Лариса вдруг отчетливо представила лицо Павла. Она знала наверняка, что бы он сейчас сказал ей. Она даже отчетливо услышала его голос: «Поздравляю, дорогая! До сего момента ты была просто шлюхой, да, да, не спорь, шлюхой. За год сменила пятерых мужчин и ложишься в постель с человеком, которого знаешь не более трех часов. Ты готова публично раздеваться на сцене, обниматься, целоваться, принимать откровенные позы. Но это – цветочки. Ты связалась с наркоманом, дорогая, а это уже проторенная дорожка. Она ведет к одному концу. Ты знаешь к какому…»
Лариса тряхнула головой, прогоняя видение, которое было до ужаса ярким. Да, она связалась с Глебом! А раз связалась, то пойдет до конца, приняв его таким, какой он есть, – наркоманом, преступником, вруном. Что делать, если он достался ей таким, а не другим, каким хотелось бы? Наверное, все еще можно выправить, ведь не окончательно же он увяз в этом дерьме. Существуют клиники, врачи, у нее есть кое-какие деньги, в крайнем случае можно будет взять в долг у Павла, хоть бы и под проценты!
А может, лечения никакого не потребуется. Главное, не рисовать все сразу в черных красках, не поддаваться эмоциям.
Хлопнула дверь ванной. Лариса вздрогнула и выпрямилась в кресле, продолжая держать в руках надломленную сигарету.
На пороге комнаты показался Глеб. Лицо его порозовело, движения стали более скоординированными.
– Ого, – он окинул прибранную комнату восхищенным взглядом. – Как здорово стало. Приходи убираться каждый день, из тебя выйдет неплохая горничная.
– Похоже, так и будет, – сухо проговорила Лариса.
– Как? – не понял Глеб. – Ты переквалифицируешься в уборщицы? Быть колоратурным сопрано тебе приелось?
– Нет. Я буду приходить сюда каждый день.
– Очень польщен, – он двинулся к ней и остановился в нескольких шагах. Сигарету, зажатую в ее ладони, Глеб не видел, он смотрел Ларисе в глаза и улыбался.
– Глеб, – она встала ему навстречу, – мне нужно поговорить с тобой. Это очень серьезно.
– Ты меня пугаешь, – он округлил глаза. – Так обычно говорят женщины, когда тест на беременность дает положительный результат. Я пока еще не готов становиться прилежным отцом. – Глеб попытался обнять Ларису за талию, но она увернулась от его рук.
– Прекрати. Я вовсе не собираюсь рожать от тебя. Во всяком случае, сейчас.
– Значит, в скором будущем? – Он поймал ее сжатую в кулак ладонь, осторожно разогнул пальцы. Лариса не сопротивлялась. – Что там у тебя? Ножик? Решила зарезать меня из ревности?
– Решила, – она подняла руку с сигаретой.
По тому, как мгновенно окаменело лицо Глеба и забегали его глаза, ей стало ясно, что она не ошиблась.
– Ну и что, хозяйские это сигареты? – Она в упор смотрела на него.
– Да. – Его голос звучал не очень уверенно, но вполне спокойно.
– Брось, Глеб. Я не маленькая глупая девочка. Мой бывший муж крупный предприниматель, имеет широкий круг знакомств. У меня была хорошая школа жизни.
– С чем тебя и поздравляю, – насмешливо произнес Глеб. – Что же ты проходила в своей школе?
– Всякое. И кое-что о людях, которые, желая достичь нирваны, набивают в сигареты без фильтра совсем безобидную траву. На первый взгляд безобидную. Я видела однажды, как от этой вещицы едва не погиб человек.
– Ты думаешь, я курю эту гадость? – изумился Глеб, беря из ее рук сигарету и нарочито внимательно разглядывая ее.
– Я в этом не сомневаюсь. Здесь стоит специфический запах. И вид у тебя соответствующий.
– Ладно. – Он подошел к дивану и сел, откинувшись на спинку. – Ты права. Что дальше?
– Ничего. – Она уселась рядом, положила руку ему на плечо. – Ничего. Просто я не желаю, чтобы с тобой произошло то же самое. Наверное, мне слишком хочется спеть с тобой еще одну оперу. Или две. Словом, как можно больше.
– Какой трагический тон, – Глеб презрительно скривил губы. – Кажется, ты увлеклась ролью.
Лариса вздрогнула, как от удара.
– Почему трагический? Разве я сказала что-то не то? Ты не понимаешь, что нужно покончить с этим, и немедленно? Принять все возможные меры! Глеб! Я ведь серьезно боюсь за тебя!
– Ой! Теперь это сцена из мексиканского сериала! «Остановись, Хуан-Антонио, прошу тебя, не делай этого! Не делай, а то пожалеешь!» Ларискин, перестань. В этой травке, как ты сама только что сказала, нет ничего вредного. Ее курят тысячи людей, и они абсолютно здоровы и счастливы. Я просто расслабляюсь от запредельной нагрузки, а то недолго сойти с ума от работы в вашей «Опере-Модерн». И еще хочу тебя предупредить. У меня было, как говорят, тяжелое детство, я шибко нервный стал от скандальчиков, которые мамаша закатывала отцу, а он ей. Так вот, с тех пор не могу терпеть, когда со мной говорят «серьезно», требуют срочно пересмотреть свое жизненное кредо, смотрят печально и укоризненно. У меня на все это аллергия. Зачем портить то хорошее, что было в наших отношениях?
