В предвечернее время мы с Лакомкой часто садились на край котлована. Лакомка развлекался ловлей странных оливково-зелёных полосатых лягушек: уж очень забавно они подпрыгивали и вцеплялись своими ороговевшими «губами» в кончик подставленной палочки. Перед самым закатом, когда стаи ярко-зелёных и жёлтых попугайчиков опускались на акации рядом с нами, мы замирали и следили, как они с громким щебетом слетают к воде напиться. Жёлтые головки с алыми клювиками сновали вверх и вниз, пока первая партия, облепив берег, утоляла жажду, а остальные, выстроившись напротив, ждали своей очереди.
Для Лакомки не было места лучше Ндуту. Там жил Джордж, его друг-великан, и в его уютной великанской кухне всегда находилось место для маленького мальчишки. Прямо перед лагерем расстилалось огромное ровное пространство с выкошенной травой, где играть было гораздо безопаснее, чем в нашем маленьком лагере. А по утрам, когда я работала, к Лакомке был приставлен Мучария. Мучария — негр племени кикуйю; он так привязался к нашему сыну, что согласился поехать с нами и присматривать за Лакомкой. Мы очень уважали его за это — ведь он был уже немолод, да и уезжать из Найроби ему раньше не приходилось. И я бесконечно благодарна ему за то, что он на это решился, потому что с ним Лакомка в такой же полной безопасности, как со мной или с Гуго.
Порой я долго наблюдала, как оба они — маленький белоголовый мальчуган и величавый старый негр — бок о бок, присев на корточки, созерцают муравьиную тропу или тыкают длинными прутиками в норки тарантулов, выстланные шёлком, пытаясь выманить наружу их обитателей. Они могли часами играть с насекомыми, веточками, пучками травы. Лакомка никогда не скучал, а терпение Мучарии не знало пределов.
Гуго с помощниками занимался гиеновыми собаками, я же почти всё время проводила в лагере Ндуту. Я писала тогда книгу о шимпанзе, анализировала собранные данные о поведении обезьян и вместе с Гуго поддерживала связь с научно-исследовательским центром Гомбе-Стрим. Хотя сама я в то время по многим причинам не могла там находиться, изучение шимпанзе по-прежнему интересовало меня больше всего, и в Гомбе наблюдали за поведением шимпанзе и павианов двенадцать студентов.
Поскольку у меня не было времени, чтобы помогать Гуго, надо было найти кого-то, кто мог бы делать научные заметки в то время, когда он снимал гиеновых собак,— заниматься записью наблюдений одновременно со съёмками одному человеку не под силу. Гуго выбрал Джеймса Малколма. Джеймс только что окончил школу, и перед поступлением в Оксфорд ему надо было где-то проработать один год. Уже при первой встрече в Лондоне он произвёл впечатление человека серьёзного и полного энтузиазма, и мы решили, что с работой он справится. И действительно, вряд ли можно было найти более подходящего помощника. Он был не только наделён умом и умением чётко и ясно выражать свои мысли — оказалось, что у него настоящий талант полевого исследователя. Он был терпелив, всегда полон интереса, совершенно объективен и не боялся самой трудной работы. Чтобы получить полноценные данные о поведении диких животных в естественной обстановке, ему приходилось проводить с животными долгие часы, наблюдать за ними не только в периоды их активности, по и во время отдыха, быть всегда наготове, чтобы не пропустить какое-то неожиданное событие, которое позволит понять целую цепь последующих действий.
Спустя некоторое время Джеймс стал буквально жить среди собак, которых изучал. Он уезжал в нашем жилом фургончике и ставил его возле логова. Когда он не вёл наблюдения, он или ел, или расшифровывал записи, или спал — и всё это прямо возле нор, безотлучно, двадцать четыре часа в сутки. Я почти не видела Джеймса. В лагере он внезапно появлялся, покрытый толстым слоем серой пыли. Принимал душ, выходил весь розовый и сияющий, наскоро что-нибудь выпивал и исчезал — снова к собакам в серой пыли. Его волосы раз от разу становились длиннее, а его интерес к работе и энтузиазм росли не по дням, а по часам.
Мы надеемся, что работа, которую провёл Гуго, уже внесла некоторую ясность в этот вопрос, но в самом её начале гиеновые собаки всё ещё пользовались дурной славой во многих кругах. Их считали коварными и кровожадными убийцами. Говорили, что стая гиеновых собак безжалостно загоняет избранную жертву: собаки работают посменно, преследователи со свежими силами подменяют уставших, пока не свалят добычу. Поэтому один вид стаи этих ужасных охотников сеет мгновенную панику среди мирно пасущихся стад антилоп и газелей. Во многих районах гиеновых собак уничтожали при всяком удобном случае. Считалось также, что личные качества отдельных собак как бы растворяются в стае, смешиваются — среди них не обнаруживали ни иерархии, ни порядка доминирования, ни ярких индивидуальностей.
По крайней мере так относились к гиеновым собакам большинство людей. А те, кто придерживался иного мнения, видимо, с радостью принимали ту картину, которая вырисовывалась перед их глазами по мере того, как Гуго с двумя помощниками терпеливо следовал то за одной, то за другой стаей, изучал каждую из них, а в заключение дал описание серии длительных и подробных наблюдений за отдельными индивидуумами в одной стае.
