Мужчина согнулся под тяжестью ноши. Он тащил на плече внушительных размеров мешок, несмотря на который, ступал мягко и, для человеческого слуха, почти беззвучно. Остановился у борта, в трёх шагах от Айри. Аккуратно положил на палубу мешок, растянул горловину…
И тут тучу унес ветер. Руки мужчины замерли, как и он сам. Медленно поднял голову, окинул взглядом единственного глаза ссутуленную фигурку, неподвижно стоявшую рядом.
— Княжна Айри! — Мужчина поклонился.
— Здравствуй, Ворон, — вздохнула Айри. — Прости, если помешала. Ты не ждал тут никого увидеть.
— Ну что вы, госпожа… — Ворон в смущении почесал бороду. — Как вы можете помешать? Это ведь целиком ваши владения. Я тут — птица залётная.
Он стоял в глубоком раздумье и теребил край мешка.
— А я тут — курица безмозглая, — зло сказала Айри. — С подрезанными крыльями.
Осознала вдруг, как же сильно хотелось выговориться кому-то, но некому было. Даже Эмарис её покинул, едва зашив рану. Да, конечно, вампиры — одиноки. Они сами решают свои проблемы. Но Айри-то была человеком…
— Расскажите мне, что вас тревожит, госпожа, — добродушно предложил Ворон. — На сердце полегчает.
И Айри начала рассказывать. Плюнув на все приличия, забыв о смущении, и о том, кто перед ней. Путанно начав с воздушного шара, то и дело сбиваясь на историю людей и вампиров, расписывая красоту королевы — а значит, и принцессы — Ирабиль. Говорила и говорила, подбираясь постепенно к тому поединку, после которого оказалась здесь.
Ворон кивал, издавая порой звуки, которые означали заинтересованность: «ага», «хм…», «вот оно как», «ну ничего ж себе». Руки же его тем временем ныряли в мешок, доставали свертки и бросали за борт. С негромкими всплесками море принимало ещё одну тайну.
— И теперь, — заканчивала Айри рассказ, — я не понимаю: за что он меня ненавидит? Нет, я привыкла. Я всегда была одна. Я и сейчас вспомню. Но как я смогу отвернуться от своей судьбы?! Мне предначертано идти туда, куда и он. Я думала, пойду с ним, как соратница, а выходит, придется тащиться сзади, как… Не знаю…
Ворон, кряхтя, вытащил самый большой сверток из мешка, бросил в воду. Потом понюхал мешок, скривился, но выбрасывать не стал — аккуратно сложил. Тут только заметил, что княжна молчит и, более того, плачет, опустив голову. Похоже, от него требовалось что-то сказать…
— Ну, госпожа моя, вот что я тут скажу, — начал он. — Если б я к бабе шёл, а за мной бы другая увязалась — я б её тоже, думаю, пырнул. Ну, если б слов не поняла и кулака не испугалась.
Айри с удивлением посмотрела на Ворона. Не так она представляла себе «утешение». Ворон же, ободрённый вниманием, продолжил:
— Баба — что? Баба — существо неразумное, к рассуждению неспособное. А две бабы — это как кошка с собакой. Вцепятся друг в дружку, потому как природа у них такая. И если я, допустим, перебрал и зашел случайно не к той бабе — это дело обычное, чего уж там. Оно, как говорится, «Доброе утро, меня зовут Ворон, приятно было познакомиться» — и до свидания. Смекаете, госпожа? Моё дело, сам решу, куда меня сердце зовет. Чего пониже сердца — оно-то всё зовет туда, куда глаза смотрят. А сердце — оно знает, куда надо. И вот когда я туда иду, нечего за мной увязываться всякой шалаве, которую я вчера, в канаве заблёванной…
— Ты с ума сошел? — закричала Айри. — Я — княжна!
Ворон, кажется, сообразив, что и вправду увлекся, замолчал. Хмыкнул, поскреб ногтями бороду.
— Это простите, — сказал он. — Личное. Детство вспомнил.
Айри чувствовала, что на смену тоске пришла злость. Чувство это было привычным и вполне её устраивало.
— Что бы там ни было между нами, — говорила она, сжимая перила борта до боли в пальцах, — теперь всё не то. Во мне его кровь, я не помешаю, я ведь просто хочу исполнить судьбу! А судьба моя — где-то там. Зачем-то я нужна на этом вампирском Западе.
— Прошлое-то никуда не девается, — возразил Ворон. — Вам вот кажется, вы — вот такая. Стоите тут, маленькая, тоненькая, слёзки под луной проливаете. А загляните внутрь — там у вас бездны целые, там одной памяти столько, что за год не переберёшь, и всё это — вы. А для стороннего человека? Для него — своя память, и хоть он вас сестрой признал, а голова-то другое помнит. Это одно. А второе — вы ж и сами всё понимали сразу, потому и прятались у нас тут.
Айри опустила голову. Ворон был прав. У неё было много причин скрываться, но главной, той, в которой себе не признавалась, была именно эта.
— Я ж тому сопляку когда про нашу «Покровительницу» рассказывал, по глазам смекнул — угадал он там кого-то. Да, видать, неправильно угадал. Не вас он ждал, госпожа моя, потому расстроился. Это как если бы я, к примеру, шёл к человеку за деньгами, а тот мне вместо монет — бутылку вина и бабу голую. Оно, конечно, хорошо, да только я, мил человек, денег жду, потому как договорённость у нас была, и ты от меня не отбрешешься, а будешь орать, я тебе глотку-то…
— Спасибо! — оборвала Айри вновь увлекшегося Ворона, который, возможно, тоже впервые в жизни с кем-то так откровенно говорил. — Я поняла. Поняла, что в твоем мире женщины подобны животным. Ну или так ты к ним относишься.