– Это ты называешь хорошими отношениями? – Лариса как ужаленная отдернула руку, отстранилась от Глеба. – Я должна сидеть одна и знать, что ты где-то валяешься обкуренный, то ли дома, то ли где-то еще! Ждать, пока в один прекрасный день ты не явишься на репетицию вовсе и тебя приволокут в морг! Мило улыбаться и не сметь сказать ни слова, потому что у тебя, видите ли, аллергия на семейный сцены, а попросту говоря, на любые человеческие эмоции и чувства! Не кажутся ли тебе несколько односторонними такие чудесные отношения?
– Лар, не усложняй! – Глеб лениво развалился на диване. – Мне эти отношения нравились, тебе, по-моему, тоже.
В его голосе не было ни агрессии, ни гнева, и Лариса поняла, что он вовсе не хочет обидеть ее или унизить. Да и вообще, понимает ли Глеб, что говорит? Его затуманенный наркотиком мозг вряд ли до конца прояснился даже после душа.
Она постаралась взять себя в руки.
– Ладно, не буду. Но ты мне должен обещать…
– Я ничего тебе не должен.
Он сказал это спокойно, даже с оттенком добродушия, но его слова больно резанули Ларису по сердцу.
Он ничего не должен! А она? Она должна? Лгать Бугрименко, выкручиваться перед ним, глядеть в исступленные глаза Веры Коптевой, жить в постоянном страхе, ощущая, что за ней непрерывно следят чьи-то неумолимые глаза!
Нет, довольно! С нее хватит! Лариса вскочила.
– Счастливо оставаться, – холодно и презрительно проговорила она, – я ухожу.
– Напрасно. – Он продолжал сидеть все в той же позе, не делая ни малейшей попытки остановить ее, задержать, и это усилило боль, которая и так рвала Ларису на части. – Лучше оставайся. Мы могли бы отлично провести время.
Она сделала шаг назад и почти физически ощутила, как противится уходу ее тело. Оно стремилось обратно, на диван, в объятия Глеба, не желая поддаваться голосу разума, не принимая во внимание то, что он подлец и преступник. Ларису охватил гнев: на себя, свое безволие, на Глеба, имеющего над ней такую власть, на Бугрименко, истерзавшего ей душу, на Лепехова, который затеял эту проклятую постановку Верди. На весь мир.
– Надеюсь, – язвительно проговорила она, – после премьеры я никогда больше не увижу твою наглую физиономию! Никогда!
– Ларка, – Глеб насмешливо прищурился, – а ты, оказывается, истеричка. Вот не думал.
Все. Это был предел. Та маленькая капля, которая сточила камень Ларисиного терпения и сострадания Глебу. В этот момент они исчезли без следа.
– Я не истеричка, – Лариса почувствовала, что задыхается, и понизила голос почти до шепота, – и ты сейчас узнаешь насколько. Весь наш дурацкий разговор – ведь я вовсе не за этим ехала сюда.
– А зачем?
– Я хотела обсудить с тобой день нашего знакомства.
– В деталях? – усмехнулся Глеб.
– Напрасно смеешься. Я говорила тебе, почему опоздала, да?
– Да. Кажется, попала в аварию.
– Не совсем так. На моих глазах машина проехала на красный свет и задавила ребенка насмерть. Так вот, я хочу описать тебе эту машину. Серебристо-серый «Опель» с антенной сзади и зеленым крабом, висящим на лобовом стекле. Это еще не все. Я хорошо разглядела и водителя. Худощавый длинноволосый брюнет.
Лариса перевела дух. Глеб молча, во все глаза смотрел на нее и не говорил ни слова.
– Молчишь? – устало произнесла она. – Правильно. Что можно на это ответить? Это ты. Ты – убийца, Глеб! Ты убил ребенка.
– Да ты… ты… – Он вскочил с дивана и закричал так, что Ларисе показалось, у нее лопнут барабанные перепонки: – Ты с ума сошла! Думай, что несешь!
– Я думала. Три недели молчала, три недели! С тех пор как увидела твой автомобиль, точь-в-точь такой же, как тот, и даже свежевыкрашенный в месте столкновения. Я молчала, хотя видела ссадину у тебя на лбу. Ты говорил, что стукнулся о дверцу шкафа, но на самом деле ударился о руль. Я видела, как это произошло. Ты не был у следователя. Тебе не приходилось лгать, покрывая другого человека. Ты не видел лица матери погибшего ребенка. Я пыталась тебя спасти, потому что… слишком дорожила тобой. Но даже если я спасу тебя сейчас, в дальнейшем тебя ждет или могила, или тюрьма. Это единственный исход жизни, которую ты собираешься вести.
– Чушь какая-то, – в лице Глеба не было ни кровинки. Смуглое от природы, оно теперь стало желтоватым. – Чушь. Говорю тебе, «Опель» стоял в гараже у механика. В тот самый день. И накануне тоже. Хочешь, можем съездить к парню, который занимался ремонтом, он подтвердит тебе.
– Механику можно заплатить за молчание.
– Дура! Зачем платить, если я не делал этого? Как ты могла подумать на меня такое?
– На кого же еще думать, если все сходится. – Лариса внезапно ощутила сильную усталость. У нее не было больше желания спорить с ним, что-то доказывать. Из нее выжали все соки.
Уйти отсюда. Глеб ни в чем не признается, это ясно. Она не найдет в нем союзника и друга. И предать его она тоже не сможет. Значит, ей предстоит продолжать нести одной ту ношу, которую она взвалила себе на плечи.
– Желаю тебе не сойти с ума, – тихо проговорила она, оборачиваясь, чтобы выйти из комнаты.