Сколько же глупостей он написал! И люди, собравшиеся на его могиле, говорят глупости. С ненужным пафосом. И имя у него было дурацкое, смешное: Аким Шевалье. И почему он не взял псевдоним?
Все надо начинать заново. Он не хотел больше быть Акимом Шевалье. После всего увиденного — не хотел.
Что ж, создатели документального фильма в одном были правы: писателю Акиму Шевалье отныне и всегда будет тридцать три года…
…Глазов остановился, когда его окликнула Юлия. Махал топором уже с час и не чувствовал усталости. Задумался крепко: а что же на самом деле случилось с писателем? Жив ли он? А очнувшись, с удивлением оглядел гору наколотых дров. Кузьминична, стоя на крыльце, одобрительно кивала головой: мужик! Юлия улыбалась:
— Митя, отдохни.
— Да я вроде и не устал, — неуверенно сказал Глазов. И тут только почувствовал: устал! Ох как устал! Спину и плечи ломило.
— Давай я тебе воды на спину полью, — улыбнулась Юлия, спускаясь с крыльца. — Ты потный.
Под желобом, приделанным к крыше, стояла бочка с дождевой водой, в ней плавал грубо сработанный деревянный ковш. Глазов послушно подставил спину. Когда прохладная вода полилась на нее, стало немного легче.
— А ты что делала? — спросил, подхватывая принесенное Кузьминичной полотенце. Полотенце было жесткое, льняное.
— Бабушкин огород смотрела. Она меня убеждала выращивать овощи, представляешь?
— С трудом, — усмехнулся он.
— Пойдем в лес, погуляем? До вечера еще далеко.
— Да уж… — Он вздохнул. — Ну, если ты так хочешь — пойдем.
Он натянул футболку, потом поднял колун и с силой воткнул его в лежащее на земле бревно. На топорище повесил полотенце.
— Милая, ты что ж, в этих штуковинах в лес собралась? — прищурилась Кузьминична на босоножки. — А ну, погоди.
Юлии пришлось переодеться в стоптанные полуботинки, которые были ей великоваты. А с модными укороченными штанами и блузкой смотрелись нелепо. Но она оставила босоножки на крыльце, а волосы повязала ситцевым платком, который дала ей хозяйка со словами:
— Голову напечет, целый день по жаре-то ходить. И комаров в лесу полно… Эх вы, городские!
Городские меж тем отправились на прогулку, не подозревая о том, что в лесу на них накинутся злющие голодные комары. Глазов сорвал березовую ветку и активно стал от них отмахиваться.
— У меня есть спрей, — с улыбкой сказала Юлия. — Тебе тоже надо побрызгаться.
— То-то я гляжу: от тебя пахнет странно. Не духами. Ладно, переживу.
— Ну и как твое расследование? Зашло в тупик?
— Я не могу понять одного: почему Кузьминична упорно не признается в том, что это не ее сын? Не Андрей?
— А может, ее?
— Не говори ерунды! — слегка рассердился Глазов. — Очевидно, что это Аким Шевалье пришел на хутор из дачного поселка, непонятно каким образом уцелев от взрыва. И как только он смог дойти? Разве что ненависть придает силы. Человек — существо живучее. Я было растерялся, когда она его ни на одной из фотографий не признала, но теперь уверен, что это именно он. Видимо, сделал пластическую операцию. У него и лицо странное. Словно резиновая маска. Гладкое, розовое. Я бы сказал: неестественное. Такое ощущение, что это не его лицо.
— Я тоже так думаю, — неожиданно согласилась Юлия. — Аким Шевалье жив. Одного не понимаю: как он мог не объявиться родной матери? Вообще никому из родных? Дочери? Ближайшим родственникам, друзьям? Как?!
— Может, у него их и не было? Друзей? А что касается матери… — Глазов вздохнул. — Был я у нее. Хорошо выглядит, мемуары пишет. Проблема у нее только одна: деньги.
— Глупый ты, Митя. Не понимаешь. Это потому, что у тебя детей нет. Ну какая мать может смириться с потерей сына? Кузьминична и та верит, что ее Андрюша жив. Что все у него хорошо, что внуки у нее будут. Старая, одинокая женщина. Конечно, она его узнала. Сердцем узнала. Поняла, что для него она пусть на короткое время, но мать. А получилось, что и навсегда. Он ведь и до сих пор ей помогает. А родной матери даже не сообщил, что выжил.
— Но не объявляется же? Так?
— Потому что есть причины. Кто он теперь? Гражданин США? И почему ты уверен, что не приезжает?
— Она же сама сказала. Кузьминична.
— Она мать. Понимаешь: люди нашли друг друга. Я с ней долго разговаривала, пока ты дрова колол. Похоже, им было хорошо вместе. Кузьминична только и живет теперь своим Андрюшей. И не скажет она, что он здесь бывает, если сын не велел. И деньги копит именно потому, что Андрюше могут понадобиться. Она же не знает, где он теперь и сколько у него этих денег. Понимаешь? Он ей не сказал, что из страны уехал. Он ее бережет.
— Откуда ты так хорошо ее понимаешь? — не выдержал Глазов. — У тебя-то самой дети есть? Нет. Кстати, а почему нет? Жили вы богато, и долго. Не год, не два. Не думаю, что муж не хотел. Может, не мог? Или дело в тебе?
Ему показалось, что Юлия сейчас заплачет. Ну вот, опять! Больное место! Губы у нее задрожали. Остановилась посреди тропинки, посмотрела на него с укором. Зачем?
