— Я и хочу, — ответил он, и впервые за то время, что я мог припомнить, он говорил не то, что думал.
Гневное молчание охватило меня. Баламани повернулся к стене и захрапел прежде, чем я придумал, что сказать.
Несколько суфиев встречались по четвергам, чтобы через кружение сделаться ближе к Богу. Время от времени я посещал их сама[6], чтобы насытиться умиротворенностью обряда. После того, что узнал о своем отце, я решил обойтись без обычного вечернего досуга, к которому у меня не было расположения, и отправиться на сама. Отправив известие Пери, что болен, я выбрался из дворца через боковой вход.
Суфии собирались в большом здании с окнами высоко под крышей, отчего в зале царил полумрак, словно под огромным каштаном. Поздним вечером я добрался туда после начала церемонии. Мучительные звуки флейты рождали желание тростника соединиться со своим творцом, а меня погружали все глубже в воспоминания об отце.
Я уселся на подушку и наблюдал, как кружатся суфии. На них были длинные белые рубахи, подпоясанные по талии, белые шаровары и высокие темные колпаки, а их наставники создавали музыку, помогавшую им искать путь в духовном странствии. С поразительной скоростью вращались суфии на одной ноге, как на оси. Чтоб не терять равновесия и впивать Божественную силу, одну руку они воздевали и держали к небу ладонью, а другую обращали к земле ладонью вниз. Кружились они очень долго, вращаясь легко, словно лист в осеннем ветре. Глаза их будто смотрели внутрь, они как бы ненадолго покидали мир. Белые рубахи плыли вокруг них, как белые розы в шахских садах.
Я взвешивал все тяжести своего сердца. Отец, чья душа взывала о справедливости. Матушка, умершая, не дождавшись восстановления чести семьи. Сестра, лишенная обычного счастья — вырасти с любящими родителями и сородичами. Я думал о своем утраченном мужском достоинстве, о сыновьях, которых у меня никогда не будет. Правильный ли я сделал выбор, если не смог отомстить за отца? Неужели моя жертва была напрасной? Я смотрел на кружащихся суфиев, и мне хотелось кружиться с ними, очищая свое сердце от всех мучений.
Наконец музыка стала медленнее, а люди кружились все тише и понемногу останавливались. Остановившись, приходили в себя и двигались к подушкам, сесть и освежиться чаем и засахаренными фруктами. Выглядели они умиротворенными и счастливыми. Я завидовал их успокоенности. Под бременем ежедневной службы у Пери было так легко забыть, что такое единство между тобой и Богом всегда рядом.
Мужчина постарше, с лицом, изрытым складками, точно каштановая скорлупа, сел рядом. Я поздоровался и спросил его о здоровье.
— Что беспокоиться обо мне! — сказал он. — Мир идет к концу! А все из-за овцы.
— Правда, отец? И как это?
— Овца заболела, — ответил сосед. — Она упала, выпрямив ноги, закостеневшие настолько, что не смогла больше стоять.
— Ваши загадки слишком глубоки для этого скромного разгадчика. Как это предсказывает конец света?
— Никаких загадок, сынок! Не для тех, кто знает правду.
Я сделал вид, что слежу за мальчиком, разносившим чай.
— Мы все в ничтожестве, — настаивал старик, и его морщинистое лицо было печально-сосредоточенным. — Все мы.
— Отец, могу я предложить вам чаю?
Привстав, я хотел подозвать мальчика с подносом.
— Мне не нужен чай. Мне нужно исцеление.
Я молча согласился с ним.
— Могу я вам чем-то помочь?
— Остаджлу… — пробормотал он, и я удивленно сел обратно.
— А что с ними?
— Суфии продали им больную овцу, — сказал он, — и теперь они в гневе.
Это было уже проще.
— Почему же знаток не осмотрел ее, и почему не выплатить возмещение, если надо?
— Слишком поздно, — ответил он. — Кинжалы вынуты, кровь с обеих сторон пролита.
Я вздохнул:
— Если это была просто стычка, отец, положитесь на Бога, судию всех вещей.
— Бог был на нашей стороне, — прошептал он, склоняясь ко мне, словно к заговорщику. — Наши люди победили остаджлу, которые нам не простили.
— А ваши люди, должно быть, отчаянны, — сказал я, чтоб разговорить его.
— Отчаянны, только их мало. Теперь они скрываются, боясь за свою жизнь. Увы, свету конец!
Он издал жуткий стон после этих слов, но никто вокруг не обратил внимания. Я не отставал:
— И отчего же свету конец?
— Они хотят нас уничтожить! — Он повысил голос, словно впадая в неистовство. — Кто может надеяться выстоять против совместных усилий всех кызылбашей?
— Всех кызылбашей? Но разве это не спор с остаджлу?
— Так, сын мой, но против нас послали всех воинов.
— Неужели? Но кто?
Мальчик с чаем подошел. Старик положил в рот финик и отхлебнул глоток. Я смотрел на него, не зная, правду ли он говорит.
— Великий и единственный, — ответил он, видимо, слишком боясь назвать имя шаха Исмаила.
— Но почему он послал их против суфиев?
Пока старик прихлебывал чай, я вспомнил, что суфии считали Колафу своим духовным вождем.
— Они боятся нашей силы, — ответил он.
— Да сохранит Бог ваших соратников.
