Звук бегущих ног — мои волосы встали дыбом, слух напрягся до предела. Гулкий скрежет, словно кто-то пытался сдвинуть плиту. Что-то задело мое колено, я вскочил, удержав крик. Выдернув кинжал из ножен, я наугад ткнул перед собой, полный решимости ударить первым. Клинок уткнулся в твердое, и я зарычал от облегчения. Пошарил в поисках добычи, но мои пальцы находили только земляную стенку. Злобный писк вдалеке помог догадаться, что я спугнул стаю крыс.
Не знаю, сколько времени прошло, пока я не услышал шаги. Они остановились в комнате, где я оставил шкатулку. Звякнули монеты, потом все затихло. По плиткам царапнуло дерево. Затем шаги удалились.
Дождавшись, пока единственным звуком осталось биение моего сердца, я отодвинул плиту и огляделся. Шкатулка и мешок исчезли. Я нырнул обратно в ход, чтоб дождаться возвращения Фарида. Тревога вновь ожила во мне. Выполнит ли Фарид свою часть дела, как обещал? Если его схватят, как быстро он предаст нас? Сказал ли он уже кому-нибудь, что надо обыскать садовый домик? Возня мелких животных в подземелье казалась мне оглушительной, как поступь войска, посланного выследить меня и убить.
Прошла целая вечность, пока я не услышал над собой шаги. Я ждал, весь напрягшись. Фарид мог просто велеть стражникам ожидать невдалеке от домика. Я напрасно ожидал услышать голоса и топот; мне ничего не оставалось, кроме как продолжать. Тихо убрав плитку, я выбрался наружу, оставив вход открытым на случай, если придется бежать. На цыпочках войдя в соседнюю комнату, я сказал: «Салам алейкум».
Фарид подскочил:
— Во имя Господа! Ты просто джинн!
— Тебе удалось?
— Слуга, открывший дверь, ничего не соображал от недосыпа. Я сунул шкатулку ему в руки, и он взял ее, ни о чем не спросив.
— Тогда ладно. Пошли.
— Где остальные деньги?
Я протянул ему мешок, и он затолкал его за пазуху своего халата. Достав длинный лоскут, я завязал Фариду глаза. Потом обвел его несколько раз по домику, чтоб он потерял направление, помог ему спуститься в ход и бесшумно задвинул плитку.
— Держись за мой халат, — сказал я.
— От него пахнет смертью.
— Не переживай, я тебя поведу.
— Это могила? — спросил он пронзительным от страха голосом.
— Конечно нет.
— Я тебе не верю! — крикнул он. — Я справлюсь сам! — Он отпустил мое плечо и через минуту взвизгнул: — Я не вижу! Ничего не вижу! Ты бросил меня в яме!
Вопил он так громко, что я побоялся, как бы нас не услышали снаружи.
— Заткнись! — приказал я. — Мы не можем идти через дворцовые ворота на глазах у стражи, понял? А теперь хватайся за мой халат и держись как следует, чтоб выйти отсюда.
Он забормотал стихи Корана, хранящие от зла, и снова схватился за мое плечо. Рука его дрожала, и я знал: он ощутил весь ужас того, что мы совершили. Я попытался успокоить его:
— Там тебя ждут лошади. Твоя работа сделана, ты богат, а скоро будешь свободен. Завидую тебе.
Новые молитвы срывались с его губ, но за мое плечо он держался, и мы, спотыкаясь, медленно брели во мраке.
— Не нравится мне все это, — сказал он. — Какая правда может быть в убийстве? Неужели Бог уже наказывает меня за участие в этом?
— Да нет же. Все, что сделал ты, — это принес шкатулку, — сказал я. — А что нам еще остается? Ждать, словно бараны, которых все равно зарежут?
— Да защитит нас Бог! — пробормотал он.
— Слушай, — сказал я. — Давай я расскажу тебе одну знаменитую историю.
И я начал рассказывать ему часть из «Шахнаме», вставляя время от времени те стихи, что помнил, дабы успокоить его. К моему облегчению, магия поэзии сработала. Фарид перестал скулить и, казалось, следил за нитью повествования.
Когда мы наконец добрались до конца хода, я накинул на себя чадор, лицо скрыл под пичехом и вывел Фарида наружу в маленький сад. Неподалеку я увидел конюха, державшего двух лошадей, как и обещала Пери. Фарид едва удерживался, чтоб не побежать. Я проводил его до Тегеранских ворот и смотрел, как он покидает город.
Лицо Пери светилось, как солнце, проглядывающее сквозь тучи. Взгляд ее согревал меня, и я чувствовал, что все мои труды стоили этого. Я знал, что говорить можно лишь после того, как она отошлет Азар-хатун за чаем и финиками.
— Все в порядке, — просто сказал я.
— Отсутствие печати заметили?
— Нет. По крайней мере, пока нет.
— Фарид?
— Отбыл. Был так напуган, что вряд ли когда-нибудь ступит на улицы Казвина.
Она испустила долгий глубокий вздох:
— Да хранит тебя Господь всегда.
Мы оговорили каждый наш час в течение последних двух суток и решили, что, если кому-то из нас начнут задавать вопросы, будем говорить, что она была в своих покоях и писала письма своим сторонницам.
— Оттоманы до сих пор не прислали поздравления с коронацией Исмаила, — сказала Пери. — В связи с таким нарушением церемониала мне придется написать Сафийе-султан, жене Мурада Третьего, и выразить свою заинтересованность в сохранении мирного договора, естественно, сопроводив письмо подарками. В случае допроса я смогу сказать, что нанимала лошадей и конюха для отсылки всего этого.
