Последние слова он произнес с нажимом, резко повернув голову и взглянув прямо в лицо Александре. Та отвела глаза, не выдержав его ненавидящего взгляда, хотя ненависть адресовалась не ей.
– Отец в ту пору уже и сам склонялся к тому, чтобы бросить свое дело и исчезнуть. Покупатели становились все более искушенными. Но Лиза… – Богуславский коротко рассмеялся. – Я себя спрашивал, чем она его взяла? Разве молодостью? Она была даже младше меня. Не такая уж красавица, да еще нищая, бездомная, беременная черт знает от кого… Но… В общем, он стал работать на нее. Заметьте, отец ни одной минуты не думал, что он имеет отношение к ребенку, да она и не пыталась его обмануть. Там уже все было очевидно. Но когда родился Жора, отец относился к нему как к своему сыну. Старался обеспечить.
Богуславский снова остановился, глядя на огонь, слегка кивая, словно соглашаясь с невидимым и не слышным никому собеседником.
– Когда отец заехал ко мне и показал этого якобы Крола, у него был напряженный вид. Он спросил мое мнение. Что я мог сказать? Хорошо, как всегда. Меня удивило, что отец как будто встревожен. Он всегда был абсолютно уверен в себе перед сделкой. Ему нравилось дурить безмозглых клиентов. Это были не только деньги, но и адреналин. Но в тот раз он был не в своей тарелке. Сказал только, что это для постоянного клиента, тот уже скупил у него кучу всякого барахла. Имен отец не называл никогда. Вообще никаких. А потом он исчез. Навсегда.
В каминной трубе загудело – поднимался ветер. У Богуславского продолжала дергаться щека, но его сдавленный голос звучал спокойно.
– Сначала мы думали, что он уехал. Я даже был рад, потому что это становилось все более рискованно. Мы с матерью наводили справки, очень осторожно, боялись ему повредить. Никто ничего не знал. Потом… Я допустил мысль, что его все-таки поймали за руку. Необязательно тот последний клиент, которому он решил впарить Крола, это мог быть любой другой. А нравы у его покупателей были звериные. Мы с матерью решили не подавать в розыск. Все еще надеялись, что он прячется и шумиха будет ему не на пользу. Мать была убеждена, что он уехал, спрятался, однажды даст о себе знать. Так и умерла в начале нулевых с этим убеждением.
Богуславский пожал плечами:
– А я не сомневался, что он мертв. Очень быстро привык к этой мысли. Мне нужно было только узнать, кто это сделал. А еще – кто его выдал. И еще – где тело. Одно время у меня была надежда за что-то ухватиться, потому что тут же после исчезновения отца Лиза с ребенком съехала со съемной квартиры. Я видел между этими событиями прямую связь. Искал ее. Она вынырнула в какой-то хипповской коммуне в Питере, на разрушенном чердаке, и выяснилось, что об отце ей ничего не известно. Лиза его попросту забыла.
Он хохотнул.
– Она и Жору постоянно где-то забывала, как зонтик. На этом чердаке он спал в коробке.
Богуславский встал с дивана, подошел к столу, налил и выпил стакан воды. Рядом с бутылкой стояли две чашки с остывшим кофе. Их оставила, вероятно, Нина.
– На этом все, – глухо сказал хозяин отеля, подходя к окну и оглядывая освещенную прожектором площадку перед воротами. – Двадцать с лишним лет никаких следов, никаких свидетелей. Если кто-то и знал правду, то молчал. Никому не хочется тоже вот так исчезнуть. Но я искал.
Он побарабанил пальцами по стеклу.
– Отец всегда выбирал клиентов с бараньим интеллектом. Как один из них мог догадаться, что ему впаривают венку? Даже вы, профессионал, поняли не с первого взгляда.
– Работа невероятная по уровню, – подала голос Александра. – Трудно было догадаться.
– А как вы догадались? – обернулся Богуславский.
– В одном месте красочный слой начал отслаиваться. И мне показалось, что он отслаивается нехарактерно для краски, сцепленной с грунтом.
– Не профессионал мог бы это понять? Без наводки?
– Сомневаюсь, – осторожно ответила Александра.
– Отца кто-то выдал, кто-то, знавший его кухню. Значит, тот, кому он доверял. – Богуславский смотрел на художницу, но вряд ли видел ее, таким отрешенным был его взгляд. – Но отец никому не доверял, у него не было друзей. Не было партнеров. Он любил повторять, что его дело яркого света не любит. И если о чем-то узнают двое, завтра будет знать вся Москва.
В окне начиналось меланхолическое порхание редких снежинок, первых предвестниц обещанного снегопада. Они приникали к стеклу, словно подсматривали за тем, что происходит в столовой.
– И вот, двадцать четыре года спустя, я вижу в Цюрихе эту венку. Магазин уже закрывали, я туда буквально вломился. Меня за русского бандита приняли, по-моему. – Он скривил рот. – Венку я купил моментально, не торгуясь, и, конечно, не за пять тысяч пятьсот, а за пятьсот с чем-то. Они еще имели наглость утверждать, что это настоящая картина, представляете? Что значит честные люди!
Максим презрительно фыркнул.