— Извини. Ну извини, — прижал ее к себе Дмитрий. — Я же не чужой тебе человек…
— Поэтому я и не могу рассказать…
Вот этого он уже не понимал. Если не чужой, то почему не может? Что здесь за тайны? Поспешное бегство, возможность слежки. И упорное молчание о прошлом. Во всяком случае, она сейчас нуждалась в утешении. Здесь, на опушке леса, они были одни. Он тронул губами темные волосы, потом щеку, губы. Сначала нерешительно, потом все смелее и смелее. Она ответила.
Несколько минут они жарко целовались. Он вдруг вспомнил высокую постель в горнице, пуховую перину, огромные подушки. А потом вспомнил жену и отстранился.
— Похоже, мы не тем занимаемся, — сказал хрипло. — Не расследованием.
— Ты что, жену вспомнил? — И Юлия медленно начала поправлять выбившиеся из-под косынки пряди волос.
— А что? Не должен был?
— Отчего же. Но я так поняла, что вы разводитесь.
— Сказать по правде, я ей никогда не изменял. Не такой я человек. Но с другой стороны, ты права: мы и в самом деле на грани. Развода. Когда я женился на Светлане…
— Это обязательно: рассказывать мне о своей жене? — резко оборвала она.
— Ты тоже можешь рассказать. Про ППШ.
— Что?!
— Петр Петрович Шумов. Так, кажется, называлась ваша фирма?
— Ах ты справки наводил!
— Допустим.
— По-моему, целоваться гораздо приятнее, чем выяснять отношения.
Он тоже так считал. Поэтому поцеловал еще раз. И еще. Обнял за плечи, и они медленно пошли по тропинке. До небольшой поляны в окружении старых берез.
— Хорошо! — сказал Глазов, усаживаясь на поваленное дерево. — Если бы не комары, было бы просто замечательно! Рай на земле!
— Надо было воспользоваться спреем, — лукаво улыбнулась Юлия, присаживаясь рядом.
— А кто-то мне не предложил.
— А ты не знаешь, что баллончик лежит в сумке?
— Я по твоим сумкам не шарю.
— Эх ты! Не чужой мне человек, — передразнила она.
— Ну, учитывая, что нам одну на двоих кровать застелили…
— Ты что-то имеешь против? — прищурилась она.
— В общем-то… — он смутился.
— Ну-ну. Смелее. Я уже поняла: ты из тех мужчин, что сначала расставляют все точки над «и», и только потом позволяют себе предаться страсти. Основательный.
— Это плохо?
— Это скучно. Милый мой, тебя же практически невозможно соблазнить! Я тебя сегодня полночи ждала. Думала: дверь на террасу открыта, чего ж ему еще? Мне надо было послать письменное сообщение о своих намерениях? Или у твоей жены разрешение спросить?
— Ну, знаешь!
— А Кузьминична тебя хвалит.
— При чем здесь она?
— Она — лесная колдунья. Ведьма, — страшным голосом сказала Юлия. — Я у нее зелье попросила.
— Какое еще зелье?
— Приворотное.
— Совсем вы, бабы, чокнутые!
— А ты не веришь?
— Да ну вас! Комары закусали. — И он поднялся с упавшего дерева. Юлия рассмеялась:
— Может, убежишь? А вдруг я им губы намазала? И никакой это не спрей от комаров, а зелье приворотное? Запах которого так тебя привлекает?
— Это шутка?
— Ну конечно, шутка! — она тоже поднялась. — Как видишь, комары и меня кусают.
Глянул с опаской. Черт их знает! Бабулька и в самом деле со странностями! Вот и уважай после этого старость! Сыпанет тебе в чай какой-нибудь отравы!
— Пойдем-ка на солнышко, милая. Там нет комаров. Зато есть ромашки. Замечательные! Когда шли, я их заприметил. Огромные белые ромашки. Хочу подарить тебе букет полевых цветов.
— Это значит «да»? — лукаво улыбнулась она.
— Что «да»?
— Зелье подействовало?
— Оно давно уже подействовало. Когда его и в помине не было. Как видишь, я честный. Ну, пойдем. — Он потянул ее за руку. Комары и в самом деле становились все злее. Романтическое настроение уходило вместе с выпитой ими кровью.
Оказавшись на опушке леса, он вздохнул облегченно: зловредные насекомые отступили в тень. Солнышка они не любили. Дмитрий нагнулся и сорвал первую ромашку. Протянул ей.
— Любит, не любит… — начала обрывать лепестки Юлия.
— Гадаешь? — с иронией спросил он.
— А что? Сбывается! Когда-то у меня была большая-пребольшая любовь…
— Да ну? — с ревностью спросил он. — В школе?
— Нет, не в школе. Но что-то детское в ней было. Ревность, наверное. Не мне, так никому. Как глупо! Все глупо.
— Он что, не любил тебя?
— Как оказалось. Впрочем, не обязательно об этом рассказывать. Не время еще.
— Ну хочешь, я тебе что-нибудь расскажу? Взамен?
— Боюсь, замена неравноценная.
Она резко отбросила ромашку с наполовину оборванными лепестками. Он почувствовал, что подошел вплотную к тайне. Вот оно, начинается! Но не время. Значит, расскажет. Когда время придет. А когда оно придет?
Дмитрий почувствовал вдруг раздражение. Кто он для нее? Охранник? Личный шофер? Частный сыщик, нанятый ею для расследования убийства мужа? Раз ей решать, когда время, а когда нет. Меж тем как сыщик, он может потребовать полной откровенности. Так нет! Надо пудрить ему мозги! Играть в любовь, обрывать лепестки у ромашки! Он резко разогнулся и перестал рвать цветы.