Гиеновые собаки в Серенгети живут, как правило, стаями от двух до двадцати пяти собак. В среднем стая обычно состоит из шести — десяти собак. Почти круглый год стая ведёт бродячий образ жизни, причём её охотничья территория может захватывать до четырёх тысяч квадратных километров. И только в тот период, когда одна или несколько сук в стае щенятся, собаки временно забывают о своих бесконечных скитаниях и остаются на месте, чтобы вырастить щенят.
Во всех стаях, которые Гуго наблюдал не день-два, а гораздо дольше, он редко видел настоящие драки, но постоянно отмечал демонстрацию угрозы или подчинения, которые видны лишь опытному наблюдателю: малозаметные движения ушей, губ, хвоста, изменение позы животного. Только по этим признакам можно определить при встрече двух собак их иерархическое положение в стае. Выяснилось, что у гиеновых собак, как и у волков, имеются две совершенно обособленные иерархии — у самцов и у самок. Агрессивность по отношению к противоположному полу встречается довольно редко.
Способ, которым гиеновые собаки расправляются со своей добычей, вызывает у людей ужас и отвращение: как волки и домашние охотничьи собаки, они выпускают внутренности у ещё живой добычи. Зрелище это чудовищное — подчас кажется, что жертва погибает долго и в страшных мучениях. Но весьма вероятно, что животное находится в состоянии психического и физиологического шока и едва ли что-либо чувствует. Человек, получивший глубокие рваные раны, во время ранения обычно не чувствует никакой боли: это подтверждают бесчисленные истории о солдатах, осознававших своё ранение только при виде крови. Обычно гиеновые собаки приканчивают добычу меньше чем за три минуты — это более быстрая смерть, чем в зубах у льва, который медленно душит свою жертву, а ведь царь зверей пользуется особым уважением как раз за то, что убивает «бескровно». Какой из способов расправы более жесток? Каждый из нас должен решить это сам.
Но к какому бы выводу мы ни пришли, одно несомненно: то, как гиеновые собаки догоняют и валят газель,— зрелище не для слабонервных. И по сей день я смотрю на это с таким же отвращением, как и в первый раз, хотя видела бесконечное множество таких сцен. Но этот способ — единственный, который природа предназначила для гиеновых собак. Они убивают ради пропитания и при этом наиболее быстрым и эффективным способом.
Существует интересное, но абсолютно необоснованное мнение, что гиеновые собаки на охоте подменяют друг друга и жертва, намеченная ими, заранее обречена.
Действительно, процент удачных охот очень высок — ведь собаки могут более пяти километров бежать со скоростью пятьдесят километров в час. Кроме того, они тщательно выбирают жертву перед тем, как начать погоню, и очень часто — мы в этом уверены — их выбор падает на не совсем здоровое животное. Но несмотря на все это, несмотря на быстроту, выносливость и сообразительность гиеновых собак, из каждых трёх намеченных жертв двум удаётся спастись. Легенда об охоте со сменой лидеров возникла, должно быть, на том основании, что многие травоядные животные, почувствовав усталость, начинают метаться зигзагами или бегут по кругу, пытаясь вернуться к своему стаду. К этому времени впереди мчатся только самые резвые собаки стаи, остальные бегут далеко позади, и когда жертва отклоняется от прямой линии, эти отставшие собаки, срезая углы, могут на время оказаться во главе погони.
По мере того как Гуго следовал за собаками по просторам Серенгети, начинала вырисовываться схема их повседневной жизни; это касалось не только охоты, но и структуры семьи и взаимоотношений различных членов стаи. Гуго обнаружил, что самка в период течки спаривается, как правило, только с одним самцом; именно этого самца и следует считать отцом будущих щенят. Когда на свет появляются щенята, стая на время прекращает свои странствия и остаётся возле логова, которое выбирает мать щенят. Воспитывать малышей помогают все члены стаи. В одной стае погибла единственная самка, и её маленьких щенят выкормили самцы.
Гиеновые собаки, как и большинство представителей семейства собачьих, кормят своих щенят, отрыгивая мясо. Это чрезвычайно эффективный способ. Некрупный хищник не может без риска нести мясо в зубах по ровной местности: того и гляди его ограбят более сильные хищники. Но если запас еды для щенят и их матери надёжно запрятан у животного в желудке, оно может возвращаться домой совершенно спокойно.
Когда щенятам исполняется три месяца, они обычно уходят от логова и начинают бродячую жизнь взрослых собак. Но ещё много месяцев они не принимают участия в охоте: когда старшие бросаются в погоню за добычей, щенки остаются и ждут на месте или не торопясь двигаются в ту сторону, куда умчалась стая. После охоты стая возвращается, и старшие, как и раньше, отрыгивают пищу для своих иждивенцев. В возрасте примерно десяти месяцев щенята начинают охотиться вместе со всеми, но и в этот период они ещё сохраняют особое положение в стае: не участвуют в убийстве жертвы, а подбегают, ког