— А что мне говорить о моем местопребывании?
— Ты помогал мне. Если кто-нибудь на базаре видел, как ты забираешь пилюли, — скажешь, что я разрешила тебе поискать новые лекарства для своего желудка, — отныне это станет удобной вечной неприятностью.
Я улыбнулся.
— А теперь, прежде чем ты уйдешь к себе, я хочу прочесть тебе стихи, которые написала.
— Какая прекрасная неожиданность!
— Присядь.
Я взглянул на нее. Сидеть, когда она стоит? Это будет первый раз, когда я нарушу правила.
— Не стесняйся.
Я опустился на одну из подушек. Пери взяла листок глянцевой бумаги, на которой она любила писать стихи, и начала читать вслух.
Он робко, будто мышь, сновал тогда по дому,
Он стать умел невидимым другому.
Соперников не знал в храненьи тайны,
Но тих и скромен был необычайно.
Как мудрая жена, умел он слушать
И утешать всегда изливших душу.
Тот, кто решил: ослаблен он потерей,
Ошибся — как клинок, он тверд и верен.
Не думай: «Мягче он вареной чечевицы,
Слабей ногтя изнеженной девицы…»
Душой сильнее он дамасской стали,
Лев сердцем, рык слабее львиного едва ли.
Мы знаем по нему, что можем сами
Сдержать внутри бушующее пламя.
Великих чтение и знание стихов
Его душой возносит выше куполов.
Он муж? Он женщина? Не все ли нам равно:
Пусть третий пол, но в нем воплощено
От них все лучшее. Попробуй возрази
Пайаму Джавахир-и-Ширази!
— Да не устанут твои руки! Это прекрасно.
— Ты говоришь так, потому что твои уши слышат лишь красоту, — ответила она с притворной скромностью.
— О нет, правда, — заверял я, расчувствовавшись.
Подумать только — царевна пишет мне хвалебные стихи! Никогда не посмел бы и надеяться на такое. Мужчины всегда считают меня ниже себя из-за моего отсутствующего инструмента, а женщины воображают, что я такой же, как они. Ошибаются все. Я и в самом деле третьего пола, совершеннее, чем те, кто жестко привязан к одной роли, заповеданной от рождения. Пери это поняла. Не считать меня увечным, а прославить то новое, чем я стал. Мое рождение как евнуха наконец было признано и отмечено такими же трубными звуками, которыми празднуют рождение мальчика.
Я был мужчиной, поэтому мне захотелось обнять ее; как ее слуга, я мог лишь приветствовать ее. Столкновение чувств взметнуло меня на ноги. И я просто остался стоять, не зная, что делать дальше, пока улыбка Пери не сказала мне: она понимает, что творится в моем сердце.
Весь день во дворце было тихо. Чуткий, словно кот, я ловил каждый шум, который мог сказать: свершилось. Но все молчало. Ближе к вечеру я сказал Пери, что хочу вернуться на крышу и постараться оттуда разглядеть, проглочены ли наши пилюли.
— Можешь идти, — сказала она. — Я прикажу кому-нибудь из служанок принести тебе поесть.
— Благодарю вас, повелительница.
Я размотал свой тюрбан, взял один из чадоров ее девушек, прикрылся и взобрался на крышу. Белый холодный туман наплывал отовсюду. Я укутал голову и глянул в небо, мерцающее первыми звездами. Когда одна из них мигнула мне, я представил, что это Хадидже сообщает о своем прибытии…
Пушка выстрелила, и Азар-хатун принесла мне одеяло и ужин. Должно быть, Пери сказала ей не жалеть ничего Жареный барашек, прямо-таки спадающий с косточки, несколько сортов риса, тушеная ягнятина с зеленью и лимоном, цыпленок с подслащенным барбарисом, огурцы с простоквашей и мятой, горячий хлеб. Когда я поел, Азар поставила передо мной большую пиалу чая, сдобренного кардамоном.
— Как черный убор оттеняет твои глаза цвета кофе… — поддразнила она меня, и улыбка ее была ярче благодаря чудной родинке около нижней губки.
— Только подобная тебе роза милостива даже к скромнейшему из цветов, — принялся заигрывать я.
— А что ты делаешь на крыше?
— Изучаю звезды, — сообщил я. — Царевна попросила меня углубить мои знания планет и светил.
Я надеялся не увидеть, как открывается дверь дома Хассана, поскольку это значило бы, что шах жив. Но когда луна поднялась высоко в небеса, дверь заскрипела, отворяясь, и Хассан вышел с человеком в простой одежде — с шахом — и несколькими хорошо вооруженными телохранителями. Я просто вспыхнул от разочарования. По всей видимости, пилюли он не глотал. Ну а если принял, и они оказались недостаточно сильными?
Когда они исчезли, мне больше было незачем мерзнуть снаружи. Я спустился и нашел Пери.
— Они только что ушли праздновать, — доложил я, и гнев сводил мне челюсти.
— Что ж, пускай, — холодно ответила Пери. — Почему бы тебе не помочь мне с этими письмами?
Тело мое напряглось для любых действий. Я напомнил себе, что Баламани однажды сказал мне про властителей. Они, словно самые быстрые животные на земле, едят нечасто. Иногда они расходуют всю силу за доли секунды и потом не трогаются с места, пока добыча убегает прочь.