Александра не стала защищать Богуславского. Ее шокировало насмешливое равнодушие, с которым он отнесся к мучениям парня. «Родственник Жора ему или нет, но он же сам спасал его, тратил время, силы, деньги… Дело ему нашел, от старых дружков оберегает. А сейчас ему будто все равно. Или он привык?»
Нина, словно прочитав ее мысли, добавила, уже берясь за перила:
– Хотя близкие зависимых людей часто становятся такими же бесчувственными. Они выгорают. Их слишком часто обманывают, обворовывают, подставляют. Что ж, если этому вашему Максиму Юрьевичу все равно, то мне и подавно! Отнесем ему чай – и дело с концом! Я видела на кухне в шкафу пачку улуна. Бурда в пакетиках не подойдет.
Пока Нина заваривала чай, Александра убрала со стола. Обмахнула полотенцем столешницу, загрузила посудомоечную машину. Вытащила из кармана часы и с досадой потрясла их:
– Не идут, окончательно сломались.
– Половина пятого, – сообщила девушка. Она отыскала в шкафу большую керамическую кружку, налила в нее крепкий чай, добавила две ложки сахара и ломтик лимона. – А нам еще ужин придется готовить, какой-никакой. Завтра пальцем не пошевелю, клянусь! Наш клей уже в студень превратился, думаю, а мы все еще здесь. Теряем время!
Нина взяла кружку и осторожно двинулась к двери, стараясь не расплескать чай. На пороге, не оборачиваясь, девушка громко произнесла:
– Предлагаю оставить им блюдо с бутербродами и уйти работать. Кому покажется мало, пусть готовит сам!
Александра нашла предложение справедливым. Пока Нина отсутствовала, художница изучила содержимое холодильника. Потом подошла к окну. Совсем стемнело, на синие сугробы возле дома лег желтый прямоугольник света. Весь остальной мир исчез, утонув во тьме. Она не могла различить ни домиков с заколоченными окнами, ни ограды, ни гряды леса. Дом замер в ночи, словно корабль, стиснутый черными льдами.
…Александра искала в кухонных шкафах блюдо, когда вернулась Нина.
– Спит, – сообщила девушка, тут же включившись в поиски посуды. Она мгновенно нашла то, что требовалось, и принялась сооружать незатейливые бутерброды. – Помойте салат, пожалуйста. Организм у него железный! Я уже начинаю верить, что завтра он будет на ногах.
Нина унесла блюдо бутербродов, декорированное салатными листьями, в столовую и вернулась:
– По крайней мере, не смогут сказать, что их не кормили. Давайте пойдем к себе, сил нет на них смотреть.
Она быстро уложила в пакет перекус для них самих, все те же бутерброды и два яблока. Александра отнесла в столовую стопку тарелок и одноразовые стаканы. Чашки были в мойке, а других она не нашла. В камине потрескивали дотлевающие угли. В окна неподвижно смотрела ночь. Нина включила верхний свет, и над столом в люстре-колесе зажглось восемь электрических свечей.
–Колядник, – скривила губы Нина. – Символ вечного возрождения, как говорит этот несчастный, который корчится там, наверху. Что за существо такое – человек? Ведь Жора живой мертвец, а все еще во что-то верит. Знаете, он мне вчера процитировал Виктора Гюго. Человеческая душа, говорит, единственная птица, которая бережет собственную клетку. Начитанный.
– Интересный парень. – Александра застегивала куртку.
– Только не жалейте его. – Нина тоже одевалась. – Жалость не нужна. Сколько бы он ни продержался в ремиссии, ему всегда нужно будет только одно. И однажды он не выдержит, потому что реальная жизнь не предложит ему того, что давали эти яды. А если выдержит…
Девушка накинула капюшон и взяла со стола пакет с бутербродами.
– Тогда он войдет в микроскопический процент завязавших окончательно.
– Откуда ты все это знаешь? – поинтересовалась Александра уже на крыльце. – В мединституте проходили?
Мороз заметно упал, в безветренном воздухе медленно вращались редкие крупные снежинки. Нина протянула руку ладонью вверх и поймала одну.
– Нет, – ответила девушка, ловя вторую снежинку. – Но у меня был знакомый… Еще на первом курсе. Потом его отчислили за это вот самое. Идемте работать!
Она первая спустилась с крыльца и двинулась по дорожке к шале Александры. Снег роился в воздухе все гуще, постепенно заштриховывая все, что еще можно было различить: домики с освещенными окнами, машины на площадке у въезда, дорожки, разбегавшиеся от главного здания во все стороны. Александра шла опустив голову, чтобы снег не попадал в лицо, и поэтому не сразу заметила фигуру, стоявшую на крыльце одного из шале и махавшую ей рукой. Она обернулась только на голос.
– Саша? – крикнул Аристарх. – Зайди на минутку, пожалуйста!
В комнате было прохладно. Угли в камине лежали черной грудой, в которой не мелькало ни искры. На улице потеплело, и стены отдавали накопленный холод вовнутрь. Аристарх шагал из угла в угол, не снимая куртки, дуя на озябшие пальцы. Светланы не было видно.
– Почему ты не топишь? – Александра сразу подошла к камину и, взяв кочергу, разворошила угли. – Бесполезно… Надо заново разводить огонь.
– А кто этим будет заниматься? – осведомился Аристарх. – Я работаю у Лены с Сергеем, Света сидит у детей. Конечно, огонь погас.
– Ночью замерзнешь, – предрекла художница.
– А я не собираюсь оставаться тут на ночь, – ошеломил ее Аристарх. – План работ мы составили полностью, теперь надо ехать в Москву закупаться. Дня на три-четыре, не меньше.
– То есть ты уезжаешь? Прямо сейчас?