— Иншалла.
Я допил чай, поблагодарил старика за беседу и быстро ушел. Почему шах счел необходимым воспользоваться ссорой из-за больной овцы как поводом наказать суфиев? Он мог бы наказать кого угодно. И если шах желал, чтоб остаджлу отомстили суфиям в качестве доказательства своей верности, с чего он решил послать кызылбашей? Мне надо было придумать, как собрать эти непонятные и разрозненные осколки в ясную и четкую картину.
Поспешив во дворец, я рассказал Пери все, что узнал от суфия, с удовольствием отмечая по ее глазам, как она впивает новости. Но затем она нахмурилась:
— Я думала, ты болен.
— Был, — поспешно ответил я. — Я пошел на сама за целебной силой.
Пери недоверчиво прищурилась:
— Ради твоей же собственной безопасности лучше сообщай мне, чем ты занят.
— Непременно.
Прежде чем мы смогли перейти к обсуждению моего поведения или значения узнанного мною, явилась ее матушка со своими спутницами. Я произнес все приветствия и отступил к дверям в ожидании приказаний.
Царевна поздоровалась с матерью и велела подать угощение, но так ерзала на подушке, что ее недовольство было очевидно.
— Дитя мое, я принесла новости. Помнишь, я обещала тебе вернуться со списком подходящих женихов?
— Помню, но сегодня я занята, — ответила Пери, поморщившись. — У меня сразу несколько дел, куда серьезнее, чем выбор мужа.
— Нет, слушай меня, — сказала мать, устраивая на подушке свои бедра. — Нынче утром я получила письмо от родственницы из Систана, которой я писала насчет твоего двоюродного брата Бади аль-Замана.
Пери вздохнула, и я безмолвно откликнулся ее нетерпению.
— Не беспокойся, я не собираюсь тебе его предлагать, — продолжала мать. — Бади аль-Заман мертв. Его нашли в постели с кинжалом в сердце.
Глаза Пери затуманились, будто она мгновенно ослепла.
— Боже милостивый!
— И не он один, — добавила мать. — У него был сын, годовалый младенец. Найден задушенным в детской.
Мы все потрясенно молчали. Плечи Азар-хатун поникли, словно на них обрушился удар. Я почувствовал, что мое лицо кривится от невозможности поверить, как и лица стоявших вокруг.
— Какой ужас! — выдохнула Пери. — Что может быть нежнее, любимее и драгоценнее младенца? Что омерзительнее убийства дитяти, через великие страдания подаренного матерью миру? Это невообразимо.
— Да смилуется Бог над его душенькой, — прошептала Дака-черкес.
— Нам нельзя терять способность мыслить, особенно сейчас, когда она нам так нужна, — сказала Пери. — Убийство ребенка подтверждает, что это удар, призванный уничтожить весь род Бади альЗамана. Кто ответит за это?
— В письме не сказано. Однако ясно, что народ провинции возненавидел правителей-кызылбашей и намерен выдвинуть своего правителя.
— Значит, нам придется разбираться с еще одним бунтом.
— Боюсь, что так.
Взгляд Пери встретился с моим, и я мгновенно понял, чего она боится.
— У кого есть известия от других царевичей за последние дни?
— У меня нет, — сказала Дака.
— Джавахир, немедленно отправляйся проведать Ибрагима и Гаухар.
Я поспешно выбрался из дворца и зашагал вниз по Выгулу шахских скакунов к дому Ибрагима и Гаухар. Оставалось надеяться, что найду их целыми и невредимыми. Наверное, мне окажут честь краешком глаза увидеть их знаменитую библиотеку, включавшую тысячи книг, в том числе и бесценную рукопись стихов Джами, создававшуюся десять лет.
Мне не позволили даже войти во двор. Вооруженные люди остановили меня и сказали, что Ибрагим под домашним арестом. Задыхаясь, я вернулся в дом Пери, где меня встретили громкие рыдания. Мать Пери прильнула к ней, заливаясь слезами. Пери обнимала ее, стараясь успокоить.
— Что случилось? — спросил я Масуда Али, чьи зеленые глаза совсем потемнели от страха.
— Сулейман, брат Пери, мертв, — прошептал он.
Я в ужасе отшатнулся.
— Сводные братья, Имамкули-мирза и Ахмад-мирза, тоже найдены мертвыми в своих покоях.
Им было всего тринадцать или четырнадцать. Я сполз на подушку, и вдруг у меня в мозгу прояснилось, будто крохотные разноцветные черепки сложились в мозаичную картину. Пока кызылбаши занимались войной с суфиями, царевичей некому было защитить, и Исмаил без труда мог приказать остальным вельможам казнить, кого ему хотелось. Я был благодарен Богу, что Махмуд жил в далекой провинции, в самом сердце Кавказа, но эти новости переполнили меня ужасом, и я решил немедленно его предупредить.
— Отчего Бог посылает мне столько горя? — в слезах причитала Дака. — Сначала муж, затем мой единственный сын. Я не выдержу следующего. Какая женщина утратила больше?
— Или какая из дочерей? — ответила Пери. — Сколько смертей еще надо увидеть?
— Дитя мое, ты еще так молода и уже столько перенесла! — Дака провела пальцами по сухим векам Пери, нащупывая влагу. — Почему ты не скорбишь?..