Пери что-то прошептала на ухо матери, встала и скрылась в коридоре. Я последовал за нею в одну из боковых комнат, где женщины утешали друг друга. Кровь моя стыла при мысли, что шах лежит, безмолвный и холодный, в погребальной зале собственного дворца. В моей собственной груди что-то начало слабеть, и я, чтобы успокоиться, сосредоточился на наблюдении. Пери уселась рядом с Марьям. Ее несокрушимое молчание было куда ужаснее, чем визг и скорбные вопли других.
Я присел подле Пери и прошептал:
— Повелительница моей жизни, есть ли услуга, которую я могу оказать вам прямо сейчас?
— Следи за всеми в главной комнате, — ответила она, — и сообщи обо всем, что заметишь, когда этот страшный день закончится.
Женщины там не шевелились, только причитали. Но позади них слуги возбужденно шептались, будто их переполняли новости, а Баламани говорил с рабом, и глаза у него были встревоженные.
Голос чтицы стал выше и громче, женщины наполнили комнату жутким воем, и воздух сгустился от запаха розовой воды и пота.
Когда Баламани закончил говорить с рабом, я тихо подошел поближе. Баламани не заметил, и я дернул его за халат, чтоб привлечь внимание. Он подскочил, словно испуганный кот, его живот колыхнулся.
— Это я, — успокаивающе сказал я, — твой лекарь.
Серая кожа под глазами стала еще темнее. Он слабо улыбнулся и сказал:
— Если бы ты и в этот раз смог меня вылечить…
— Вижу, тебя мучит что-то новое, — ответил я.
— Ах, друг мой, знал бы ты, что знаю я.
Укол разочарования — он выиграл эту партию.
— И что это?
— Наследование.
— Ну и кто же наконец?
— Вот в этом все и дело, — прошептал Баламани, и в голосе его сквозил ужас, — никто не знает, как наследовать…
— А что говорит глава ритуала?
— Салим-хан? Ничего не говорит.
— Ничего?
Он нагнулся к моему уху:
— Нечего сказать, потому что завещания нет.
Вскрик сорвался с моих губ, и я тут же согнулся, притворяясь, что это приступ кашля. Нет завещания? Кто укротит свирепых сыновей шаха, каждый из которых наверняка мечтает стать правителем, не говоря уже о сыновьях шахского брата Бахрама? На миг вернулось головокружение.
— Да сохранит нас всех Господь! Как же выберут наследника?
— Если все пойдет хорошо, знать огласит решение насчет нового шаха, а другие отпрыски Сефевидов примут его.
— А если нет?
— Они объединятся вокруг других и ввергнут страну в хаос.
Я вернулся на свое место и принялся наблюдать за каждым движением, словно сокол в поисках добычи. Несколько женщин читали Коран по книгам, но большинство были так охвачены горем, что почти не двигались и не говорили. Время от времени они отпивали из чаш с дынным шербетом, стоявших на больших подносах, или брали щепотку халвы, чтоб поддержать силы. А силы им были нужны.
Чтица начала вспоминать истории из жизни благословенной семьи Пророка. Ее голос наливался болью, когда она описывала младенца Али-Асгара, чье горло пробила вражеская стрела и он захлебнулся кровью. Глаза мои защипало. Я вспомнил грязь, шлепавшуюся на тело отца, рыдания матери и мои мучения. Настал миг, когда я оправданно смог дать выход моему собственному горю по отцу, по судьбе матери и сестры, по мертвому шаху, по Пери и по нашему общему будущему. Глаза Пери встретились с моими, и я уловил в них сочувствие. Несколько часов подряд всех нас в этой комнате соединяла память о тех печалях, которые мы встретили и пережили на земле.
Поздно вечером старшая родственница шаха Фатемебекум совершила церемониальный выход, облаченная в подобающие одежды.
— Добрые женщины, — обратилась она к толпе, — вы до дна наполнили ваши сердца скорбью и излили все влаги ваших тел слезами. Теперь настало время остановить реку страдания и обратиться к своим горестям. Верим во Всевышнего и лишь у Бога просим защиты.
Старуха на возвышении принялась читать из суры «Милосердный»: «Милосердный — Он научил Корану, сотворил человека…» Сура, которую так хорошо знали мы все, оказала умиротворяющее действие. Когда Фатемебекум нараспев произнесла: «Всякий, кто на ней, исчезнет…», раздались восклицания «Увы!» и горестные стоны. Мы продолжали за нею: «…и останется вечно лик Господа твоего со славой и достоинством…» — и успокоили нас слова эти и наши голоса, звучавшие согласно.
В комнате стало тихо. Женщины принялись понемногу утирать слезы, пригладили волосы и подобрали разбросанное, словно стараясь не расставаться с опорой разделенной скорби.
Когда женщины царского рода начали прощаться, вокруг Султанам собрался небольшой круг. Даже самая высокая из них казалась хрупкой рядом с ее мощным телом. Одной из первых отбыла наложница шаха, родившая ему двух младших сыновей и потому способная перевесить шансы взрослых наследников. Я смотрел, как Султанам благодарно расцеловала ее. Без сомнения, она уже начала собирать союзников для Исмаила.
Женщины столпились и вокруг Султан-заде, матери Хайдара, притворно утешая ее. Лицо ее покраснело от изнурения искренними рыданиями, но в глазах горело пламя. Грузинки стояли с нею; затем подошла Гаухар, старшая дочь покойного шаха, и расцеловала ее на прощание в обе щеки, что-то шепнув на ухо. Султан-заде просветлела. Гаухар должным образом попрощалась с Султанам, накинула свой темный чадор и отбыла.
