сто проверить в сервисе, что с коробкой. Плохо схватывает вторая передача. Я у Темки спросила, что бы это могло значить, а он посоветовал не тянуть и обратиться к мастеру.
Мила нахмурилась и замолчала, и Лариса заключила, что та ей не поверила. Но не может же она сказать все как есть, тем более сейчас и в двух словах! Значит, придется мириться с обидами, ничего не попишешь.
– Билеты проданы подчистую, – сообщила Мила, подходя к артистической. – Мне вчера Володька Беляков сказал.
Беляков был администратором «Оперы-Модерн» и бывшим Милиным любовником. От него она добывала все конфиденциальные сведения о театре, которыми делилась с Ларисой по дружбе и потому, что в одиночку знать о чем-либо было неинтересно.
– Лепехов об этом еще неделю назад говорил, – проговорила Лариса, радуясь, что Мила перестала дуться. – Все правильно. Сентябрь, нормальные театры только-только с гастролей вернулись либо из отпуска, а тут – премьера, да еще Верди, и в авторской интерпретации. Немудрено, что народ кинулся скупать билеты. Мишка задумал все грамотно, с максимальной выгодой для коллектива.
– Народ еще и на Ситникова идет. – Мила зашла в гримерку и бухнула тяжелую, битком набитую сумку на стол. – И он не ошибется, заверяю тебя.
– Кто не ошибется? – со смехом уточнила Лариса. – Глеб? Или народ? Смотри, не раздолбай казенное имущество. У тебя там кирпичи, что ли?
– Просто туфли, да еще три килограмма яблок. Сережкина крестная позавчера с дачи привезла целый мешок. Гниют, заразы, не по дням, а по часам. Здесь самые отборные. Посмотрю, как вы в антракте будете их лопать всей оравой! – Мила сделала паузу, хитро поглядела на подругу и добавила: – Я имела в виду, конечно, народ. Народ идет на лауреата Гран-при Всероссийского конкурса.
– Хочешь сказать, что весь ажиотаж лишь из-за Глеба, а мы – так, сбоку припека? – удивилась Лариса. – По-моему, Лепехов так вовсе не считает.
– И тем не менее он пригласил на Герцога именно Ситникова. Не сомневайся, это решение ему в голову пришло давно, сразу после конкурса, просто он предпочитал никому о нем не говорить раньше срока.
– Да ладно, – Лариса улыбнулась, – пригласил и пригласил. Не хватало нам из-за этого поссориться. Если ты считаешь, что мы обязаны своим успехом исключительно Глебу, то пускай, хотя я, честно говоря, думаю иначе. Тушь дать?
– Давай, – согласилась Мила, протягивая руку.
Лариса отметила про себя, что слова, сказанные Милой о Глебе, ей приятны. Конечно, так и есть, он – настоящая звезда, она поняла это еще на первой репетиции. Однако хвалить его вслух не станет, пусть лучше это делают другие.
При мысли о том, что она скоро увидит Глеба, Лариса почувствовала радостное волнение. Как она могла подозревать его в таких ужасных вещах, лишать себя удовольствия от встреч с ним, убегать, прятаться? Сегодня, сразу после спектакля, они будут вместе, и не останется между ними больше тайн, недомолвок, обид. Ничего, что бы портило их отношения.
Лариса на мгновение мечтательно прикрыла глаза и принялась переодеваться.
Глава 26
Премьера началась, как всегда, неожиданно, хотя ее ждали долгие недели, готовились, сотни раз прокручивали в воображении мельчайшие детали и подробности каждой сцены.
Приблизительно с половины третьего начало накатывать как снежный ком: пустынный вестибюль наполнился гулкими голосами, тихим смехом, терпким запахом духов, у дверей в зал появилась старенькая театральная билетерша тетя Катя. На носу ее были очки в блестящей оправе с толстыми, выпуклыми стеклами, голову украшала прическа из седых, тщательно завитых локонов. Затем коридор, ведущий к артистическим, опустел, а из зала стали доноситься первые, еще нестройные звуки оркестра.
И наконец в пустом, полутемном и тихом коридоре появился Лепехов. Он был во фраке, ослепительно‑белой рубашке и галстуке, повязанном с идеальной ровностью и симметричностью, но в лице его не осталось ни кровинки. Губы Лепехова были искусаны, руки тряслись. Он поочередно заглянул во все пять гримерок, расположенных одна за другой по коридору. Никто из певцов не удивился виду главрежа. Все знали: с Лепеховым так бывает перед каждой премьерой, особенно той, которая обещает наибольший успех. Мишка мог на репетициях кричать не своим голосом, выделывать немыслимые кульбиты, говорить самые льстивые комплименты, петь, плясать – что угодно. Но все это заканчивалось вместе с генеральной репетицией. А дальше глазам труппы представлялся некто бледный как смерть, бормочущий несвязный бред.
Как бы удачно ни прошла накануне генеральная репетиция, сколь лестными ни были отзывы о грядущем спектакле, бедный Мишка Лепехов перед премьерой полностью терял голову и самообладание. Труппа давно привыкла к этому и научилась не только самостоятельно настраиваться перед выходом на сцену, но еще и поддерживать своего режиссера. Никто не думал презирать Лепехова за его малодушие, ведь волнение накануне премьер – его единственный недостаток. Во всем остальном он был удивительно цельным и сильным человеком, настоящим руководителем, умело и тактично воплощающим в жизнь свои замыслы.