– Мы уезжаем. – Аристарх взял со стола телефон и коснулся экрана. – Мы с Леной, и желательно поскорее. Пока дорогу не замело. Обещают сильный снегопад всю ночь.
Александра недоверчиво уточнила:
– Вы с Еленой уедете, а Сергей останется?
– Да, он уже рисует, – кивнул дизайнер. – Лена ему все втолковала, будет сделано как надо. Хорошо бы, конечно, показать проект хозяину, но этот Богуславский какой-то неуловимый. Появится, исчезнет, а зачем приезжал – непонятно… Только с тобой и общается. Короче, мы едем.
Александра не любила, когда интересовались ее личной жизнью, и не любила интересоваться чужой. Художница считала, что есть вещи, которые не выносят посторонних взглядов. Но на этот раз не выдержала.
– А Света едет? – спросила Александра. – Она же обычно помогает тебе закупаться.
Аристарх, углубившийся в телефон, поднял голову:
– Ну что ты! Сейчас ее помощь не нужна. Я ей сказал, что должен выехать в Москву, она даже не ответила. Слушай…
Он в упор уставился на собеседницу, словно осененный яркой мыслью.
– Ты же близко общаешься с Богуславским? Это заметно.
– Да вовсе нет, мы обсуждаем рабочие вопросы! – не вполне искренне запротестовала художница.
Аристарх поднял ладони, отгораживаясь от ее оправданий:
– Ладно-ладно, мне-то что! Я вот подумал… Ты не могла бы подкинуть ему мысль спровадить отсюда лишних людей? Тех, кто ничего не делает?
– Свету и твоих сыновей? – уточнила Александра.
– Сама посуди, чем они тут занимаются? – вопросом ответил Аристарх. – Едят три раза в день всякую дрянь, сидят у камина, смотрят в телефоны и киснут. Мальчики еще пригодятся в качестве грубой рабочей силы, передвинуть что-то, перетащить… Их можно оставить. Но Света…
– А Света не уедет, – отрезала Александра. – Ты же ее знаешь. И должна сказать, Максим уже говорил со мной на эту тему. Он собирался отправить в Москву Свету и всех ваших детей, но Нину я отстояла, как свою помощницу. А потом отговорила отправлять остальных.
Аристарх трагически поднял брови:
– Зачем?!
– Я боялась, что Света выставит ультиматум и увезет тебя с собой, – честно ответила художница. – И ты останешься без заказа, хозяин без дизайнера, да и я, скорее всего, сяду на мель.
Аристарх стоял заложив руки в карманы, склонив голову набок и глядя в пространство. Наконец, медленно, без выражения проговорил:
– Вот как ты меня видишь… По-твоему, меня можно просто увезти. Как грудного младенца в переноске.
– Я не то хотела сказать, – вздохнула Александра. – Извини. Но я много лет вас знаю, и решения всегда принимала Света.
– Я тоже их принимал! – резко ответил Аристарх. Теперь он смотрел прямо в глаза Александре, и его взгляд, обычно мягкий и даже застенчивый, ничего доброго не обещал. – И часто! Но почему-то никто этого не замечал!
– Прости еще раз. – Александра подошла к камину, чтобы больше не встречаться взглядом с Аристархом. – Давай все-таки разведу огонь. Я быстро.
– Незачем, – раздалось у нее за спиной. – Ты мне и так удружила. Вот что, надо открыть ворота, а пульт, как я понимаю, у сторожа. Можешь его позвать через полчаса?
– Жора заболел, – не оборачиваясь, ответила Александра. – Лежит и встать не может.
Присев перед очагом на корточки, художница укладывала дрова в виде шалашика, попутно обдирая бересту с березовых поленьев. Бересту она уложила в центре шалашика, взяла каминные спички с полки, и через несколько секунд вспыхнул огонь. Береста корчилась, шевелилась, как живая, сухие дрова немедленно занялись.
– Ну так пусть даст пульт, я сам открою, – раздраженно бросил Аристарх.
– Сейчас зайду к нему. – Александра выпрямилась и отряхнула колени. – Уверен, что это разумно? Выезжать на ночь глядя, когда вот-вот повалит снег?
– Надо делать закупки, – сухо ответил дизайнер. – Жора твой заболел некстати! Я хотел, чтобы он расчистил дорожки к тем двум шале, которые недостроены. Здесь нет помещения под склад, а нам начнут доставлять мебель и материалы. Какое-то время все это надо будет где-то хранить. Мы решили использовать эти пустые дома.
– Я ему скажу, – пообещала Александра, подходя к двери и берясь за ручку. Приоткрыв дверь, обернулась: – Прости, я действительно не должна была вмешиваться.
– Ты просто считаешь меня тряпкой и подкаблучником. – Губы Аристарха кривились в нервной усмешке. – Как и все! Но ты увидишь, что это не так!
– Уже вижу, – тихо ответила художница и вышла на крыльцо.
Снегопад усилился. Лес все яснее обозначался в темноте, словно прорисованный белой гуашью на лиловой бумаге. Заметно посветлело, и, когда Александра ступила на дорожку, ведущую к главному шале, ее шагам ответила тишина. Дорожки успели покрыться слоем пушистого снега и больше не скрипели под ногами. «Аристарх сошел с ума, – художница шла торопливо, надвинув капюшон на брови, то и дело вдыхая носящиеся в воздухе снежинки. – Они застрянут, дорогу сейчас заметет». Александра взглянула в сторону своего шале. Окна первого этажа были освещены, из трубы рвался дым. Больше всего ей хотелось бы оказаться там и приняться за работу. Однообразные приемы, применявшиеся для грунтовки холста, отлично успокаивали и избавляли от тревожных мыслей.