Обернуться Лариса не смогла. Стальные пальцы, давшие ей временную передышку, сжались с новой силой.
Глеб – Герцог, она – Джильда, и плата за ее любовь – смерть. Не об этом ли думала она, смотря кассету с записью оперы? Тогда ей показалось, что это бред…
Она попробовала рвануться из жестоких, неумолимых рук, но напрасно. Шансы были равны нулю. Молот в висках замедлил удары: реже, еще реже. Тишина. И чернота.
Откуда-то сверху послышался шум. Лариса уже ничего не видела, но остатками сознания уловила последовавший за ним жуткий грохот. Черное, ватное пространство вокруг нее прорезали крики. Ларису резко швырнуло вперед, и затем горло отпустило.
Она почувствовала щекой холод бетона. Из-за спины доносилось громкое, хриплое дыхание и брань. Потом что-то булькнуло, словно лопнул огромный мыльный пузырь, и все смолкло.
Зрение возвращалось постепенно. Очень медленно рассеивалась мгла, и перед глазами появлялись светлые клочковатые пятна. Грязная плита пола, опрокинутый кубок, ободранная ножка стола, пыльная тряпка, валяющаяся под ногами.
Стояла звенящая, неправдоподобная тишина, и Ларисе вдруг пришло в голову: может быть, она все-таки умерла. Так тихо может быть только на том свете. Она попробовала шевельнуться и с удивлением почувствовала, что тело слушается ее. С трудом и жгучей болью, но выполняет приказы мозга. У нее вырвался тихий, слабый стон.
– Лара.
Голос был негромким, спокойным. Артем. Где же он?
«Ты где?» – хотела спросить она, но из горла не донеслось ни звука, только невнятное сипение.
– Ты можешь встать? Только не пытайся ничего говорить, дай связкам прийти в себя. Голос сам вернется.
Лариса оперлась ладонями о пол и слегка приподнялась, а потом села. Клочковатые круги перед глазами поплыли с утроенной скоростью, подкатила резкая дурнота.
– Не спеши, – сказал Артем, – потихоньку.
Почему он не подойдет, не поможет ей? Ведь она чуть не погибла. Лариса сглотнула. На глазах тут же выступили слезы от невыносимой боли, рвущей горло на куски. Медленно, точно в тысячекратно замедленной съемке, она обернулась.
Артем сидел в трех шагах от нее, привалившись спиной к большому картонному ящику, невесть откуда здесь взявшемуся. Лицо его было спокойным и даже будничным, словно он не стал свидетелем попытки убийства, а попал сюда с дивана, на котором смотрел телевизор. Поза тоже была диванной – полулежа, с вытянутой ногой.
Удивиться такому странному виду Артема Лариса не успела – ее взгляд невольно переместился дальше, вбок. Туда, где, обмякнув, точно тряпичный куль, лицом вниз, висел на арматурном пруте Женька Богданов.
Лариса дрожащими руками закрыла рот, чтобы не выпустить рвущийся крик, затравленно и беспомощно посмотрела на Артема.
– Ситников был его любовником, – тихо проговорил тот, не шевелясь и не меняя своей дурацкой расслабленной позы. – Богданов занимался наркосбытом и, видимо, снабжал своего друга травой. Возможно, деньгами. Я вчера нечаянно подслушал их разговор в гримерке после репетиции. Это была настоящая сцена ревности.
Лариса кивнула, не в силах оторвать расширенных глаз от пронзенного, точно шпагой, тела.
– Давай, скажи что-нибудь, – попросил Артем. – Надо убедиться, что с голосом все в порядке. Давай, Лара.
Она еще раз кивнула и прошептала, давясь слезами:
– Я не смогу петь. Спектакль сорвется.
– Он и так сорвется, – обреченно произнес Артем. – У меня нога сломана.
Неровные, рваные пятна перед глазами наконец слились воедино, в общий тусклый свет, и она увидела, что в лице Артема нет ни кровинки. Лариса поспешно обернулась к лестнице, ведущей в коридор хористов, но ее не было. Вместо нее громоздилась гора деревянных обломков.
– Будем ждать, когда за нами придут, – Артем сделал попытку улыбнуться. – Не вылезать же тебе в таком виде прямо на сцену!
Глава 29
– Вован, глянь, какая баба за рулем!
– Где?
– Да вон. Не видишь? Глаза протри, в иномарке. Красивая.
– Ага, вижу. Телка высший класс. Познакомимся?
– Да она спит, кажись.
Лариса равнодушно вслушивалась в голоса, доносящиеся с улицы. О ком это они? Один голос совсем юный, почти мальчишеский, другой принадлежал парню постарше. Лариса выпрямилась на сиденье, открыла глаза. В открытое окошко на нее с любопытством смотрели двое подростков лет по шестнадцать, а то и меньше.
– Вам плохо? – спросил тот, что помладше, с едва пробившимися темными усиками на смуглом востроносом лице. Кажется, это и был Вован, судя по тонкому, петушиному голосу.
Лариса покачала головой.
– А чего вы тут сидите, – вступил старший, смазливый кудрявый блондин в бейсболке, – никуда не уезжаете и глаза закрыли? Спать охота? – Он всунулся в окно и дохнул пивным перегаром.
– Пошел вон, – тихо сказала она и снова прикрыла глаза.
– Ну зачем так грубо? – обиделся блондин. – Мы, можно сказать, с самыми добрыми чувствами, а она… – он длинно и грязно выругался, совершенно, впрочем, без злости, и сплюнул себе под ноги.