Ворон, с устрашающей улыбкой, развел руками:
— Тут, госпожа, не от мира зависит. Просто вот такие мы, мужики, дураки. Всегда у нас баба виновата. Либо не та, либо не там, либо не то. А ежели вы по-другому хотите, так не будьте бабой. Пусть он в вас другое увидит. Но таких сказок я, признаюсь, ещё не слыхал…
И, хотя лицо Айри сохраняло ещё злое выражение, сердце её успокоилось. Получилось глубоко вдохнуть полной грудью, и даже шрам не напомнил о себе. Пусть по-дурацки, но Ворон, кажется, был прав. Предстояло создать новую себя. Как всегда — из пепла прежней.
— Спасибо тебе, — сказала Айри и протянула руку Ворону.
Тот с недоумением посмотрел на тонкую гладкую ладошку. Айри не одумалась, не отдернула ее. Тогда Ворон осторожно пожал её своей едва ли не чёрной, грубой, покрытой порезами лапой.
— Кстати! — прищурилась Айри. — Кого ты тут выбрасывал? Что, думаешь, я не вижу ничего?
Ворон досадливо откашлялся, отняв руку, но тут же улыбнулся с хитрецой.
— А на этот счет, госпожа, загадка есть. Вот, попробуйте:
С ним я спорить не хочу,
Ему горы по плечу!
Два могучих есть крыла
У царя всех птиц…
Айри расхохоталась, а миг спустя к ней присоединился Ворон. Вышедший с обходом капитан замер, увидев стоящих рядом и заливающихся смехом княжну и матёрого убийцу. Хотел было вмешаться, но вспомнил, что Айри — вампир, и остановился. Покачал головой, махнул рукой и пошел себе дальше.
XIVРуины
Если не считать Аммита (который был всё-таки вампиром) и Левмира (который появился значительно позже), то единственным человеком, которому безоговорочно доверяла принцесса Ирабиль, была служанка по имени Акра. Эта женщина вкралась в самые первые воспоминания, она всегда была где-то рядом. Если Аммит и остальные учили принцессу быть вампиром, то Акра — как теперь понимала Ирабиль — учила её быть человеком.
И вот, оказалось, что Акра — … Кто? Этого принцесса не знала. Но если раньше она могла позволить себе задирать нос перед Акрой, то сегодня ощутила странное. Что Акра — взрослая и сильная, а она — маленькая и ничтожная песчинка.
Если бы в тот момент, когда с лица старушки упал морок, в домике оказалась Арека, она бы лишилась чувств. До сих пор она помнила, как прозвучали из окна эти страшные слова, произнесенные грубым мужским голосом: «Она умерла. Просто, как все». А потом, придя в себя, Арека долго, стоя на коленях, просила бы прощения за все те глупые, гордые слова, которые говорила, опьянённая ядом Эрлота. Сбивалась бы и запиналась, боясь, что времени опять окажется слишком мало, что смерть опять подведет черту…
Но Ареки не было в домике, и она так никогда и не узнала, что служанка непостижимым образом жива. Для нее Акра умерла тогда, когда и должна была, заронив в душу нужные семена. Ушла, уверенная, что всё будет сделано правильно и без её участия.
А принцессе Ирабиль не в чём было каяться. Она никогда не обижала Акру, не говорила ей резких слов. Разве что в далеком детстве, в порыве чувств, но этого не сохранила ни её память, ни, верно, память Акры. Кто помнит лепет несмышлёных детей? И что в нём смысла?
Поэтому Ирабиль, лежа без сна в постели на втором этаже одноэтажной хижины, не терзалась угрызениями совести. Нет, у нее тоже были мрачные чудовища, пожирающие душу, но звали их иначе. Это была грусть, тоска по себе прежней. Злость на себя, лишенную сил и бесполезную. И — страх. Не перед Эрлотом — что он мог, кроме как убить? — а перед собой. Перед теми нежными ростками, что поднимались в глубине её души, и которым она пока не отваживалась дать названия. Надеялась, что они погибнут раньше, чем созреют, что палящее Солнце Востока испепелит их, потому что Алая Река их только питала.
Но и не об этих ростках сейчас думала Ирабиль. Она, с детства владевшая искусством забывать обо всём, кроме того, чем увлечена — искусством, за которое дорого бы заплатили многие взрослые, — вертела в руках маленький металлический ключик, который тайком сунула ей в руку служанка. И думала о дверце внизу. Единственной, которая была заперта в доме.
До сегодняшней ночи, несмотря на то, что дом рос и открывал перед ними всё новые пространства, трое путников не покидали единственного помещения, которое казалось им настоящим и безопасным. Но после того как пришла старушка, страх куда-то делся. И принцесса сумела убедить половину своих защитников расположиться с бо́льшими удобствами.
На втором этаже дома обнаружились просторные спальни. Войдя в одну из таких, Ирабиль едва сдержала возглас: «Я дома!». И вправду, это была настоящая дворцовая опочивальня. Принцесса прыгнула на кровать, размером с памятную землянку Ратканона, и тихонько запищала от восторга. Ничего более мягкого, тёплого и уютного ей не попадалось це́лую вечность. Даже кровати в гостинице Варготоса, тоже неплохие, не шли ни в какое сравнение с этим чудом.