеть; высокая, худощавая, смугловатая, с глубоко посаженными глазами и широким ртом.
Но это впечатление быстро прошло: именно ее несходство с красавицами из сказаний убедило Бранемера, что она настоящая. Это была та самая дочь Вершины и Велезоры, которую ему обещала дева-удельница. И когда он встретил ее взгляд, умный и твердый, в душе окрепла уверенность, что она-то ему и нужна. И только тогда он вспомнил, что надо бы поклониться.
– Здравствуй, Вершиславна! – Он прошел вперед и остановился в нескольких шагах.
– Будь жив, Бранемер Божемогович. – Лютава тоже поклонилась.
Волосы ее струились, будто река, насыщенные той жизненной силой, которой так не хватало в его судьбе.
– Вот мы и свиделись… наконец. Я и раньше хотел тебя повидать, да брат Яровед не велел: нельзя, сказал. А теперь вот повидаемся… да и опять пора расставаться, аж до самой весны.
– Судьба такая! – Лютава улыбнулась.
Бранемер помолчал: ему хотелось поговорить с ней, рассказать, расспросить, но он понимал, что если успеет хоть немного узнать эту девушку, то будет скучать по ней – все долгие пять месяцев.
– А от судьбы не уйдешь. Пойдем, коли так. – И он протянул Лютаве руку.
Она подала ему свою – в рукаве, скрывавшем кисть и достававшем до колен. Через лен рукава он осторожно сжал ее пальцы и повел из избы.
Народ толпился внутри городского вала, запрудив весь княжий двор, так что челядь едва могла держать незанятым проход. Бранемер вывел невесту наружу и направился к воротам; играли рожки, народ гудел, жадно разглядывая новую Ладу, после того как двенадцать лет подряд в это утро Бранемер выводил свою жену Миловзору. Княгиня тоже была здесь, стояла у двери княжьей избы и не сводила глаз с той, что заменит ее возле мужа, как уже заменила в подземелье. Но Лютава на нее сейчас не смотрела. Все это потом… может быть. На ближайшие пять месяцев ей еще не было дела до княгини Миловзоры.
Колобожа первой подала знак, начав причитать, как по умершей; десятки женских голосов подхватили.
Уже день за днем как река течет,
Приходить стала осень дождливая,
Стала синяя Десна-река да разливатися,
Наша Ладушка от нас да удалятися.
Ровно как дождички уходят во сыру землю,
Как снежочки быстро тают да кругом огней,
Вроде солнышко за облачко теряется,
Так же Ладушка от нас да укрывается!
Под погребальные причитания следуя сквозь толпу, Лютава толком не могла даже рассмотреть городец, в котором прожила уже какое-то время и в котором, если все сложится, ей предстояло провести оставшуюся жизнь. Куда бы она ни посмотрела, везде натыкалась на десятки любопытных глаз. Но каждый, кто случайно встречался с ней глазами, тут же отворачивался, иные даже прикрывали голову руками. Считалось, что взгляд «умирающей Лады» в это день может принести несчастье – как взгляд «ожившей Лады», выходящей из подземелья, принесет удачу и здоровье. Но даже боязнь не могла одолеть любопытства и желания быть сопричастным к важнейшему священному таинству.
Вот Бранемер и Лютава вышли за ворота вала и двинулись по дороге к ручью, потом между валом и ручьем: и везде, на валу, под стеной, на ближайших деревьях стояли и сидели люди. Бабы ахали: нарядно одетая, увешанная украшениями, облитая густыми длинными прядями волос, Лютава издалека казалась именно той красавицей, которую все ждали. Позади них шли Красена, Колобожа, Лисавка и другие женщины, и уже сотни голосов повторяли за ними причитания:
Как светел месяц поутру закатается,
Как часта звезда терялась поднебесная,
Улетала моя белая лебедушка
На иное, на безвестное живленьице!