– Брось, Макс, – неуверенно произнес Вован. – Видишь, человек не в себе. Отвянь.
– Слышь, я понял. – Парень убрался из окошка. Послышался громкий, но нечленораздельный шепот, ржание. Затем голос Вована заинтригованно проговорил:
– Ври!
– Точно! Я тебе говорю, она артистка. Из этого самого… ну, где раздетыми поют. Вспомнил, «Модерн». Я сто раз здесь видел, как она из здания выходит, и машина знакомая. Всегда торчит под окнами.
Очевидно, Вован и Макс жили в доме по соседству с театром. Лариса, не открывая глаз, протянула руку, чтобы поднять стекло, но блондин поспешил снова просунуть голову в салон.
– Эй! – миролюбиво позвал он. – А правду говорят, у вас в театре сегодня чуть тетку не задушили во время спектакля? Она там какую-то роль играла, зашла за кулисы, и тут ее бабах! Мать рассказывала. Она мимо шла, а тут менты, «Скорая», шум-гам… Ну ты ответить-то можешь или язык проглотила?
Лариса точно очнулась от забытья, открыла глаза. Парень в бейсболке ухмылялся прямо ей в лицо.
– Где твоя мать? – спокойно поинтересовалась она у Макса. – Которая тебе все это рассказывала?
– Дома, – недоуменно ответил тот.
– Вот и топай к ней. Она тебя заждалась, время позднее, девятый час. – Лариса резким движением нажала на кнопку стеклоподъемника.
Блондин неохотно убрал голову, снова выругался, скорчил презрительную гримасу. Оба пацана еще пару минут потоптались на месте, что-то обсуждая вполголоса, а затем медленно, ступая вразвалку, ушли во двор.
Лариса взглянула на часы. Действительно, девятый час. Сказала просто так, наобум Лазаря, а попала в точку. Сколько же она здесь сидит? Час, а то и больше.
Она совершенно не помнила, как пришла сюда. Ей казалось, только мгновение назад рядом было множество людей, крики, шум, переполох. Кто-то куда-то бежал, ее о чем-то спрашивали. Вокруг сновали милиционеры и люди в форме «неотложки». Лейтмотивом всей этой суеты было бледное, перекошенное лицо Лепехова, мелькающее то здесь, то там.
И вдруг она непостижимым образом осталась одна. Рассосалась, исчезла гудящая толпа, разъехались машины. И вот теперь она сидит в салоне «Ауди», не то спит, не то грезит наяву. Если бы не мальчишки, заглянувшие внутрь, может быть, Лариса так бы и не пришла в себя, продолжая в оцепенении сжимать руками руль.
Она вдруг отчетливо вспомнила, что за все время, прошедшее с того момента, как Саприненко обнаружил их с Артемом в полутемном помещении под сценой рядом с трупом Богданова, она ни разу не видела Глеба. Куда он делся? Кажется, его искал оперативник и не мог найти.
Исчез, скрылся. Вполне естественно в такой ситуации.
Лариса с удивлением обнаружила, что думает о Глебе совершенно отстраненно и даже равнодушно, как о постороннем, чужом человеке. Не было ни боли, ни отчаяния, ни горечи. Одна пустота, холодное, тупое безразличие.
До Ларисы донесся сигнал сотового. Надо ответить, возможно, это мама. Не дай бог, кто-нибудь позвонил ей, сообщил, что произошло. Она с ума сойдет.
Лариса достала телефон, нажала на кнопку.
– Лариса Дмитриевна!
Это был Бугрименко, и Лариса впервые при звуках его голоса не ощутила ни страха, ни даже волнения. Ничего.
– Да, – равнодушно произнесла она.
– Вы сейчас заняты?
Скоро он будет звонить ей ночью. А впрочем, не все ли равно.
– Я свободна.
– Замечательно, – голос следователя был непривычно оживленным и даже веселым. – Тогда подъезжайте ко мне. Приедете?
– Прямо сейчас?
– А что вас удивляет? Мы работаем до одиннадцати. Сейчас половина девятого.
Что ее удивляет? Он прав, ее уже ничего не может удивить. А уж вызов в прокуратуру в девять вечера – тем более.
– Хорошо, я приеду.
Лариса отключила телефон и в раздумье уставилась на свое отражение в зеркале заднего вида. В принципе, ничего такого, лицо как лицо, немного бледноватое, но взгляд дикий, затравленный. Шея болела нестерпимо, на ней отчетливо проступали фиолетовые пятна – следы стальных богдановских пальцев. Лариса до подбородка застегнула молнию на жакете, неуверенно поставила ногу на газ. Сможет ли она вести машину в таком состоянии? Она об этом не подумала, когда договаривалась с Бугрименко.
Лариса нажала на педаль, «Ауди» мягко тронулась. Нет, ничего, вроде все в порядке, срабатывает автопилот, руки и ноги сами делают нужные движения.
Интересно, зачем она снова едет в прокуратуру? Опять врать?
Нет, лжи больше не будет. Сейчас она скажет Бугрименко всю правду о Глебе. Она думала, что сражается за близкого человека, по случайности попавшего в беду. Но это оказалось не так. Какой смысл теперь выгораживать его?
Пусть получит по заслугам. Правда, кажется, за ложные свидетельские показания полагается уголовная ответственность. А она давала их, и не один раз. Ну и пусть. Теперь уже все равно. Зато у нее больше не будет греха перед Верой Коптевой. Пожалуй, сейчас для Ларисы это самое главное.