— И вельможи не попытаются остановить его?
— Нет, потому что против него лишь около половины.
— Понятно. И каковы же ваши намерения?
— Выжить.
— Думаю, это лучше, чем второй выбор.
Он рассмеялся, но я снова почувствовал, что ему со мной неловко. И я решил воспользоваться его неудобством:
— Речь зашла о втором выборе. Могу я спросить еще кое-что о моем отце?
— Конечно.
— Что вы о нем помните?
— Твой отец был прекрасным рассказчиком, украшением любого вечера, куда его приглашали. Но, подобно большинству хороших ораторов, он не всегда знал, когда остановиться.
— Вы знаете, как была раскрыта его измена?
— Я слышал от других, что однажды вечером он выпил слишком много и не мог уняться. Потребовалось немного времени, чтоб его рассказ нашел ухо того, кто захотел его выдать.
— Это меня не удивляет. Он любил поговорить.
Вошел евнух и сказал, что мирза Шокролло хочет видеть мирзу Салмана. Мне следовало поторопиться.
— Еще только одно. Хроники сообщают, что, хотя шах Тахмасп верил, что мой отец невиновен, Камийяра Кофрани он не наказал, поскольку у того были могущественные сторонники. Вы знаете, кто они были?
Мирза Салман насторожился, и я отчетливо почуял: что-то не так.
— Нет. Здесь ты достиг пределов моей осведомленности.
Чем дальше я забирался в расследовании убийства моего отца, тем больше правды ускользало от меня. Я промолчал — часто это побуждает людей говорить дальше.
— Урок из всего этого один: при дворе никогда не стоит распускаться, — добавил он. — Посмотри на шаха Исмаила. Какая осторожность! Его безопасность непробиваема. Он не сделал еще ни одной ошибки.
Мирза Салман был самым изворотливым из придворных.
— Это важнее всего?
— Возможно, и нет, но это явно предупредило любые покушения на его жизнь.
Царевна не теряла времени, расспросив Гаухар, не знает ли она кого-нибудь, кто поможет нам доставить «лекарство», как только мы будем готовы. Гаухар вспомнила евнуха по имени Фарид-ага, несколько лет служившего ей, прежде чем перейти во дворец. Когда Ибрагима убили, он навестил ее и принес свои соболезнования, а потом намекнул, как опечален он событиями при дворе. Гаухар пригласила его и сказала ему, что если он захочет оказать ей особую услугу, то может разбогатеть, и он согласился выслушать условия.
Мы оговорили наши действия, и затем я послал Масуда Али за Фарид-агой — передать, что встречусь с ним под одним из больших каштанов в саду гарема завтрашней полночью. В назначенный час, укутавшись в темные одежды, я ждал его поддеревом, где тьма была гуще нафты.
Когда появился Фарид, я легко узнал его, но не по внешности, а по запаху. Едкая вонь мочи клубилась вокруг него: он страдал недержанием, оттого что был неумело оскоплен. Такие невезучие евнухи обычно употреблялись в качестве мелких посыльных, чтоб не беспокоить никого слишком долго. Ему деньги Пери были бы очень к месту.
Когда он разглядел меня, то был изумлен:
— Так это поручение для вашей царевны?
— Не задавай вопросов. Мне приказано проводить тебя к особе, что вызывала тебя.
Мы дошли до стены гаремного сада и проникли за живую изгородь, ставшую еще гуще с тех пор, как я впервые попал сюда с Пери. Ночь была лунной. Следовало торопиться, чтоб нас не заметили. Я вошел в старый садовый домик и огляделся. Там было пусто. Я велел ему подождать меня, а сам пробрался в комнату с желтыми и зелеными изразцами и приподнял самый тяжелый, чтоб Пери могла выбраться. Она поднялась, скрытая черным чадором, изменившим ее фигуру и очертания головы. На лицо был наброшен пичех: она видела, а ее — нет.
Я позвал Фарид-агу, который вошел следом. Увидев Пери, он задрожал. В черных одеяниях она казалась призраком из клубящейся тьмы.
— Это что, джинния? — спросил он, пытаясь шутить, но я видел, что ему страшно.
— Подойди! — велела Пери, и он подошел, но не слишком близко.
— Кто ты? — спросил он.
— Этого ты не узнаешь, но у меня есть для тебя великолепный подарок. Смотри! — сказала она.
Развязав мешок, она выплеснула перед ним серебро. Монеты зазвенели на плитах, словно тысяча колокольцев. Даже в темноте они сверкали, и его глаза округлились от желания, когда он подсчитывал, что ему дадут эти деньги.
— Значит, ты все равно джинния!
— Нет, не так. Я дающая задания.
— Чего ты потребуешь?
— Очень простой вещи. Но не скажу, пока ты не согласишься выполнить ее.
— А какова цель? — спросил он.
— Прекратить убийства во дворце.
Наступило долгое молчание.
— Значит, дело грязное.
— Особенное дело, требующее человека, достойного доверия, такого как ты.
— Почему я?
— Я думаю, ты ценишь справедливость.
— Справедливость? Вот уж никогда бы так о себе не подумал.
— Как и многие из нас, пока нас не призовут совершить нечто крайне важное.
Ему было неуютно.
— Я же просто обычный слуга.
— Именно это нам и нужно. Я слышала, что ты верно служил Гаухар и Ибрагиму много лет.
