– Вытрите губную помаду,– заметила Элен.
– У меня нет губной помады.
– К черту вашу губную помаду! – заорал комиссар.
– Извините меня, Флоримон. Это не вам.
– Ладно. Вы видели «Крепю»?
– Да.
– Что это значит?
– Что эта Женевьева Левассёр с приветом…
И я объяснил, почему она разрешила опубликовать эту статью.
– Ладно,– сказал Фару.– Я не знал, что и думать… вот баба, которую стараются оградить от неприятностей, и вдруг – хлоп… Публика задаст себе вопрос, почему мы ни разу о ней не упомянули.
– Публика не верит ни одному слову из того, что пишут газеты.
– Ну-у. Статья, подписанная Кове… я предположил, что вы решили затеять свою собственную игру.
– Это не в моем духе.
– Именно поэтому я и забеспокоился,– рассмеялся он.– Я сказал себе: не в духе Нестора Бюрмы затеять свою собственную игру. Нестор Бюрма не станет вести свою собственную игру. Тем более надо напомнить ему об этом. Ясно?
– Эта дама с приветом. Я тут ничего не могу поделать.
– А тем более воспитывать ее. Если она с таким приветом, вы должны составить прекрасную пару. Но ради всего святого! Не заведите ребенка. Все… Кончаем разговор. Однако примите совет: без глупостей, Бюрма.
– Это слово сегодня что-то часто употребляют.
– Может быть, потому что это добро валяется повсюду.
И он повесил трубку. Я позвонил в «Крепюскюль» знаменитому журналисту Марку Кове.
– Опять я,– сказал я ему.
– Это по поводу дела Бирикоса?– насмешливо спросил тот.
– Это по поводу дела Женевьевы Левассёр.
– Обратитесь тогда к нашему специальному выпуску.
– Заткнитесь. У вас этот текст лежит уже несколько дней?
– Может быть.
– Этой ночью в «Сверчке» вы разговаривали о нем с Женевьевой?
– Право…
– Убирайтесь к дьяволу.
– О! Злюка!
Я швырнул трубку.
– Любовные огорчения? – иронически спросила Элен.
– Все с приветом,– ответил я.
– Да, кстати, тут есть письмо от Роже Заваттера…
Она протянула мне его, и я начал читать. Та же роскошная бумага с водяным знаком хозяина, а наверху «Красный цветок Таити». Заваттер писал:
Отчет № (простите, шеф, я забыл). Ладно, какой бы ни был номер, отчет не меняет смысла. Ничего нового. Но надо написать отчет, поскольку это является составной частью моей работы. По-прежнему на горизонте нет никаких врагов. Клиент, все такой же тронутый, после нашего прибытия в Париж несколько возбужденный, но, кажется, несколько поспокойнее… то есть получше. Может быть, это благодаря купленной сегодня после полудня медали или ордена. Что-то вроде талисмана, не знаю уж, я проторчал перед лавкой довольно долго, ожидая его. Вот как разворачивались события: после полудня клиент говорит мне: «Пойдемте со мной». Можно было подумать, что он взял меня с собой, чтобы убить какого-то типа. Идем в Палс-Рояль, он заходит к антиквару – торговцу медалями и орденами. «Подождите меня на улице,– говорит он,– и наблюдайте за мной через стекло». Обычная паранойя. Мне никого не надо было убивать, никто не убил меня, и никто никого не убил. Клиент вышел оттуда очень веселый. Ладно. Итак, страница кончается. Мне кажется, этого довольно для отчета. Ваш Роже.
– Идиоты,– сказал я.– Суньте все это в досье Корбини, Элен.
– Хорошо, шеф. Все эти письма и отчеты не имеют значения, но я люблю порядок. У вас есть другое?
– Что другое?
– Другое письмо Заваттера, полученное несколько дней тому назад.
– Я бросил его в этот ящик.
– Его там нет,– сказала Элен.
– Да нет же, поищите получше. Это ведь не сокровища принцессы. Никому не придет в голову стащить его у нас, это… Черт побери!…
Я принялся шарить в ящике. В том самом, который был широко открыт, когда я обнаружил труп Ника Бирикоса. Письма Заваттера там не было. Мы с Элен обыскали все. Не нашли…
– Не нашли,– повторила Элен.
– Не нашли, потому что его унес один из грабителей. Они поспорили как раз из-за этого клочка бумаги, и Бирикос умер из-за этого малоинтересного письма. Оно содержало в себе начало следа. Элен, вбейте себе это в вашу хорошенькую головку: Бирикос и Икс воображают, что я замешан в деле с картиной. Оба уверены в этом. И приходят сюда в поисках какого-либо следа. Икс обнаруживает письмо, наводящее его на след. Он хочет оставить эту находку для себя одного, но Бирикос замечает, что тот что-то сунул в карман. Вынимает свою пушку и требует у того, другого, вернуть находку. Драка – и смерть Бирикоса.
– Но это бессмысленно.
– Не более, чем быть богачом с философскими претензиями и развлекаться в компании с поэтами.
При этих словах я взял свою шляпу и вышел. Таксист на полной скорости отвез меня к набережной, где покачивалась на причале красивая, чистая яхта «Подсолнух».
