Роткир ответил на её растерянный взгляд улыбкой.
— Нет, — покачал он головой. — Нет, конечно, это просто цвет такой. Платья-то в спальне, в шкафу висели? Много их таких, с незолотой вышивкой?
Ирабиль рассмеялась. Роткир был первым в её жизни человеком, который умудрялся сказать «нет» так, что слышалось «да», и наоборот.
— Спальня небольшая была. Не больше комнаты в гостинице, где на нас волки напали. Даже и поменьше. И просыпалась я всегда рано утром, даже когда…
«Даже когда всю ночь, до рассвета гуляла с Левмиром», — хотелось сказать, но слова отчего-то застряли в горле. От воспоминаний по телу прошла дрожь.
— А на кой? — зевнул Роткир и потыкал палочкой в костер. — Я понимаю — если дело есть, тут да, тут можно и до свету встать. А так-то? Дрыхни себе да дрыхни.
Ирабиль пожала плечами. То, что раньше казалось ей очевидным, сейчас она не могла объяснить даже себе. Зачем вампирам, существам, чей пик могущества — ночь, подниматься с первыми лучами солнца?
— Вампирам не так нужен сон, как людям, — принялась говорить Ирабиль, больше сама с собой. — А если нужен, то ложатся, когда нужно. День, ночь — не важно. Меня старались растить как человека, потому что я родилась мёртвой, вот и…
Роткир глухо закашлялся, сделал вид, будто дым угодил ему в лицо. Ирабиль замолчала, осознав, как прозвучали её слова. Вздохнула.
— Понимаешь, у вампиров рождение и смерть вообще неразрывно связаны. Когда вампир производит потомка, он сперва убивает человека, а потом дает ему свою кровь и делает вампиром. А если у вампира рождается ребёнок, как у человека, то этот ребёнок забирает все силы у матери, и она… Умирает. — Последнее слово Ирабиль прошептала, вспомнив портреты своей матери, её скульптурное изображение в Храме.
— У меня мамаша тоже, говорят, умерла, — подбодрил Роткир. — Сам не помню, рос где попало, вообще не знал, что такое бывает — «мама».
Теперь Ирабиль взяла палку и поковыряла ею горящие сучья.
— Их мало было, таких детей, — сказала она. — Но, вроде, у всех у них бились сердца сразу. А у меня — нет. Я несколько месяцев пила лишь кровь, не росла. Пока Акра не помогла мне запустить сердце. Говорят, она помогла, да. И вот, после того, меня растили как человека. Сердце всё равно часто останавливалось само, обычно ночью. Но теперь я знала, как его запустить. Иногда — наоборот, остановить не могла. Оно было как непонятная, сложная игрушка, пока…
«Пока не встретила Левмира, и тогда стало понятно, что делать с сердцем».
Роткир странно молчал. Должно быть, он хотел услышать о совсем другом. О балах, торжественных приёмах, прогулках в карете. Всё это было, да, но для Ирабиль — было обычной жизнью, по которой она совсем не скучала. Скучала по Акре, по тренировкам с Аммитом, по ночным прогулкам. Но об этом — разве расскажешь…
— Мне и теперь кажется, что я на самом деле не человек, — говорила И, глядя в пламя. — Просто снова разучилась останавливать сердце. Но Кастилос так же думал. Мы пытались остановить… Ну, тем вечером, перед волками. Без толку. Наверное, я не справилась.
— С чем? — пробормотал Роткир.
Ирабиль метнула на него быстрый взгляд. Роткир зевал и тёр глаза, едва борясь со сном. И чего это он вдруг? Раньше ей казалось, он вообще не спит. Всегда бодрый, всегда с шуткой наготове.
— Со своей вечностью. — Ирабиль запустила палкой в костер, подняв сноп искр. — Игралась ею, игралась, вот и поломала.
Как будто что-то изменилось. Ирабиль вдохнула и ощутила, как нечто, похожее на ветер, всколыхнуло её волосы, коснулось лица. Огонь оставался огнем, но был… другим. Языки пламени, только что располагающиеся вот так, в мгновение ока расположились по-другому. Словно кто-то наспех создал мир, точь-в-точь такой же, как настоящий, но немножко другой.
Послышался звук падения. Ирабиль повернула голову. Роткир лежал на боку и, закрыв глаза, тихонько посапывал.
— Эй! — возмутилась Ирабиль и, наклонившись, потрясла его за плечо. — А защищать меня кто будет? Если волки нападут?
— Не нападут, Солнышко. Волки знают, на кого нельзя, на кого можно.
Ирабиль вскочила с часто и тяжело бьющимся сердцем, сжала маленькие, бесполезные кулаки.
С другой стороны костра, у самого огня примостилась старушка. Крохотное съежившееся создание, закутанное в рваное старое тряпье непонятного цвета, она тянула к теплу костлявые руки и улыбалась беззубым ртом. Глаза блестели.
— Ты! Вы… Вы кто? — спросила Ирабиль.
Она искала в себе страха, но не находила, и от этого становилось страшно. Будто кто-то украл у нее страх, чтобы ловчее заманить в ловушку.
— Я-то? — лукаво сощурилась старушка. — Да кто я, Солнышко… Живу тут. Дай, думаю, с путниками побеседую, у огня согреюсь. А хочешь, милая, я тебе свой домик покажу? Тут рядом, только вперёд шагнуть.
«Что я делаю? Куда я иду?» — в ужасе спрашивала себя Ирабиль, но, шаг за шагом, продиралась вслед за старушкой через заросли кустов. Перед той ветки будто сами расступались, а принцессе приходилось несладко.