— Так. Мне ее очень жаль сейчас.
— И мне. Чем ты занимаешься во дворце?
— Доставкой.
— Чего?
— В основном еды.
— Тебе нравится там работать?
Он помолчал.
— Я уже привык.
— Что изменилось?
— Дворец стал местом страха, — сказал он. — Сегодня человек вознесен, назавтра голова его выставлена на колу за Тегеранскими воротами. В этом нет разума.
— Потому-то мы так и озабочены, — сказала Пери.
— Если ваше дело — чистая справедливость, почему же вы платите?
— Мы понимаем, как ты рискуешь. Мы сделали бы это сами, но нам не попасть туда, куда можешь ты.
Он глубоко вздохнул:
— Кого вы хотите убрать?
— Я скажу тебе все, что нужно, если ты возьмешься за мое поручение. Если нет — наш разговор окончен. Что ты решил?
— Зависит от того, как вы меня защитите.
— Совершив то, что нам требуется, ты получишь эти монеты и будешь выведен наружу, где тебя будет ждать конь. Ты ускачешь в далекий город и заживешь там как богач.
— Я бы лучше остался в Казвине.
— Нельзя. Это опасно для всех нас.
— Откуда я знаю, что вы не отвернетесь от меня? Не обвините меня в том, что пытались сделать сами?
— Даю тебе слово.
— Почему я должен ему верить?
— В моих жилах течет царская кровь. Этого довольно?
— Нет, если ты этого не можешь доказать.
— Что тебя удовлетворит?
— Лишь одно: мне надо тебя видеть.
— И с чего мне верить, что ты меня не выдашь?
— Даю тебе слово.
Пери засмеялась:
— Этого мало.
— Но я этого хочу, — сказал он. — Покажи мне свое лицо, докажи, кто ты, и я сделаю то, о чем ты просишь.
— Не делай этого, — шепнул я Пери.
Если он сможет назвать ее и предаст нас или будет схвачен, ему поверят.
Пренебрегая своей безопасностью, Пери подняла пичех и открыла лицо. Темные глаза ее виднелись в лунном свете, проникавшем в домик. Капля бирюзы, оправленной в золото, сверкнула на ее лбу. Серебряные нити мерцали, будто она была призраком. Она была бесстрашна, и мое сердце в этот миг рвалось на части.
— Когда ты совершишь то, что я повелеваю, знай, что сделал ты это по приказу царевны, для которой прежде всего благополучие ее династии.
Он безмолвствовал, глядя на нее.
— У нас нет времени, — сказал я. — Ты поможешь нам или нет?
Он последний раз взглянул на рассыпанные монеты, словно закончив подсчеты. Могу вообразить, о чем он думал: ему никогда больше не придется работать, он будет жить без забот. Я завидовал ему.
— Что мне сделать?
— Когда мы позовем тебя, ты придешь сюда и заберешь коробку. Ты доставишь ее в место за пределами гарема и вернешься сюда. Тут ты получишь свои деньги и будешь выведен из дворца. Ведь это просто?
— Убить человека вообще просто.
— Верно.
Наступило долгое молчание. Теперь обратного хода не было.
— Когда придет время, я позову тебя, — сказал я.
— Не так быстро. Я хочу половину денег сейчас, а вторую — когда вернусь, доставив вашу вещь.
— Нет, — сказал я. — Половину — когда заберешь коробку, и половину — когда вернешься.
— Идет.
— Да будет с вами Бог! — сказал он, и я наблюдал, как он исчезает во мраке.
Потом я собрал монеты в холщовый мешок. Когда Фарид-ага был уже так далеко, что не смог бы ничего увидеть или услышать, я тихо поднял плиту, спустился в ход и оставил деньги там. Под мешком я поместил шахскую коробочку, выложенную слоновой костью, которую раньше прятал в своей комнате. Мы были почти готовы.
Когда через несколько дней меня разбудила музыка, я решил, что это сон. Похоже было, что музыканты надрываются от радости. Как давно я слышал последний раз во дворце эти звуки ликования? Было еще рано, однако Баламани уже ушел. Масуд Али постучался и отворил дверь, одетый в новый синий халат. Завиток непокорных кудрей выбился из-под его тюрбана, словно вестник дивных новостей.
— Весь дворец ликует. У шаха наследник!
— Морковка моя, ты уверен, что для меня нет никаких плохих известий? — поддразнил я его. — Где же мрачные тучи, вечно собирающиеся над твоей юной головкой?
Довольный, что не надо спешить навстречу трудностям, я повалился обратно на тюфяк.
— Сегодня ничего, кроме ясного неба, — ответил он. — Разве что вы заставите меня отыскать вам пару грозовых облаков…
Я лягнул воздух и обозвал его шайтаном, что его насмешило.
— Как назвали дитя?
— Шоджаэдин Мохаммад. Свет вселенной наградил вестника почетным шелковым халатом. Будет большое торжество, пригласили всех горожан праздновать и отмечать шахское счастье на Выгуле шахских скакунов.
Он подождал, а его черные глаза бегали.
— А можно мы тоже отметим — сыграем в нарды? Думаю, я смогу вас побить.
Я засмеялся:
— Конечно. Но только сначала скажи: как там Махасти?
— Здорова и уже принимает посетителей из числа родных.
Даже будучи рабыней, Махасти нынче обязательно получит лу