— Что с тобой? — спросила Юлия, встретившись с ним взглядом.
— Ничего.
— Митя…
— Хватит уже. Пойдем.
— А цветы?
— На. — Он неловко сунул ей в руки букет. Обратно шли молча. Хорошо, что противная собака с ними не увязалась!..
…Альфа встретила их заливистым лаем. Обиженным. Мол, гуляли без меня, а я тут на привязи.
— Сидеть! — велела хозяйка. И собака обиженно поджала хвост.
Кузьминична, гремя подойником, шла доить своих коз. День клонился к вечеру, но солнце еще стояло высоко. Длинный июньский день. Светлые ночи…
…Одна из таких ночей все-таки наступила. Глазов, не зажигая света, прокрался в горенку, где Юлия уже лежала на кровати, и глупо спросил:
— Ты не спишь?
— Нет, — шепотом ответила она. И, чувствуя его неуверенность, добавила: — И без тебя не усну.
Он молча стал раздеваться. Потом, зажмурившись, хотя и без того было темно, нырнул в постель, под одеяло.
— Знаешь, я немного отвыкла, — прошептала она. — У меня уже давно не было мужчины.
— Ты что, боишься?
— А ты разве нет? Ведь у нас с тобой это в первый раз?
— Сам не знаю. Что тут такого особенного?
Она тихонько рассмеялась в темноте. Потом прижалась к нему. Теплые, мягкие губы встретились с его губами.
— Подумать только! Каких-нибудь две недели назад я даже не знала, что ты существуешь на свете!
— И я… не знал…
Он ласкал ее и чувствовал нежность. Хотелось верить, что это навсегда…
…Потом они лежали усталые, прижавшись друг к другу. И вдруг в окно заглянула луна. Стало светло.
— Смотри-ка, луна! — удивленно сказал он.
— И в самом деле. Как это удивительно! Луна!
Они одновременно рассмеялись и поцеловались. У него было такое ощущение, что во всем теле раздается неумолкающий звон. Словно серебряные колокольчики едва-едва касаются друг друга. И эта удивительная музыка звучит в каждой клеточке, в каждом крохотном сосудике, в каждом из пронизывающих его нервов: дин-дон, дин-дон, дин-дон…
ВИВАЧЕ (Очень живо)
Проснувшись, он сразу же почувствовал: случилось что-то значительное. В окно светило солнце, тело словно провалилось в мягкую пуховую перину. А рядом лежала любимая женщина, и пахло его любимыми духами. От волос тоже исходил тонкий, какой-то особый аромат. Он лежал, боясь пошевелиться. Она еще спит. Как бы не разбудить!
А вдруг она проснется, и все исчезнет? Скажет, что все, что случилось вчера, было ошибкой и больше не повторится. Их ведь, в сущности, ничего не связывает. Призрак писателя Акима Шевалье и прошедшая Ночь. И то и другое легко забыть. Кому теперь нужно их расследование?
Ему не хотелось, чтобы все закончилось. Глазов понял — влюбился. Чего с ним давно уже не случалось. В двадцать восемь лет он думал, что знает о любви все. Что жизнь определилась, и дальше остается идти по широкой, ровной дороге, никуда не сворачивая. И в этот самый момент с ним случилось что-то странное.
Он почувствовал, что рука затекла, и чуть пошевелился. Юлия тут же проснулась и сразу попыталась закрыть рукой лицо:
— Не смотри, не смотри… Я без косметики…
— А разве я тебя еще не видел без косметики? — удивился он. — Вспомни тот день, когда я впервые появился в твоем доме. На тебе были старые тренировочные штаны…
— Митя! Перестань!
— Кстати, я давно уже на тебя смотрю. И все успел разглядеть.
— И мои морщины?! — в ужасе спросила она.
— Где? Наверное, у меня что-то со зрением, — он с улыбкой потер глаза. — Близорукая дальнозоркость. Не вижу ни одной.
— А седые волосы?
— Волосы? А я думал, так нынче красят. Мелирование.
— Мелирование — это другое. А седина — это седина. Последний год был для меня особенно тяжелым.
— Ладно. Не переживай, — он крепко прижал ее к себе. Потом зевнул и спросил: — Будем вставать или останемся в постели до вечера? Меня это вполне устраивает. Не хочу видеть ни собак, ни кур, ни кроликов. Ни старую ведьму, — беззлобно сказал он. — Только тебя…
Он полез целоваться, нетерпеливый от своего детского, щенячьего восторга. Надо же! Влюбился! Она пыталась спрятаться от его глаз и настойчивых поцелуев и натягивала до подбородка одеяло. Минут десять они возились в постели, как маленькие дети. Потом дошло и до серьезного. После смешков и любовных игр — пылкие объятия.
Они еще долго лежали в постели. Ленивые, разморенные. Вставать не хотелось. За стеной слышалось какое-то движение. Кузьминична, наверное, готовила корм для своего большого хозяйства. И Юлия спохватилась:
— Слушай, неудобно как! Лежим, целуемся. Надо бабушке помочь. Скоро уже десять часов!
Дмитрий неохотно вылез из-под одеяла. Едва коснувшись ногой пола, охнул. В перине было хорошо! А топором-то вчера намахался! И спинка бо-бо!
— Намазала бы ты меня кремом, — пожаловался он.
Юлия рассмеялась:
— Разве можно показываться перед любовницей в таком виде? Слабым и жалким, с больной спиной? Ты сейчас должен быть как горный орел.
