Лариса ушла в спальню и легла на кровать, не расстилая ее. Невыносимо болела голова, во рту было противно и сухо. Как она завтра будет петь? Как вообще встанет и выйдет из дому?
Она прикрыла глаза. Не нужно ни о чем думать, просто постараться уснуть. Она увидит Глеба на репетиции, поговорит с ним, все объяснит…
Постепенно мысли смешивались в голове, теряя ясность, перед глазами возникали причудливые картины, никак не связанные с событиями минувшего дня.
Она не могла определить, сколько пролежала в этой полудреме, может, час, а может, и все три. В чувство ее привел телефонный звонок, прогремевший над самым ухом.
«Глеб!» – сонной одури как не бывало, Лариса вскочила, схватила трубку.
– Да, я слушаю!
– Ну, здравствуй, дорогая!
Лариса вздрогнула, рука, державшая трубку, дернулась, чтобы опустить ее на рычаг. Но она замерла, продолжая сжимать ставшую сразу горячей и мокрой пластмассу.
Мужской голос, который она только что услыхала, был низким, чуть хрипловатым и отдаленно знакомым. Но где именно Лариса его слышала, она понять не могла.
Сердце забилось где-то в горле, мешая дышать.
– Ждала меня? – В трубке раздался приглушенный, низкий смешок. – Еще бы! Интересуешься, что за негодяй сбил несчастную малышку? Хочешь восстановить справедливость? Ну, чего молчишь, точно язык проглотила?
Лариса услышала шум своего дыхания и осторожно сглотнула. Боже мой! Кто это?
– Вот что я тебе скажу, красавица! Не вздумай влезать в это дело, не то судьба обойдется с тобой крайне несправедливо. Тебе ясно?
Лариса продолжала молчать, изо всех сил сжимая трубку побелевшими пальцами.
– Ясно? – громче повторил голос. – Я думаю, что да. Запомни, ты ничего не видела. Ни машины. Ни краба. Ни-че-гo! Усвоила? Вот и славно! А чтобы тебе не было скучно, дорогая, я буду позванивать. Гуд бай! – голос одновременно ласково и зловеще протянул, точно пропел последнее слово.
Лариса так и стояла, слушая гудки, точно приросшая к трубке, не в силах пошевелиться, опустить онемевшую руку, глубоко вздохнуть.
Напрасно она думала, что происходящее с ней – кошмар. Нет, все, что было до этого, стало лишь прелюдией к настоящему, всепоглощающему ужасу, от которого нет спасения.
Кто мог звонить? Голос явно изменен, но все равно Лариса уловила знакомые интонации. Кто, откуда мог узнать про машину с крабом? Ведь она ни одной живой душе не говорила про это. Разумеется, кроме милиционеров и Глеба.
Но это не может быть Бугрименко. Какой бы ни был хитрец, он все же представитель закона, имеет милицейский чин, погоны. Нет, Бугрименко не стал бы действовать такими методами, даже если бы хотел уличить ее во лжи. Кроме того, говорит следователь с заметным украинским акцентом, который не затушуешь. А в голосе того, кто только что звонил Ларисе, нет ни намека на него. Но кажется… есть оканье.
Лариса без сил опустилась на кровать. Глеб? Нет, не может быть! Он не способен на такое. Но кто еще? И почему именно сегодня, когда она раскрыла перед ним карты, признавшись, что видела его за рулем «Опеля»? Испугался, что Лариса донесет на него?
Неужели Глеб мог так с ней разговаривать? Она совсем не знает его. Кто он на самом деле? Жалкий наркоман или хладнокровный, владеющий собой убийца, валяющий дурака и заставляющий ее плясать под свою дудку? И этого человека она впустила в свою жизнь, мечтала о нем дни и ночи, готова была сказать ему самые сокровенные и прекрасные слова на свете!
Лариса не заметила, как по щекам текут слезы. Ее бил озноб, голова раскалывалась от ставшей запредельной боли.
Что с ней происходит? Она попала в какую-то заколдованную ловушку, из которой нет выхода. И некому ей помочь. Она одна, снова одна на всем белом свете, заплутавшая во тьме иллюзий, потерявшая ощущение реальности.
Вокруг лишь мгла, отчаяние, безнадежность. И страх, невыразимый, подавляющий страх.
Она положила трубку на рычаг, легла на кровать и долго беззвучно плакала в подушку, пока не заснула прямо в одежде, на неразобранной кровати, поверх атласного покрывала.
Глава 20
Как ни удивительно, но в семь утра следующего дня Лариса проснулась безо всякого будильника, вполне выспавшаяся и в меру свежая. Даже голова перестала болеть, осталось лишь легкое ощущение тяжести в затылке.
Лариса не спеша приводила себя в порядок после ночи, проведенной в одежде, чувствуя полное отсутствие каких-либо мыслей, будто за время сна из ее сознания начисто стерся эмоциональный пласт.
Она не представляла себе, как явится в театр, встретится с Глебом, что скажет ему, сможет ли бок о бок с ним сыграть свою роль в предстоящем прогоне. Впрочем, нет, роль она должна сыграть. Как бы там ни было, должна. Хоть землетрясение, хоть потоп! Ведь Джильда – ее голубая мечта, нашедшая реальное воплощение. Лучше не думать ни о чем, кроме своей партии и музыки Верди.