Поначалу она оглядывалась, ловила взглядом мелькающий огонёк костра. Там остался внезапно уснувший Роткир, там осталась её жизнь, свет, крохи надежды. А здесь её окружила тьма. И сгорбленная старушонка шла через эту тьму. Кто она? Человек? Вампир? Мудрая, или сумасшедшая? Вспомнив прорицательницу в Варготосе, которая пыталась предсказать ей будущее по ладони и умерла, Ирабиль встала, как вкопанная. У чего-чего, а остаться с мертвецом в тёмном лесу ей хотелось меньше всего на свете.
— Боишься, Солнышко? — Старушка тоже остановилась, повернулась к Ирабиль. — Это потому, что ты не светишь. Не хочешь светить. Впотьмах блуждать предпочитаешь.
«Почему я её вижу?!» — в испуге подумала Ирабиль.
Ночь. Луна бледной лепешкой тускнела где-то в небе, но, скрытая ветвями, почти не давала света. Тьма окутывала принцессу, однако старушку она видела. Сморщенное её лицо, странные, желтоватые глаза, как у Левмира.
— А он тебя почему видел? — улыбнулась старушка. — Когда ночью приходила. То-то же. Судьба приходит — её и с закрытыми глазами увидишь. Судьба человека — ему как звёздочка в небе светит. А судьба мира — она как Солнце для всех.
Почему-то сразу стало понятно, что под «он» старушка понимает Левмира. Их стародавние встречи на полянке у ручья. Будто кто-то впихнул в голову это осознание. Ирабиль попыталась отступить.
— Стой! — Впервые старушка повысила голос. — Назад шагнуть всегда успеешь. Ты вперед шагни.
— Куда? — Голос принцессы дрожал. — Мы уж сколько идём. Кто вы?
Старушка улыбнулась. От её улыбки в саму душу лилось спокойствие. От этого спокойствия хотелось кричать, бежать.
— Сколько же в тебе страха, — шепнула старушка. — Бедное дитя… Но тучи разойдутся. Я — твоя сказка, я — твоя жизнь, я — твой путь. Узнаешь меня раз — узнаешь покой. Узнаешь два — найдешь свою силу.
— Силу? — Сердце принцессы на мгновение замерло. — Мою настоящую силу?! Вы про ту, что Река забрала?
Старушка покачала головой.
— Ничего у тебя Река не забрала. Она лишь приумножила, а Солнце обогрело.
— Я не понимаю, — прошептала И.
— Шагни вперёд, Солнышко. Один лишь шаг, прошу.
Старушка, отвернувшись, сама шагнула вперед и исчезла.
— Где вы? — воскликнула Ирабиль.
Теперь, оставшись в одиночестве, она всем сердцем потянулась к своей загадочной проводнице. Та что-то знала, и вредить ей точно не собиралась. В этом мире если кто хочет навредить, так он приходит и убивает. Слава его величеству, великому королю Эрлоту.
— Один лишь шаг, — повторила Ирабиль и сделала этот шаг.
Снова, будто художник поставил один мир вместо другого. Быстро, похоже, но — иначе. Не то ветви расположились по-другому, не то воздух сделался прозрачнее.
— Вот и домик мой, — сказала появившаяся чуть впереди старушка. — Никто злой сюда не попадёт, а добрый человек всё, что нужно, найдет. Ты заходи, ты друзей приводи. Я-то вас не стесню. Я всё блуждаю, да хожу, всё смотрю, что в мире творится. Дома-то некогда сидеть. Уж рассвет скоро, а столько всего переделать надо.
Вот что самое главное изменилось. Впереди появилась поляна, посреди которой расположился деревенский дом. Он немного напомнил принцессе домик Левмира. Крылечко, сенцы, на черепичной крыше приземистая труба. Три окошка…
— Ночью-то спать полагается, — сокрушалась старушка. — Сил набираться. Нехорошо это, ночью работать. Но мы должны. И ты, и я, все твои друзья. Если мы ночь не поработаем — кто тогда на рассвете проснется?
В словах её слышалась горечь, и принцесса с удивлением посмотрела на старушку. Что она пыталась ей сказать? Почему не скажет прямо?
— Потеряют тебя, — вздохнула старушка. — Возвращайся, Солнышко. Будет время — отдохнешь и ты, а пока — трудись. А пока — свети. Некому больше, двое вас осталось, и оба блуждаете. А в доме моем зеркал много. И себя, и других рассмотреть хватит. Главное смотреть правильно и видеть нужное. Иной в зеркало заглянет, а сам — внутрь себя смотрит. А иной — наоборот, глядит внутрь себя, а там — зеркало…
— Я ничего не понимаю! — воскликнула Ирабиль.
Старушка покачала головой. Потом с улыбкой молвила:
— А вернуться-то просто. Достаточно назад шагнуть.
Как будто ветром толкнуло принцессу в грудь. Она пошатнулась, отступила на шаг, и пропал домик, пропала старушка, лес снова стал другим. Ирабиль перевела дух. Закрыла лицо ладонями, приходя в себя. Так. Что бы то ни было, сейчас нужно вернуться. Найти путь к свету, к костру. К Роткиру… А что если это его, спящего, волки сожрут?!
Она развернулась на пятках и бросилась было бежать, но тут же остановилась. Перед ней стоял кто-то, окутанный тьмою.
Принцесса завизжала, но чья-то рука закрыла ей рот. Лишь короткий писк вырвался наружу.
— Тихо, — приказал знакомый голос. — Ты что тут делаешь, балда?
Рука исчезла, и принцесса, издав слабый вздох, упала на грудь Кастилоса, обняла его дрожащими руками.