Настало время чтения стихов. Царевна отыскала того самого слепца, который выступал перед ее отцом, а так как он не видел, его можно было свободно ввести на женскую половину. Когда мы все наелись, она попросила его почитать из «Шахнаме». Пока он настраивал свой шестиструнный тар, Пери обернулась ко мне:
— Сегодня мне особенно часто вспоминается мой дорогой отец. Так много всего случилось за эти полтора года, что он умер.
— Вы правы. Мы словно прожили по две жизни за этот краткий срок. Как бы он гордился, наблюдая за вашим умелым правлением!
Ее улыбка отражала нечто более высокое, чем гордость, — это была уверенность в том, что теперь она выполняет свое предназначение.
— Однако мои намерения отличны от его, — сказала она. — Отец не признавал искусства книги и почти всю поэзию, потому что желал быть благочестивым. Я же хочу вернуть все это и сделать его двор образцом для нашего века. Мы наймем художников, каллиграфов, позолотчиков, рисовальщиков и поэтов, устроим состязания и вручения наград, чтобы поощрить старые и новые дарования. Сердца людские снова воспрянут, коснувшись радости поэзии и красоты искусства. Вместо того чтоб только превозносить великих мастеров прошлого, мы создадим светильники для будущего. Джавахир, я хочу, чтоб ты помог мне достичь исполнения этой мечты.
После всего, что мы вынесли, суметь создать двор, славящий красоту, знание и достоинство! Как это дивно!
Пери улыбнулась, и, когда я ощутил ее сияние, могучее и истинное, чтец заговорил. В бируни все затихли, и мы услышали его певучий голос, возрождавший стихи Фирдоуси. Написанные пять веков назад, они по-прежнему будоражили мою кровь, укрепляя желание исполнить мечту Пери.
О воин, что отважен и сметлив,
Будь даже в битве добр и справедлив!
Узнай: по силам Богу превозмочь
И обратить в рассвет твою глухую ночь,
Тебе дарует Он своей частицы силу,
И ты сумеешь вспять погнать светило.
Смотри: во тьме взревели трубы,
В седло ты прыгнул, войлок бросив грубый,
Ты мчишь, как солнце, вставшее полночью,
И пораженье видит враг воочью.
Забудь о сне, не думай о покое!
Победа — вот покой для поля боя.
Я взглянул на Пери, слушавшую чтеца так, словно он был единственным живым существом в этом зале, и представил ее Ферейдуном, освобождающим народ от злых сил. Мне подумалось, что не случайно величайшая поэма Фирдоуси делает героями троих — мать, кузнеца и правителя. Не добивайся они этого вместе, как можно было бы победить?
Конец месяца поста — всегда время радости и щедрости. Я воспользовался случаем и спросил Пери, могу ли я послать за Джалиле, и она дала милостивое соизволение привезти ее после новогодних праздников, когда начнут обучать новых служанок для гарема. К тому времени я уже получу изрядную часть моего выросшего жалованья. Так как до Нового года было почти три месяца, а восшествие нового шаха могло нарушить все обещания, я решил не делиться подробностями с Джалиле, пока все не определится в точности. В последний раз она была так огорчена новой отсрочкой, что я не хотел ранить ее снова. Вместо этого я написал, что дела во дворце устраиваются и я полон надежды, что к весне все решится.
Сразу после Рамадана Мохаммад Ходабанде прислал своих людей, чтоб подготовить дворец для себя и своей семьи. Они встретились с Анвар-агой, разрешившим евнухам из их числа осмотреть здания на площади гарема, тщательно обследовав покои на предмет острых углов, неожиданных поворотов лестниц или открытых балконов, представляющих опасность для слепого человека. Евнухи, посоветовавшись с дворцовыми строителями, предложили свои изменения.
Затем во дворце появились доверенные Мохаммада Ходабанде, прибывшие куда большим числом, с ними были воины. Нам с Пери объяснили, что они посланы удостовериться, что все перемены сделаны. Однако вечером Анвар-ага прислал Пери записку, что в казначействе разгорается ссора, и Пери послала за дядей, а меня отправила в бируни — выяснить, что происходит.
Закутавшись в теплый халат, я поспешил к Залу сорока колонн, по пути вспоминая, как ратники давили сапогами розовые кусты, и от души надеясь, что не увижу нового столкновения. День был холодный и сырой, на деревьях тяжело лежал снег. Перед казначейством, как я и ожидал, черкесы Шамхал-ха-на вместе с таккалу несли караул. Они притопывали и подпрыгивали на месте, чтоб согреться. Но перед ними стоял еще один вооруженный отряд.
— Будущий шах приказал, — сказал их старший, выдыхая густой пар.
Я узнал в нем одного из остаджлу.
— Мне приказано стоять здесь, — ответил начальник черкесской стражи.
Воины смотрели друг на друга, держа руки на оружии.
— Салам алейкум, храбрые воины, — сказал я самым своим повелительным голосом. — Шамхал-хан уже едет сюда. А до этого уважайте спокойствие дворца. Вы что, уже забыли, что случилось в прошлый раз, когда кучка вояк затеяла тут выяснение отношений?