Идти пришлось недалеко. Пройдя вдоль ручья, шествие приблизилось к мосту, от которого тропа вела на склон Ладиной горы, к воротам святилища. Теперь Лютава ясно видела ее перед собой. С каждым ее шагом вопль и плач вокруг становились громче, от этих звуков у нее закладывало уши и звенело в голове.
Когда они приблизились к мосту, из-под него показалось нечто темное. Человек, или зверь, или оборотень? Лютава знала, что это должен быть Яровед, но не могла узнать его в огромной личине, которая полностью закрывала лицо и возвышалась над головой, делая его рост нечеловеческим высоким. Спереди на ней была намалевана страшная рожа с большими круглыми глазами и широкой зубастой пастью, сверху торчали длинные рога. В обрядовых одеяниях из медвежьих шкур мехом наружу старший волхв был никак не похож на человека. В руках он держал высокий резной посох. А позади него, на дальней части моста, кишмя кишели «волки» – приезжие, Лютомеровы, и местные, под предводительством княжича Витима – серое воинство кудов и игрецов, подвластных Велесу. Все они выли, стонали, вопили, стучали палками, совершали разные угрожающие телодвижения, так что народ не посмел приблизиться к мосту и почти весь остался под стеной. Дальше Бранемер и Лютава пошли вдвоем, и у нее замирало сердце, холодело в груди от страха оказаться в руках этой серой братии и этого косматого чудовища. Бранемер, почувствовав ее страх, крепче сжал ее руку через длинный рукав. И Лютава сама вцепилась в его пальцы: сейчас ей так не хотелось расставаться с этим человеком, пусть почти незнакомым, но живым и надежным, что, казалось, предложи ей кто сейчас отменить заточение в обмен на немедленную свадьбу – она бы согласилась.
Но отменить ее заточение не мог никто на свете – ведь такова участь богини Лады, которую она согласилась разделить.
Еще шаг, еще… Вот уже и мост. И обычный ручей, из которого берут воду, в котором бабы полощут белье, в этот день стал Забыть-рекой, а мост – Калиновым мостом, разделяющим Явь и Навь. Глядя под ноги, Лютава отмечала, что он все ближе и ближе, а ей становилось от этой близости все труднее и труднее дышать, и все тяжелее давался каждый шаг.
У края моста Бранемер остановился, и у нее сжалось сердце от мысли, что здесь им придется расстаться.
– Ну, прощай, – подавляя вздох, сказал Бранемер, повернувшись к ней и взяв за обе руки. – Ничего не поделаешь.
Стиснув челюсти, чтобы зубы не стучали, Лютава постаралась твердо встретить его взгляд. Тем не менее он хорошо понимал, что творится у нее в душе: ведь уже двенадцать лет он в этот самый день провожал в подземелье свою жену. Эти общие чувства роднили в его глазах двух жен, прежнюю и будущую, и он уже перенес на Лютаву часть своей любви к ее предшественнице. Не зная, что еще добавить, как ее подбодрить, Бранемер наклонился и поцеловал ее; Лютава почти не ощутила поцелуя, но была ему благодарна за сочувствие.
Но вот он выпустил ее руки и отступил. Лютава повернулась лицом к мосту; чудовище в шкурах шагнуло ей навстречу. Она сделала несколько шагов по старым плахам, потом повернулась и кинулась прочь, будто пытаясь убежать. Народ у ручья закричал, словно норовя в этом отчаянном вопле передать ей свою силу, помочь спастись. Это повторялось каждый год, и всякий раз люди в безотчетном детском порыве надеялись, что богиня сохранит свободу, и тогда зима не придет, не настанет пора тьмы и холода… Но серые волки с воем кинулись следом, выскочили из-под моста, отрезали путь, окружили, погнали, будто овечку; один из самых крупных схватил девушку в охапку, поднял, перекинул через плечо, уволок назад на мост, а там передал рогатому чудищу. Страж моста отдал волкам свой посох, набросил на пленницу покрывало, взял на руки и понес через мост. Волки радостно завыли, а народ разразился горестным плачем. Все было кончено, солнце лета закатилось почти на полгода, Ладой завладела тьма…