Тот же пресноводный моряк в мешковатом свитере, сдвинув набок нантскую фуражку, по-прежнему прохаживался по палубе, устремив взгляд на острова. Я вскарабкался на борт, оттолкнул маскарадного матроса и открыл дверь каюты. В ней находились папаша Корбини в состоянии легкой эйфории и Заваттер, который вскочил на ноги и сунул руку под мышку, приняв меня, без сомнения, за тех врагов, которые были предусмотрены контрактом. На столе рядом с газетами стояли бутылки и стаканы.
– Месье Нестор Бюрма,– воскликнул Корбини.– Какой приятный сюрприз! Добро пожаловать. Каким добрым ветром занесло вас в наши воды?
– Я захотел продемонстрировать вам свою сообразительность,– сказал я.– Если вам когда-либо потребуется разгадать сложную загадку, вы сможете без опаски обратиться ко мне.
– Очень хорошо, очень хорошо. Месье Заваттер, налейте нам, пожалуйста.
– Вот,– продолжал я.– Вы богаты, очень богаты. У вас есть две яхты. Одна называется «Красный цветок Таити», другая «Подсолнух»…
Время от времени кивком головы Корбини подтверждал мои слова:
– …Первая – в честь Гогена, который писал на Таити. Вторая – в честь Ван Гога. Я не буду говорить вам почему. Вы очень хорошо разбираетесь в истории искусства и знаете лучше меня значение «солнца» в творчестве этого художника. Вы богаты, имеете утонченный вкус, чуть циничны и, по всей вероятности, являетесь коллекционером. Одним из таких коллекционеров, у которого художественная страсть приглушила всякую щепетильность. Вы покинули свои нормандские замки и приехали в Париж кое-что забрать. Кое-что очень ценное, что вы не можете оплатить чеком. И что надо было оплатить людям, также не очень отягощенным угрызениями совести, но более опасным, чем коллекционер-маньяк. Вам понадобился поэтому телохранитель, чтобы охранять хорошенькую сумму в миллионы наличными, которую вы таскаете при себе, и чтобы охранять вас самого, когда отдадите эти миллионы за картину Рафаэля, украденную в Лувре. Правильно?
Глава тринадцатая ПАЛЕ-РОЯЛЬ-КРАСИВЫЙ КВАРТАЛ…
Роже Заваттер выдал звонкое и длинное проклятие, но месье Пьер Корбини не смутился. Он не спеша пропустил очередную порцию выпивки, затем воскликнул:
– Потрясающе! Как вы напали на это?
– Благодаря ошибке. Допущенной другими. Как говорится, правильной ошибке.
– А вот это уже абракадабра,– запротестовал он.– Пару минут тому назад вы изъяснялись понятнее.
Я тоже выпил.
– Тип по имени Бирикос и один неизвестный,– сказал я,– по всей видимости, сообщники нашего дорогого Ларпана, смерть которого должна была вас несколько огорчить, дорогой месье…
– Это я признаю,– сказал Корбини.– Я не знал этого человека, но понял, что его смерть осложнит операцию.
– Итак, этот Бирикос, узнав о моей профессии, которая считается необычной, принял меня за посредника между вором и покупателем. Он попробовал у меня кое-что выпытать, но безуспешно, само собой разумеется. Тогда он вместе со своим приятелем устроил ночью у меня обыск. Сообщник нашел в моих архивах донесение моего агента Заваттера, написанное на листе вашей бумаги для писем с силуэтом очень красивого судна в левом верхнем углу. Этот человек ничего не знал о потенциальном покупателе картины – ни имени, ни профессии, ни как он выглядит, кроме того факта, что у него есть собственная флотилия судов и что он не из Парижа. Донесение исходило от телохранителя. Тогда он сопоставил факты: богач, прибывающий в Париж водным путем как раз в тот момент, когда здесь ждут покупателя, у него имеется телохранитель, поскольку он везет с собой очень крупную сумму денег.
Корбини вставил себе сигару в рот:
– Но как же получилось, что этот человек до сих пор не явился ко мне?
Видимо, он был этим огорчен.
– Потому что вы живете на борту «Подсолнуха», а бумага, на которой написано донесение, была с изображением «Красного цветка». Наш человек наверняка не обладает достаточным уровнем культуры, чтобы использовать все имеющиеся у него данные. Это просто жулик и не более того.
– Но он мог обойти все суда, спрашивая месье Корбини.
– Нет, поскольку Заваттер написал: клиент, не упоминая имени. Вопрос предосторожности. По правилам он не должен был даже пользоваться вашей бумагой…
Заваттер почесал подбородок.
– …но в данном случае я не буду ставить ему в вину эту ошибку.
– А я, я ставлю ему в вину то, что он не написал мое имя заглавными буквами!– завопил Корбини.– Имя, возраст, объем талии, приемные дни. Тогда этот человек был бы уже здесь.
– Это нежелательно,– сказал я.
Он бросил на меня острый взгляд:
– Слушайте, Бюрма. Если у меня есть намерение купить эту картину, то не вы мне помешаете это сделать. Вы не настоящий легавый. Если картина в руках этого человека…
– Картина не находится в руках у этого человека. Я знаю то, что я знаю. У Ларпана были сообщники, но все дело он вел один. Они не знали ни покупателя, ни посредника. У сообщника, оставшегося в живых, нет картины, но у вас, месье Корбини, под рукой есть солидное количество миллионов наличными. Это возбудит его жадность, и, так как на его счету уже есть один труп, он запросто ухлопает вас за эту толстую пачку банкнотов.