Я красноречиво показал в сторону тюрьмы. На мгновение они унялись и согласились дождаться Шамхала. Я помчался к Пери с новостями. Они с дядей совещались с мирзой Салманом.
— Госпожа, прошу вас изменить свое намерение, — услышал я слова мирзы Салмана по его сторону занавеса.
— Каковы ваши доводы?
— Первое, что новый шах захочет знать, — насколько вы покорны его велениям.
— Но это же ужасно.
— Полагаю, что неподчинение приведет к худшим последствиям.
— Разве не видно, что так начинается племенная свара? Остаджлу снова пытаются взять верх. Мы не можем этого позволить.
— Но шах может благоволить, кому он пожелает.
— Вы подчиняетесь приказам, даже если они нелепы?
Шамхал гулко хохотнул:
— Конечно, подчиняется.
— Какой дурак это сказал? — поинтересовался мирза Салман.
— Я, Шамхал, а дурак теперь ты.
Шамхалу разумнее было вести себя осторожней. Мирза Салман стал слишком силен, чтоб сносить оскорбленья.
— Ваш вопрос напомнил мне одну из историй «Шахнаме», о шахе Ковусе, — ответил он спокойно. — Помните, как он решил изобрести летающую машину и парить, словно птица? Рустам решил, что это глупость, но помогал шаху, пока тот не разбился в неудавшемся испытании. Урок здесь в том, что пока ты на службе, то должен исполнять все решения повелителя, даже если они кажутся неверными.
— Так я должна рисковать нашими деньгами и позволить племенам начать резню, только чтоб доказать Мохаммаду, что я его слуга?
— Да, госпожа. Таково мое мнение.
Пери повернулась ко мне спросить, что я думаю.
— Он прав, — шепнул я. — Давайте убедимся, что новый шах вас любит и доверяет вам, прежде чем вы воспротивитесь ему.
Лицо Пери потемнело.
— Мохаммад слишком слаб, чтоб противостоять чему-то, — шепнула она в ответ.
— А его жена?
— Она всего лишь женщина, — ответила она, а ее дядя засмеялся.
Уже громче она сказала мирзе Салману:
— Я благодарна за ваши советы, но ради блага страны не могу их принять. Людей Мохаммада немедленно отослать.
Долгое молчание по ту сторону занавеса: Пери ждала, нетерпеливо дергая нить бахромы своего пояса.
— Досточтимая повелительница, я умоляю вас не противоречить его приказам. Неужто вы хотите быть отстраненной, как в прошлый раз? — наконец сказал мирза Салман.
— Но ведь я же права! — отвечала Пери, и отчаяние усиливало ее голос. — Если остаджлу возьмут верх, они почувствуют себя вправе добиваться уступок. Кроме того, откуда я знаю, что они надежны как охрана? Я отказываюсь рисковать достоянием страны.
— Госпожа, а если оставить казначейство под охраной всех трех племен — черкесов, таккалу и остаджлу?
Я подумал, что это отличное решение. Пери может показать, что подчинилась приказанию, сохраняя преимущество во власти.
— Отличная мысль! — шепнул я.
Она не обратила на меня внимания.
— Они передерутся между собой, — сказала она мирзе Салману.
— Ваше решение может развязать во дворце внутреннюю войну, — настаивал мирза Салман.
— Мой ответ — нет.
— Как же тогда вы собираетесь усмирить их? — спросил он.
— Об этом позабочусь я, — сказал Шамхал. — Есть вещи, для которых таджик-управитель не годен.
Оскорбление было жестким, как вкус металла.
— Дядя, — прикрикнула Пери, — таджики и тюрки смешались в крови Сефевидов, и ты это знаешь! Как одни смогут жить без других?
Во мне также текли обе крови, и я должен был согласиться.
— А что тогда черкесы? — огрызнулся мирза Салман, но мудро не стал продолжать.
Все мы знали, что черкесы и грузины, недавние пришельцы в сравнении с кызылбашами, старались проложить себе дорогу на лучшие места.
— А что с черкесами? Мы такие же свирепые, как и другие, — сказал Шамхал.
— Мы все иранцы, — осадила их Пери.
— Если бы только все племена так думали… Каждый добивается преимуществ для своих: остаджлу для остаджлу, черкесы для черкесов. Неужели так будет всегда? — спросил мирза Салман.
То есть, другими словами, приняла ли Пери сторону дяди против него.
— Нет, — ответила она. — Но мое решение о казначействе остается.
Повисла долгая, удручающая пауза.
— Ради бога, царевна! Это ошибка, — сказал он.
— Я согласен с мирзой Салманом, — настойчиво прошептал я, хотя испытывал при этом непростые чувства: он же не сказал мне, как хорошо знал счетовода, убившего моего отца.
Глаза Пери метнули пламя неодобрения в мою сторону.
— Шамхал, езжай и уйми своих людей, — приказала она. — Мирза Салман, вы свободны.
Неужели она ничему не научилась на примере Исмаила? Почему она должна настаивать на сохранении власти, когда это может стоить ей проигрыша в битве за влияние на нового шаха? Я мог только надеяться, что Мохаммад настолько хочет, чтоб им управляли, насколько считает она.
— Джавахир, я уже давно сказала тебе, что не всегда буду слушаться твоих советов, — напомнила она, когда мы остались вдвоем.