– А потом я предложил им уже по-настоящему интересную сумму, чтобы узнать имя и координаты продавца. Но они перепугались и уперлись. Я их обрабатывал вместе и по отдельности. Хозяйка магазина уверяла, что картина досталась ей по наследству вместе с магазином, а ее родственник, прежний владелец, старые учетные книги уничтожил. Так я и поверил! Эти крысы все хранят вечно!
Богуславский взглянул на часы, потом опять в окно:
– Пора ехать. Через час на дорогах станет весело. А зачем вам понадобилось смотреть на изнанку картины?
– Изнанка иногда может сообщить больше, чем лицевая поверхность.
– С людьми так же, – заметил Максим. – Что же сообщила вам изнанка?
Александра встала, сняла с каминной решетки высохшую куртку. Оделась, натянула шапку.
– Зайдите ко мне на минуту, – сказала она, останавливаясь на пороге. – Я должна вам кое-что показать.
Когда они вышли на веранду, их встретил усилившийся ветер. Снег носился в воздухе, не долетая до земли.
– Лучше бы вы остались, – проговорила Александра, направляясь к своему шале по дорожке. Максим шел следом.
– Я бы с удовольствием, – откликнулся он. – Посидели бы еще у камина, поболтали. Вы не поверите, я иногда целый день общаюсь с разными людьми, а поговорить не с кем.
«Так-так, – у Александры было мало поводов для веселья, но она невольно начала улыбаться. – Е2-Е4. Не очень оригинально, но неизменно впечатляет». Ничего не ответив, она поднялась на крыльцо, отперла дверь и жестом пригласила Богуславского следовать за ней.
– Только осторожно, не наступите, – предупредила художница, включая верхний свет.
Тот опасливо подошел к первому из загрунтованных холстов, склонился. Александра тем временем пробралась вдоль стенки к камину и подбросила дров.
– Завтра начнем наклеивать олеографии, – сообщила она. – На кухне, надеюсь, найдется скалка?
– Скалка? – Максим поднял на нее недоумевающий взгляд.
– Да, мы создадим клеевой слой, приложим сверху олеографию, и когда немного схватится, прокатаем все скалкой, чтобы отпечатался рельеф. Пресса-то у меня нет.
– Должно что-то быть. – Максим выпрямился. – Знаете, я никогда не видел, как работает отец. Сейчас как будто рядом с ним побывал.
Александра слышала стук собственного сердца. Оно колотилось то в груди, то в горле, то в ушах. Голова слегка кружилась, как на краю пропасти. Она наклонилась, подняла с пола один из холстов и повернула его изнанкой к заказчику.
– Вы видите черную печать? – спросила она.
Максим близоруко сощурился:
– Вижу.
– Это старинная печать лодзинской фабрики, где ткались эти холсты. Ею отмечался каждый аршин при сдаче работы. Конечно, попадет она в работу или нет, зависит от размера холста. И от того, как раскраивается холст. Где-то она есть с изнанки, где-то ее нет. Где-то попала половина с краю.
Александра перевела дух и закончила:
– Как на венке вашего покойного отца.
Богуславскому потребовался миг, чтобы осознать услышанное. Затем его глаза стали похожи на ярко освещенные мишени в тире.
– Мне не приходило в голову, – медленно заговорил он, – взглянуть на изнанку. А печать? Та же?
Александра молча кивнула. У нее было чувство, будто она уже летит в бездну. Бездной был этот человек, который одновременно пугал и притягивал ее.
– У кого вы купили холст?
Голос Богуславского звучал необычайно нежно, глаза внезапно стали веселыми. Но она видела не его. Перед ней возникло добродушное, отекшее лицо Мусахова, она слышала его хрипловатый голос, тот голос, который всегда давал ей только добрые советы. «Приятель штамповал венки в подвале… Подвалы тянутся до метро “Лубянка”, как он любит шутить… И как быстро он нашел холст, тот самый проклятый холст».
– Не хотите говорить. – Это был не вопрос, а утверждение. – Боитесь за кого-то из знакомых? Мне нужно навести справки, не более того.
Александра покачала головой:
– Этот человек не мог выдать вашего отца.
– В таком случае зачем его от меня скрывать? – заметил Максим. – Знаете, я ведь недорассказал историю про антикварный магазин в Цюрихе. Хозяйка продала мне информацию, в конце концов. Это был вопрос цены, как всегда. Венка попала к ней через третьи руки, и, когда я нашел, наконец, первого владельца в Москве, выяснилось, что он давно уже мертв. Среди таких людей смертность вообще высокая. Свои сокровища этот любитель искусства держал в загородном доме. И сам там жил безвыездно. Дом…
Его щеку снова дернул тик.
– В паре километров отсюда, рядом с шоссе. Дом был давно продан, но рядом – поселок, и там все осталось примерно как двадцать пять лет назад. Те же дома, те же люди. Слишком далеко от Москвы, чтобы что-то быстро менялось. Я легко нашел людей, которые помнили те времена и того типа. Некоторые рассказывали за деньги, другие без денег, просто потому, что ненавидели его. Ненавидели опять же за деньги. На том месте, где мы с вами сейчас находимся, двадцать пять лет назад начали валить лес. Хотели построить коттеджный поселок. Так и не построили, застройщик обанкротился. Зато этот коллекционер стал иногда использовать участок в своих целях.