Комната быстро пустела. Пери подошла отдать дань уважения Султан-заде, и обе женщины произнесли соболезнования о награде в раю за достойно прожитую жизнь.
— Теперь все изменится, — добавила Султан-заде, сложив губы, чтоб запечатлеть поцелуй на щеке Пери. — Могу я надеяться на вашу поддержку для моего сына Хайдара?
Я знал Хайдара только как испорченного сластолюбца, никогда всерьез не изучавшего искусство править. Но когда это могло разубедить царевича в том, что он достоин трона?
Пери отпрянула:
— Да как вы можете просить о таком, когда мой отец лишь едва!..
Верхняя губа Султан-заде слегка вздернулась, будто маленький голодный хищник собрался показать клыки.
— Я не хотела явить неуважение. Вы бы поняли меня, будь у вас свои собственные сыновья.
Пери не обратила внимания на упрек.
— Как бы страстно вы ни хотели продвижения своему сыну, традиции нарушать нельзя, — ответила она. — Есть закон, которому следуют, когда нет завещания. Вы знаете, в чем он?
— Нет.
— Старейшие встречаются, чтобы обсудить наилучшего преемника. Так было, когда избрали моего отца. Во времена неустойчивости закон — это все, что нам остается.
— Но скажите, Пери, отчего же моему сыну…
— Не сейчас, — отрезала Пери, отходя от нее.
Султан-заде нахмурилась, и ее прекрасные зеленые глаза словно заледенели.
Пери через всю огромную комнату подошла расцеловать Султанам. Женщины вежливо разговаривали несколько мгновений, хотя Султанам никогда не одобряла Пери — ведь та отнимала у нее внимание мужа.
Когда царевна собралась уходить, ее печальное, полное горя лицо, с которым она шла к Султанам, изменилось и вспыхнуло откровенно торжествующей улыбкой. Когда мы вышли из дворца, я рассказал ей, что видел.
— Как они наслаждаются мыслью, что лишат меня власти! — говорила она, пока мы шагали вдоль клумб алых и белых роз. — До сегодняшнего дня они не смели быть такими храбрыми. Теперь я собираюсь обрушить все их надежды. Матушка умоляет меня выйти замуж и обрести безопасность, но жизнь в безопасности — не то, чего я хочу.
Меня поразило, как Пери отличается от всех. Желание защитить ее охватило меня.
— Обещаю, что буду сражаться за вас.
— Благодарю тебя, — ответила Пери, на мгновение коснувшись моей руки.
Услышав шаги позади, я обернулся и увидел Масуда Али, мчавшегося к нам через кусты роз. Он запыхался, но очень хотел что-то сообщить.
— Что такое, малыш?
— Все знатные покинули погребальную церемонию и собираются в Зале сорока колонн, — сказал он, едва переводя дыхание.
— Говорить о наследовании?
— Да.
— Тебе следует пойти, — приказала Пери.
— Чашм, — отвечал я.
Так как даже царского рода женщина не смеет показаться на собрании мужчин, я буду глазами и ушами Пери. Масуду Али я велел ждать, пока я не провожу Пери домой. Когда мы подходили к ее воротам, она уже обдумывала другие планы:
— Как только ты вернешься со встречи, мы должны будем обсудить подробности погребальной церемонии моего…
Захлопнутая мною тяжелая дверь словно отсекла ее голос. Пери остановилась, ее плечи опасно обмякли. Один страшный миг я ждал, что она может рухнуть на землю.
— Царевна! — тихо позвал я, метнувшись к ней. — Я лучше других знаю, какие океаны печали захлестывают ваше сердце…
Ее глаза увлажнились. К моему изумлению, она вцепилась в мои плечи и приникла ко мне, словно ребенок, и голова ее была у моей груди. Рыдания сотрясли ее тело, и горячие слезы пропитали отвороты моей одежды. Я старался стоять прямо, словно знаменитый кипарис в Абаркухе, видевший тридцать веков людского горя.
Когда рыдания унялись, Пери попросила у меня платок. Глаза ее покраснели, она шмыгала носом. Я протянул ей полотняный платок, свисавший с моего кушака, и смотрел, как она вытирает глаза и лицо.
— У меня сердце разрывается, когда я думаю о смерти отца, — сказала она.
— Понимаю. Я проливал такие же горькие слезы.
— Знаю, что такие же. Спасибо, что позволил мне опереться о тебя… — И тут она заметила мой намокший халат. — И промочить тебя.
Мы были одни, и я решил рискнуть:
— Для меня честь быть вашим человеком-платком. Не опасайтесь, я словно омыт бриллиантовой рекой.
Пери сумела улыбнуться, потом не удержала короткого печального смешка, а затем принялась опять вытирать нос. Платок она сунула мне:
— Вот, он тебе нужен даже больше.
Глава 2ОЗВЕРЕНИЕ
Заблуждения Джемшида открыли по всей стране врата алчности, разброду и отчаянию даже там, где прежде такого не было.
В дальнем уголке его державы жил вождь по имени Мирдаз, который был так благочестив, что каждый день вставал еще до рассвета помолиться в своем крохотном садике. Он владел тысячами овец и коз и делил между всеми их молоко, сыр и мясо так, что в его царстве никто никогда не голодал. Слабостью его было лишь то, что он слишком потворствовал своему единственному сыну Заххаку. Однажды Заххаку явился дьявол, который выразил удивление, что Заххак столь терпеливо дожидается отцовского трона. Так как его уже провозгласили наследником, нет ничего плохого в том, чтоб