Сегодня волновались все: и солисты, и оркестранты, и хор, даже дирижер, сухощавый, высокий, никогда не улыбающийся человек с длинными узловатыми пальцами и темным непроницаемым лицом. Волновались даже рабочие сцены, ответственные за смену декораций, крепкие, веселые парни, больше всего любившие накачиваться пивом в буфете во время бесконечных репетиций.
Но это было волнение совершенно иного, чем у Лепехова, рода. Он уже выполнил свою функцию, и теперь от него не зависело ровным счетом ничего. А от них, этих людей, ставших сейчас единой, большой семьей, – все: успех оперы или ее провал.
Тот, кто хоть раз побывал за кулисами театра, знает это особое, радостное, деятельное волнение. Именно оно объединяет всех людей творческих профессий, тех, кто по роду деятельности должен регулярно выходить на сцену, на суд многочисленной аудитории, будь то солист-исполнитель, пианист или скрипач, театральный актер или оперный певец.
Последнему особенно нелегко. Опера – тот удивительный жанр, в котором сплелись воедино два самых непосредственных вида искусства, музыка и театр. Монолог превращается здесь в арию, диалог – в дуэт, столкновения и конфликты между действующими лицами выливаются в терцеты, квартеты и другие многоголосные ансамбли. Нельзя, чтобы сел голос, прервалось дыхание. Нельзя отстать или вырваться вперед – нить происходящего на сцене в руках дирижера. Под его палочку играет оркестр и поют солисты.
…Выглянув на сцену перед самым началом спектакля и увидев заполненный зал, Лариса почувствовала, как моментально похолодели руки. Все ряды сверху донизу были заняты, люди стояли и сидели в проходах, по бокам и в центре зала операторы пристраивали телекамеры, попискивали еще не отключенные мобильники, шуршали обертками букеты. И весь этот шум моментально, точно по волшебству, стих, едва лишь раздались первые звуки музыки.
Мила оказалась права – героем дня сегодня был, безусловно, Глеб. Его появление публика встретила дружными аплодисментами, первую же арию пришлось повторять на бис, равно как и сцену на качелях. Это было приятно и удивительно, ведь по традиции, сложившейся в большинстве оперных театров за последние годы, бисы стали редкостью – время спектаклей строго ограничивалось, и задерживать их повторами отдельных номеров не полагалось.
Вообще аудитория была настроена благосклонно и не жалела оваций ни для одного из исполнителей главных ролей. Опера была хорошо разрекламирована в прессе и на телевидении, и аплодисментами публика благодарила театральную труппу за то, что не ошиблась в своих ожиданиях.
В антракте после первого действия никак не могли разойтись по гримеркам – стояли все вместе за кулисами, возбужденные, сроднившиеся, и с аппетитом поедали яблоки, большие, зеленые и сочные. Мила, которая еще не успела побывать на сцене и наблюдала за действием из-за кулис, принесла сюда всю сумку.
Все наперебой хвалили и поздравляли Глеба, сумевшего вызвать у зала такую теплую встречу. Лариса видела, что ему очень приятно: глаза сияли, лицо, тонко и умело загримированное, казалось фантастически красивым и вдохновенным.
В эти минуты Лариса готова была простить Глебу абсолютно все: и его неумелое, закончившееся трагедией вождение машины, и упорное нежелание завязать с употреблением наркотиков. И уж тем более такие невинные пустяки, как мелкую ложь по поводу своих отлучек и отказ от участия в устранении последствий сантехнической аварии, постигшей Ларисину квартиру.
Она с нетерпением дождалась, пока остальные ребята, вдоволь наговорившись и расслабившись, наконец разошлись, чтобы привести себя в порядок перед началом второго действия, и они с Глебом остались один на один в полутьме закулисья.
В прорезь занавеса заглядывал яркий луч прожектора, в нем весело кружились пылинки, оркестр тихонько наигрывал отдельные номера из второго и третьего действий. Говорить ничего не хотелось, лишь бы эти минуты никогда не заканчивались, вечно длилась тишина, едва слышная, нежная музыка, дрожащая, мерцающая полоска света в темноте.
– Джильда, вы неотразимы! – Глеб осторожно коснулся Ларисиных пальцев.
– Вы тоже, Герцог…
Так все начиналось и так продолжается. И ничто не может этому помешать, ничто!
Полоска света дрогнула и на мгновение исчезла. Потом снова появилась – кто-то из монтировщиков, видимо, ходил за кулисами по сцене. Глеб мельком оглянулся и выпустил ее руку:
– Пора. Сейчас будет звонок.
– Да, иди, – Лариса кивнула. – Я останусь. Послушаю Артема.
– Послушай, – согласился Глеб, отступая в темноту, к двери в коридор. – Он классно поет, аж в дрожь бросает. Ни пуха!
– К черту.
Глеб скрылся за дверью. Почти сразу же из коридора появились Артем, Мила и двое неразлучных друзей, Андрей Стишин и Дима Баринов, по опере – придворные Герцога. Мгновением позже к ним присоединился Богданов. Все трое, Стишин, Баринов и Евгений, изображали на сцене свиту Герцога, с которой происходит столкновение разгневанного Риголетто.