Густое облако пыли вдалеке положило конец моим счастливым мыслям.
— Царевна, — предостерег я, — вижу, приближается ваша охрана.
— Так быстро…
Вздохнув, Пери поднялась и нехотя скрылась в золотом паланкине.
Когда ее всадники поравнялись с нами, паланкин Пери занял место во главе каравана, и мы продолжили путь. Двигались мы очень медленно — ведь теперь ее носильщикам приходилось идти пешком. Стоял холодный ясный день, мерзлая земля похрустывала под моими сапогами. Поля, тянувшиеся мимо, летом изобиловали бы пшеницей и ячменем. Пастухи, пасшие овец, кланялись нам и предлагали угоститься молоком. Поблагодарив, мы продолжали путь к ставке.
Наконец я разглядел скопление высоких черных шатров, а вскоре и воинов, несших караул. У въезда в ставку паланкин царевны изысканно приветствовал один из евнухов Мохаммада Ходабанде, а его конюхи приняли наших лошадей. Пери и Азар проводили в палатку, отведенную им в женской части лагеря, а я шел чуть позади.
Палатка была сшита из толстой грубой ткани, чтоб защитить постояльцев от зимних ветров. Евнух откинул полог палатки, и мы вошли внутрь. Там все было убрано рубиново-красными коврами и подушками, будто источавшими тепло. Стены завешены алым атласом, расшитым вьющимися цветами и другими узорами, словно парящими среди них. Мягкие подушки лежали там, где полагалось сидеть, а за длинным вышитым занавесом устроена постель. Внесли деревянные сундуки с нарядами и благовониями Пери.
Мы восхищались палаткой, когда второй евнух расторопно вбежал с горячим чаем и сластями. Подкрепившись, мы разобрали вещи Пери. Когда все было готово, наступило время ужина, который и доставили царевне слуги Мохаммада Ходабанде. Разостлав чистую полотняную скатерть, они поставили большое блюдо с жареной бараниной на горячем хлебе, пропитавшемся мясным соком, а с ними — простоквашу и зелень. Я оставил Пери и других женщин поесть, а сам пошел к палатке, назначенной евнухам Мохаммада. Подойдя к ней, я расслышал, что они говорят:
— Видел свиту этой женщины? Она, верно, думает, что сама шах!
— Он семь раз подумает, прежде чем ее задеть с такой-то стражей.
Я усмехнулся. Когда я вошел, то меня приветствовали как старого друга. Мы вместе поужинали, поговорили и попраздновали до поздней ночи.
Следующим утром Пери была приглашена к будущему шаху. Евнух провел нас к его шатру, который для безопасности снаружи ничем не отличался от других. Внутри он был еще роскошнее, чем у Пери. Ковры на полу были густо-индиговые, среди мягкой шерсти, словно звезды на ночном небе, мерцали узоры из белого шелка. Для воды и вина стояли фарфоровые сосуды, которые так и везли всю нелегкую дорогу, несмотря на их стоимость, фарфоровые чаши и блюда. Фрукты, сласти и орехи горами лежали на изукрашенных серебряных подносах.
Мохаммад Ходабанде сидел на подушках, справа — его жена Нисабекум. Темные глаза его были пустыми, он сидел, чуть подавшись лицом вперед, словно чтоб было удобнее ловить звуки. На нем были коричневый халат, серый кушак и белый тюрбан — строгая одежда, из-за которой он выглядел как священнослужитель. Рядом с ним жена сверкала павлином. Розовый халат сиял на фоне зеленого камзола, сочетавшегося с треугольным головным убором из розового и зеленого шелка. На обоих запястьях блестели золотые браслеты, кольца — на всех пальцах, кроме больших, и громадные серьги из крупного жемчуга и рубинов. Полные губы алели мареной, как и щеки. Муж ее выглядел задумчивым и отстраненным, а она словно разбрасывала искры, как ее украшения. Глаза ее обегали нас и весь шатер с такой скоростью, будто возмещали слепоту мужа.
— Добро пожаловать, сестра. Твой приход к счастью, — произнес Мохаммад.
— Да, добро пожаловать, — добавила жена пронзительным, громким и гнусавым голосом. — Мне редко выпадало удовольствие тебя видеть, но все мы слышали похвалы твоего отца тебе, сокровищу среди жен.
Пери изящно опустилась на подушку лицом к ним, а я остался стоять у дверей.
— Я недостойна ваших щедрых похвал, но благодарна за вашу доброту. Как вы себя чувствуете? Как ваши дети?
— Все здоровы, кроме, конечно, сына моего мужа, Султана Хассан-мирзы, чью утрату мы все еще оплакиваем, — отвечала Хайр аль-Ниса.
— Утрата детей печальнее всего, что можно описать, — сказал Мохаммад. — Поистине, тогда и поблек свет моих глаз.
— Да утешит вас Бог в ваших печалях. Какие ужасные горести вы перенесли!
— Ваши утраты столь же велики, — ответил он.
— Надеюсь, что Бог даровал вам здоровье на эти трудные времена.
— С тех пор как мы последний раз виделись с вами, зрение моего мужа еще ухудшилось, — сказала Хайр аль-Ниса. — Это бедствие для человека, столь одаренного к чтению и сочинению стихов.
— На то воля Бога, — вмешался он с покорным видом. — Теперь я сочиняю стихи в уме, а писцы переносят их на бумагу. Но к этому времени они уже все равно у меня в памяти.
