– Ну, поговорил? – насмешливо поинтересовалась Мила.
– Еще нет! – Парень нахально подсел вплотную.
– Не стыдно? – Она ткнула его в бок кулаком. – Я тебе в матери гожусь.
– Так я разве че? – резонно заметил парень. – Я ниче, так просто. Тоску развеять.
– Голову-то где повредил? – добродушно спросила Мила.
– А! – Парень досадливо махнул рукой. – Столкнулись тут с одними… у кафешки. Думали, так, мелкая сошка, а они крутые ребятки оказались. Колька, братан мой, вообще пятые сутки в полной бессознанке валяется.
– В коме, что ль? – уточнила Мила.
– Черт его знает, вроде того, – по виду незадачливого вояки нельзя было сказать, что он сильно переживает за пребывающего в беспамятстве брата, видно, не больно обременен родственными чувствами.
– Ладно, – сочувственно проговорила Мила. – Желаю вам с Колей побыстрее поправиться.
– Да посидела бы, – искренне огорчился драчун. – Ты, если не сестра, кто тогда? Куда спешишь?
– Куда надо, – лаконично ответила Мила, вставая. – Я здесь случайно. Навестить пришла.
– Кого? – оживился парень.
– Одного человека.
– Жаль, не меня. – Он вздохнул и с огорченным видом уставился в телевизор.
Мила отправилась на поиски Наташи. Та в дежурке пересчитывала белье. Рядом, уютно устроившись в кресле, дремала молоденькая, похожая на белую мышку медсестра.
– Пошла, что ль, уже? – Санитарка подняла сосредоточенное лицо, беззвучно пошевелила губами и снова принялась за наволочки и простыни.
– Нет еще, – Мила отрицательно покачала головой и просительно улыбнулась. – Побуду немножко.
– Побудь, побудь, – равнодушно согласилась санитарка, – только в коридоре не маячь. Сиди на месте.
– А позвонить от вас можно? – поинтересовалась Мила.
– Звони. Только быстро и не отсюда. Лучше с поста.
Мила поблагодарила толстуху и вышла в коридор. Она подошла к столу с телефоном и набрала Ларисин номер.
Дома трубку не брали, мобильный не соединял. Мила, воровато озираясь, набрала номер еще раз.
Дверь ординаторской распахнулась, и из нее выплыла завотделением, статная дама с шикарной копной рыжих волос, красиво уложенных на затылке. Врачиха окинула Милу ледяным взглядом – мол, совесть потеряла, мало того что сидит здесь без толку, так еще и телефон заняла, как будто у себя дома, – но промолчала и, поджав губы, прошествовала дальше по коридору, к Артемовой палате.
Мила, проводив ее глазами, сбилась, нажала на рычаг и снова принялась накручивать диск.
Дверь палаты открылась, заведующая вышла обратно в коридор. Надменность и величественность сошли с ее лица, она быстро зашагала к посту, на ходу громко окликнув:
– Яна, Лида!
Из дежурки высунулось заспанное мышиное личико медсестры:
– Что, Инн Михална?
– Срочно в пятую палату! Лиде скажи, чтоб звонила наверх, насчет каталки! Живо! Кто там еще у нас есть, пусть все идут сюда!
Мила, отложив трубку, глядела, как моментально наполняется шумом и людьми только что пустой, мирно спящий коридор. Парень с перевязанной головой оторвался от телевизора и с интересом наблюдал за происходящим.
Руки у Милы тотчас стали ледяными, во рту пересохло.
Она поймала за рукав халата блондинистую медсестру-мышку, куда-то стремительно несшуюся мимо нее.
– Что случилось?
– Потом, – отмахнулась та, умело освобождаясь из ее рук. – Выйдите отсюда. Идите вниз, в приемном подождите, – она подтолкнула Милу к двери с толстым матовым стеклом.
– Подождите, – заартачилась Мила. – Я должна знать. Вы что, не можете сказать по-человечески? – Голос противно дрожал, и ей было стыдно, что она так заискивает перед этой соплюшкой, которая чуть постарше Сережки, да еще на глазах у недавнего знакомого.
– Не можем! – огрызнулась остролицая. – Кто вас вообще сюда пустил? Работать мешаете! – Она решительно распахнула дверь на лестницу, но, неожиданно смягчившись, произнесла чуть спокойнее: – Шок у вашего Королькова. Врач его специально спрашивала, нет ли аллергии на лекарства…
– А он? – перебила Мила, чувствуя, как по спине пробегает холодок.
– Что «он»? – в сердцах крикнула девушка. – Сказал, что нет. Да так уверенно, мы и не усомнились. Не знал, так молчал бы! – Она с досадой махнула рукой и снова принялась выталкивать Милу на площадку. – Идите. Мы его сейчас в реанимацию. А потом вам сообщат. Все, – девушка захлопнула дверь перед самым ее носом.
Глава 33
Значит, все было напрасно?
Лариса толкнула тяжелую дверь и вышла на улицу. Совсем стемнело, небо было усеяно звездами, из-за их россыпи робко выглядывал молодой позолоченный месяц.
Лариса медленно побрела в сторону стоянки. Все было напрасно: ее неумелая и оттого отчаянная ложь, муки совести, страх перед Бугрименко. Глеб ни в чем не виноват. Он не сбивал Лелю Коптеву, не угрожал по телефону. Она сама придумала историю, в которой отвела себе роль соучастницы, преступницы, покрывающей человека, совершившего убийство. Но оказалось, ее роль совсем другая – жертвы, чудом избежавшей гибели.