Лариса, встряхивая мокрыми после душа волосами, зашла на кухню. Неубранная с вечера еда, оставшаяся после их с Милой посиделок, засохла на тарелках и имела весьма непрезентабельный вид. Лариса бодро составила посуду в мойку и повернула кран. Вода потекла микроскопической струйкой. Лариса в досаде крутанула кран до предела, и тут ей в лицо неожиданно брызнул водяной поток. Она испуганно закрыла вентиль, вспомнив, что уже неделю собиралась пригласить сантехника. Очевидно, по возвращении из театра надо будет все же сделать это. Как бы ни было ей страшно и муторно после вчерашнего, жизнь-то продолжается. И посуду мыть надо, ничего не поделаешь.
Лариса вздохнула, сложила тарелки стопкой, поставила на них сверху рюмки и унесла все это хозяйство в ванную. Там под струей воды она смыла остатки еды, вытерла посуду полотенцем и вернула на место, в горку.
Потом она извлекла фен и высушила волосы. Ярко-красный топик и ослепительно‑белая юбка – то, что идеально подходит для сегодняшнего дня. Никаких полутонов, мрачных или робких оттенков! Лариса секунду подумала, а затем распаковала новый косметический набор, купленный давно, но все ждавший своего срока. Она долго гримировалась, тщательно, по несколько раз проводя линии у глаз и по краям губ, пока не увидела в зеркале идеально гладкое, персикового оттенка лицо с большими, выразительными глазами.
Лицо было ослепительно красивым, но мертвым. Косметика ничего не смогла поделать. Лариса махнула рукой, спрятала набор в ящик трюмо и вышла во двор.
С каждым шагом к машине ей становилось все страшней, и она изо всех сил сопротивлялась этому страху, старалась не подчиниться ему, не допустить, чтобы он проник внутрь ее, сковал, поработил.
Щелкнула клавиша магнитолы. Оглушительно и весело грянул какой-то сингл. Лариса поставила громкость на полную мощь, стараясь отвлечься от любых мыслей.
Машина неслась по малолюдным улицам, из полуоткрытого окошка дул свежий ветерок. Остановиться? Повернуть назад? Плевать и на репетицию, и на спектакль, лишь бы не увидеть Глеба, не встретиться с его глазами, не прочесть в них тень страшного, неумолимого – того, что слышала вчера по телефону.
Правая нога Ларисы скользнула на тормоз, но, не нажав его, замерла и переместилась обратно на газ. Нет! Пути обратно уже нет. Пусть все будет как будет. Она повернула налево, затем направо и затормозила у дверей театра.
На ступеньках стоял Артем и глядел на подъезжающую «Ауди».
Ларисе вдруг показалось, что она не видела его целую вечность, хотя не далее чем позавчера они почти полдня провели на сцене вместе. Просто весь последний месяц Лариса почти не замечала окружающее, а сейчас внезапно опомнилась, с удивлением вглядываясь в знакомые, но немного забытые лица.
Артем подождал, пока она закроет машину и подойдет поближе.
– Привет.
– Привет, – это было первое слово, которое Лариса произнесла вслух с того самого момента, как вчера схватила телефонную трубку. Голос оказался севшим и надтреснутым. Артем слегка нахмурился, но ничего не сказал. Вместе они вошли в фойе, молча поднялись на второй этаж.
Перед входом в зал страх надвинулся на Ларису с новой, удвоенной силой. Стоящий рядом Артем показался ей вдруг единственным спасением. Ларисе отчаянно захотелось, чтобы он заговорил с ней, спросил, что с ее голосом, или хотя бы поинтересовался, все ли у нее в порядке. Раньше он делал это довольно часто.
Но теперь Артем молчал и уже собирался толкнуть тяжелую дверь. Сейчас они войдут в зал, разойдутся по своим местам за кулисами, и Лариса останется наедине с преследующим ее кошмаром.
Она безнадежно опустила голову.
Артем вдруг остановился на пороге зала, потянул назад полуоткрытую дверь.
– Лара.
Она вздрогнула. В обычно спокойных, серых глазах Артема на мгновение вспыхнула тревога, будто он услышал безмолвный, отчаянный крик о помощи.
– Лара… ты… – он замялся, точно ожидая, что она заговорит первой, скажет ему все то, что он прочел в ее взгляде. Но на Ларису точно столбняк нашел. Не находилось слов, не было сил начать, вымолвить хотя бы звук. Если бы он спросил! Почему он замолчал, почему!
– Ты… – голос Артема неуловимо изменился, точно он принял нужное решение. – Ты будешь петь каденцию в нашем дуэте? Я имею в виду вторую картину.
Лариса почувствовала, как тает ее последняя надежда на понимание и спасение. Что ж, так даже лучше. Она бросилась в свою страсть, как в омут, с головой, ни с кем не посоветовавшись, никого не спросив. И отвечать за все будет одна.
– Буду, – твердо проговорила она, слыша вновь обретенные чистоту и звучность голоса.
Эту каденцию, небольшой колоратурный вокализ в окончании дуэта, Лариса придумала сама, еще в самом начале репетиций Верди, и рискнула показать свое сочинение Лепехову. Тот остался очень доволен и убедил ее исполнить на премьере дуэт в своей редакции. Сначала Лариса смущалась, но потом освоилась и стала петь каденцию на каждой репетиции. В последнюю неделю у Ларисы в вокализе что-то разладилось, перестали браться верхние ноты, и она начала подумывать, чтобы пропеть дуэт с Артемом в том виде, какой он имел изначально. Однако окончательного решения Лариса так и не приняла. До этой самой минуты.