— Если уже на то пошло, я, пожалуй, начну разглядывать твои морщины. Это что касается орлов…
— Ладно, я пошутила. Иди уже. Я одеваться буду.
Он ушел неохотно. На лице отчего-то блуждала глупая, довольная улыбка. Он вышел во двор, долго плескался под рукомойником. Когда вернулся в избу, Кузьминична с Юлией накрывали на стол. За завтраком хозяйка все косилась на гостей, особенно на Юлию, со значением. Потом не выдержала и спросила:
— Дите-то сама нянчить будешь или родителям подбросишь, как молодежь нынче делает?
— Какое дите? — растерялась та.
— Известно какое. Через положенный срок народится.
Юлия вдруг покраснела:
— Вы, бабушка, ошибаетесь. Я не могу иметь детей.
Дмитрий, услышав это, уронил на пол ложку и поспешил спрятаться под стол, бормоча: «И где она? Куда закатилась?» Вот оно что! Все-таки она не может иметь детей! А бабулька-то враз быка за рога! «Через положенный срок народится…» Когда разогнулся, Кузьминична нараспев сказала:
— Я тебе давеча рассказала, как оно бывает, да ты не поняла. Это, милая, не твоя вина. Знать, мужики у тебя никудышные были. Здеся порода нужна. И дело тут не в случае, а в силе, с которой любовь эта случается. Поняла?
— У меня гормональный баланс в организме нарушен. Я лечилась долго, но все равно ничего не вышло. Забеременеть могу, но потом все равно теряю ребенка. Меня врачи чуть ли не силком к кровати привязывали — не помогает. Мне уже тридцать пять, и — ничего.
— Ни про какие балансы я не знаю, — поджав губы, сказала Кузьминична. — А что сказала, то сказала. Каждому на это свой срок дан.
Юлия с сомнением покачала головой. Дмитрий молчал, боясь даже ненароком стукнуть ложечкой о чашку. Привлечь к себе внимание. Вдруг опять начнет плакать? И чего это Кузьминична полезла со своим разговором о детях? Он покосился на обеих и потянулся за куском хлеба. Вроде все мирно прошло. Юлия пьет козье молоко, бабка чаек прихлебывает. Вприкуску с чесноком. После завтрака он спросил у Юлии:
— Ну что? В город поедем?
— А что нам надо в городе?
— Выяснить, чем занимался писатель после того, как ушел с хутора. Как он вообще попал в Америку? Это не так просто, стать гражданином Соединенных Штатов. Начинал-то он свой путь в маленьком районном центре. Я пойду спрошу у Кузьминичны кое-что, а ты пока собирайся.
Она послушно отправилась в горенку собирать вещи. Глазов же двинулся к кроличьим клеткам, в которые Кузьминична совала охапки свежескошенной травы.
— Бабушка, а вы денег Андрею давали, когда он с хутора ушел?
Та обернулась, привычно поджала губы:
— Что-то ты, милок, все об моем Андрюше выспрашиваешь? Уж не натворил ли он чего?
— Нет, с ним все в порядке. Просто думаю, как в городе на хорошую работу устроиться. Уволили меня.
Кузьминична глянула, словно рентгеном просветила: врешь? Дмитрий глаз не отвел. Та покачала головой:
— На хорошую работу! Андрейка мой после болезни глупость одну поначалу в голову взял.
Денег-то я дала, а он купил какую-то палку с дырочками да насвистывал на ней целыми днями, перед тем как в город уехать.
— Флейту?
— Может, и флейту. Жалобно так насвистывал. Сердце до сих пор щемит, как вспомню. Откуда только выучился? Только, видать, помогла ему та свистелка. Денег мне стал присылать, едва минул годок. Да немалые деньги. Так-то.
— Палочку, значит, с дырочками. — И Глазов едва не рассмеялся. Все сходится! В детстве Аким Шевалье учился играть на флейте! И по сию пору это его излюбленный музыкальный инструмент!
Дмитрий уже мысленно составил для себя план поездки в город. Радостно сказал Кузьминичне:
— Мы сейчас в город едем. Уж не знаю, вернемся к вам или нет'. Дела. А вам огромное спасибо за все!
— Ты, милок, заезжай, ежели что. Твою не приглашаю, ей здесь не место. Не деревенская. А тебе подсоблю. Сила в тебе есть. Земле, ей сила нужна. Заезжай, ежели что.
Глазов кивнул благодарно.
Юлия с сумкой в руке спускалась с крыльца. Подошла к Кузьминичне, что-то вполголоса начала говорить. Глазов не слышал, что именно. Потом хозяйка вышла за калитку, чтобы проводить гостей. Усевшись в машину, Глазов спохватился:
— Бабушка, фамилию-то вашу я забыл спросить! Как у Андрея в паспорте было записано?
— Как себя, так и его записала. Никольским. Андрей Александрович Никольский сынок мой. Так-то.
«Вот и все, — подумал Глазов. — Круг замкнулся. Значит, под этим именем он живет и теперь. Только переделал на английский манер: Андре Никольски. Личность установлена. Так-то…»
Он прощально махнул хозяйке рукой и захлопнул дверцу. Машина плавно тронулась с места. Кузьминична еще долго стояла у калитки, смотрела им вслед…
…В машине он осторожно спросил Юлию:
— Ты почему мне ничего не сказала?
— О чем?
— О том, что у тебя проблемы со здоровьем?
— Думаешь, так просто в этом признаться? Что ты неполноценный человек? Женщина, которая детей иметь не может, все равно что половина женщины.