Она вспомнила, как на этом самом месте три дня назад к ней подошел Богданов. Никаких дел у него поблизости не было, он просто следил за ней. Это его взгляды преследовали Ларису в течение последних недель, с тех пор как Женька закрыл больничный и начал ходить на репетиции. А она, дура, думала, что за ней наблюдают люди Бугрименко!
Именно отсюда, от прокуратуры, она, не выдержав разговора с Верой Коптевой, безуспешно пыталась дозвониться Глебу, а Богданов оказался свидетелем. Для него сразу стало очевидным, что их отношения продолжаются, хотя Глеб усиленно пытался скрывать это, держась на репетициях подальше от Ларисы и уезжая без нее.
Видимо, вечером того же дня Глеб, обозленный Ларисиным вторжением в свою квартиру и несправедливыми упреками, выболтал Богданову про то, что она подозревает его. И тогда у Евгения, обеспокоенного неверностью любовника, возник план: он решил напугать Ларису телефонными звонками и, имитируя голос Глеба, потребовал прекратить интересоваться водителем «Опеля». Богданов прекрасно знал, что Глеб не сбивал ребенка, так как, вероятно, сам и продал ему «Опель» или подарил его. Скорей всего, он был тем самым знакомым, о котором Глеб говорил Ларисе, – какие у того еще могли быть приятели в Москве?
Теперь цель, которую преследовал Богданов, была ясна Ларисе как дважды два: вселить в нее ужас перед Глебом, заставить отступиться от него, прервать всякие отношения. И он почти добился своего. Ведь она так и собиралась поступить, если бы… Если бы не Лепехов, которого Лариса не смогла подвести, отказавшись петь на премьере, не Артем, убедивший ее в том, что звонит вовсе не Глеб. Если бы не сам Глеб, блистательно выступающий на сцене, своим видом и голосом отведший от себя все подозрения!
Богданов подглядывал за ними, когда они в антракте стояли у кулис, и видел, что ничего не изменилось, Лариса по-прежнему любит Глеба. Тогда он решился на крайний шаг…
Лариса почувствовала, что замерзает, поежилась и, ускорив шаг, дошла до машины. В салоне было тепло, даже душно. Посидев немного, Лариса согрелась, и вскоре ей стало даже жарко. Она сняла жакет, аккуратно свернула его и положила на спинку заднего сиденья. Потом завела двигатель и выехала на широкую, ярко освещенную улицу. Навстречу мчался поток машин, слепя фарами, но она не обращала на это внимания, поглощенная своими мыслями.
Все оказалось наоборот, словно в кривом зеркале. Когда-то в детстве родители водили ее на аттракционы в парк. Там была комната смеха. На стенах висели странные зеркала: смотришь в них, и у твоего отражения нос налезает на лоб, уши свисают ниже плеч, а то просто видишь себя вверх ногами. Толстый в таком зеркале казался тонким, а худенький, наоборот, настоящим жиртрестом.
Теперь ее жизнь оказалась такой же комнатой смеха с искаженным стеклом на стенах. Добрый, мягкий Женька Богданов на самом деле безумный маньяк. Бугрименко, казавшийся Ларисе почти палачом, просто упорный, проницательный, преданный своей работе человек. Глеб, которого она хотела спасти от возмездия, вовсе не нуждается в этом.
Перевертыши, сплошные перевертыши. Даже ее ложь насчет красной футболки Хабарова оказалась правдой. Невероятно, как это могло случиться?
Лариса проскочила один перекресток, другой и застряла на третьем, подъехав как раз когда на светофоре зажегся красный свет.
…А Бугрименко, кажется, она просто понравилась. Этим и объясняются его пристальные взгляды, дурацкие, не имеющие отношения к делу вопросы. Наверное, он так поступил сегодня, прервав Ларису на полуслове и не дав ей сказать опасную для нее правду, тоже из-за этого. Знал бы он, как она его шерстила, может, и передумал бы ее покрывать!..
Сзади раздался пронзительный, короткий сигнал. Лариса обернулась – черный джип, пристроившись на светофоре вплотную к «Ауди», нетерпеливо мигал фарами. Лариса равнодушно глянула на темные стекла и отвернулась. Светофор мигнул и осветился желтым. Джип засигналил с новой силой. Лариса сердито мотнула головой, нажала было на газ и вдруг замерла, осененная неожиданной догадкой.
Позади нестройным хором надрывалось уже несколько машин, которым «Ауди» застопорила движение, но Лариса, не обращая на них внимания, как зачарованная смотрела на свой жакет, аккуратно положенный вдоль заднего стекла на спинке сиденья.
Так вот где она взяла эту красную футболку! Вовсе не придумала, как ей казалось! Она, очевидно, снятая Хабаровым по случаю невыносимой жары, лежала свернутая точно так же, как сейчас Ларисин жакет, вдоль заднего стекла «Опеля», и сзади хорошо видны были белые буквы.
Автомобиль стоял на перекрестке считаные секунды, и сознание Ларисы не успело зафиксировать то, что запомнило подсознание. Это еще раз подтверждает, как прав был Бугрименко, говоря о психологии.
Вот, оказывается, как бывает! Лариса тронулась с места, и возмущенные сигналы затихли. Она ехала медленно, плелась в правом ряду. Куда теперь спешить? Еще сегодня утром она страдала, желала, надеялась, думала, что любит и любима, мечтала об успехе и славе.