— Не почитать ли нам стихи друг другу? — спросила Пери. — Было бы радостно услышать ваши.
— Мы непременно сделаем это, как только обоснуемся в столице.
Мохаммад Ходабанде дал знак, чтобы принесли угощение — чай и рисовую запеканку с шафраном и корицей, согревшие нас в этот холодный день. Я был очень доволен тем, как проходил прием, однако был все время начеку, так как ничего существенного пока что не обсуждалось. После чая разговор наконец зашел о дворцовых делах.
— Сестра, мы многое слышали о событиях при дворе. Ты должна нам все рассказать.
— Конечно, — согласилась она. — Я много работала в эти дни с мирзой Салманом. Я позволила ему уехать, чтоб сообщить об этом вам, но с тех пор от него не было известий. Он вам рассказал о случившемся?
Прошла минута, прежде чем они ответили.
— Он рассказал нам все, — бесцветно ответила Хайр аль-Ниса.
— И про войско, посланное в Кум? А про стражу казначейства объяснил?
— Да, про все, — сказал Мохаммад, словно эхо своей жены.
Странными были их ответы. Я ожидал похвал за ее превосходную службу.
— Служить вам было моим долгом, — ответила Пери, словно заполняя пустоту. — После вашего восхождения на трон я буду рядом с вами день и ночь, выполняя ваши повеления.
Она вела себя именно так, как надо, — уверенно и смиренно.
Мохаммад Ходабанде вздохнул.
— Вам надлежит знать правду: я не тот человек, что мечтал стать шахом, и я сомневаюсь, что переменюсь.
Пери улыбнулась, предчувствуя, как будет выполнять свои новые обязанности.
— Уймите свою тревогу, — отвечала она. — Мужи двора привыкли ко мне и будут делать то, что я прикажу. Я прослежу, чтобы ваши приказы выполнялись.
Брови Хайр аль-Нисы приподнялись.
— В этом не будет нужды.
Пери удивилась:
— Я никого не хотела задеть, но дворец — это сложный мир. Без подробного знания о нем сложно добиться повиновения.
— Мы рады, что вы наделены этим знанием, — сказал Мохаммад Ходабанде. — Когда вы расскажете нам все, что надлежит знать, его делами займется моя жена.
— Ваша жена?
— Именно так.
Губы Пери поджались.
— Я совершенно не понимаю, с чего бы матери четырех детей захотелось добавить к своим заботам еще и управление государством? Это слишком сложно для того, кого воспитали не так, как меня.
Мое сердце упало при этом рассчитанном оскорблении.
— Однако именно этим я и займусь, — высокомерно ответила Хайр аль-Ниса.
— Я всю жизнь училась этому, еще до того, как в четырнадцать лет стала советником у моего отца. Это непростые дела.
— О да, непростые, — сказал Мохаммад Ходабанде. — Вот поэтому ты обучишь мою жену, и она будет выполнять все мои желания.
— Брат, я прошу вас подумать и учесть все мои знания и опыт, которые должны использоваться на постоянной основе при дворе. Даже вельможи согласились, что я — лучший выбор для этой работы.
— Если бы вы смогли делать ее вместе, для меня это было бы лучше всего, — безмятежно ответил Мохаммад Ходабанде.
Расшитые края платья Пери дрожали. И я мысленно содрогнулся от несправедливости происходящего.
— С вельможами непросто. Если они чуют нерешительность, то немедленно этим воспользуются. Слабого они раздавят. Не ради себя, но ради вашей собственной защиты я прошу назначения вашим верховным советником. Ведь я, кроме прочего, рисковала для вас жизнью.
Она имела в виду устранение Исмаила, но, конечно, сказать этого не могла.
— Что вы хотите сказать? — потребовала ответа Хайр аль-Ниса.
— Рисковала жизнью, поскольку нельзя было быть уверенным, что назавтра сохранишь ее. Если бы не смерть Исмаила и не то, что вельможа, назначенный казнить вашу семью, сумел найти повод оттянуть приезд в Шираз, вы были бы сейчас бездетной вдовой — или хуже.
— Безусловно, это правда, но какое отношение это имеет к нам? Я слышала, лекарь Исмаила сказал, что он умер от избытка опиума и еды, что внутренности его завязались в смертельный узел.
Хайр аль-Ниса явно торжествовала, что обеспокоило меня.
— Я хотела сказать, что сделала все, что могла, дабы убедить его и его окружение сдержать убийц, — сказала Пери, — включая тех, что были посланы к вашим детям.
— Так ведь это Бог не дал нам такой судьбы, оттого ничего и не случилось, — ответил Мохаммад Ходабанде. — К чему сопротивляться подобному? День клонится к закату, и меня зовут мои книги. Оставляю вас вдвоем, чтоб договориться.
Во имя Всевышнего! Все было даже хуже, чем я опасался: он даже не задержался увериться, что жена все сделает правильно.
Улыбка Хайр аль-Нисы была ледяной.
— Да, в самом деле. Мы договоримся. Ты можешь начать с того, что поцелуешь мою стопу в знак преданности.
Требование было настолько оскорбительным для сефевидской царевны, что я едва сумел скрыть свое потрясение.
Пери встала, высоко подняв голову:
— Вы требуете, чтоб женщина царской крови целовала ногу девицы из деревни?
— Я требую, чтоб ты признала ту, кто теперь первая среди жен.
— Если бы вы знали свод дворцовых правил, поняли бы, что мое положение куда выше вашего.