Наевшись досыта, Ведьма принялась бродить вокруг в сопровождении Распутина, отмечая куртинки травы примерно в десяти метрах от входа в свою нору. Вдруг она замерла и стала пристально глядеть туда, где была нора Феи. Потом, бесшумно пробираясь с низко опущенной головой, она начала подкрадываться к входу в эту нору. Она высоко поднимала лапы одну за другой и осторожно ставила их на землю. Подкравшись к норе, она бросилась вниз. Оттуда донёсся жалобный визг, потом — громкое рычание, и Ведьма задом выбралась из норы. В зубах она держала новорождённого щенка — у него ещё болталась пуповина. Малыш был мёртв, и его тельце висело, как тряпка,— мощные челюсти Ведьмы раздробили ему позвоночник.
Ведьма немного постояла, потом бросила мёртвого щенка на землю. Из норы доносилось повизгивание. Ведьма посмотрела туда, откуда шли звуки, и медленно, осторожно, ползком опять забралась в нору. Снова послышалось рычание, и на этот раз Ведьма отступила довольно поспешно, а морда у неё была покрыта кровоточащими следами укусов. Щенка у неё в пасти не было. Видимо, Фея с мужеством отчаяния сражалась во тьме своего логова.
Сверкая налитыми кровью глазами, Ведьма принялась яростно раскапывать вход в нору, так что её бешено работающие лапы подняли целую тучу пыли. Конечно, говорить, что животное проявляет ненависть,— чистейшей воды антропоморфизм,— но трудно было не прочесть это чувство или нечто весьма близкое в горящих глазах чёрной суки, устремлённых в нору.
В этот первый день Ведьма не раз подходила к норе Феи, подкрадываясь той же бесшумной, осторожной поступью, с низко опущенной головой; глаза её ярко сверкали под чёрными надбровьями. Она больше не пыталась спуститься в нору, но всё время обнюхивала землю у входа и целыми минутами стояла, вглядываясь в глубину норы подчинённой суки. Потом снова уходила к собственным щенкам. Многие собаки, в том числе Брут и Иезавель, также стали проявлять интерес к норе Феи. Они наверняка знали, что там, внизу, появились щенки. Следующий день должен был показать нам, как вся стая реагирует на присутствие новой матери и новой семьи.
Наутро мимо логова стаи Чингиза проходил табунок из десяти зебр. Большинство собак быстро поднялись при виде зебр — в разгар сухого сезона эти животные редко уходят так далеко от водопоя. Обычно зебры почти не обращают внимания на собак — им нечего бояться этих мелких хищников. Но они не знали, что охота на зебр — привычное дело для стаи Чингиза.
На протяжении нескольких лет мы вели наблюдения за пятнадцатью разными стаями гиеновых собак. И только две из них охотились на зебр. Более того, стая Чингиза, если ей предоставлялся выбор, всегда предпочитала мясо зебр. Собаки достигли потрясающего искусства в охоте на этих крупных животных. Однажды трое взрослых самцов убили зебру совершенно самостоятельно, а трижды мы видели, как стая во время охоты разделилась и обе группы почти одновременно прикончили двух животных.
Если бы зебры продолжали двигаться шагом, собаки почти наверняка не тронули бы их. Мы несколько раз наблюдали, как во время погони тяжело раненная зебра просто-напросто останавливалась и ждала, когда подбегут собаки, и те, немного покрутившись вокруг намеченной жертвы и несколько раз попытавшись обратить её в бегство, в конце концов оставляли её в покое.
Но на этот раз, когда собаки бросились в погоню, зебры сорвались в галоп. Скачут они не так уж быстро, и всего за полминуты Стриж поравнялся с ними и цапнул за круп ту, что была ближе. В тот же миг другая зебра обернулась и кинулась на Стрижа, оскалив зубы и прижав уши к затылку,— это был жеребец, бросившийся на защиту кобылы. Стриж отпрянул в сторону. Жеребец гнался за ним несколько метров, а потом повернул и бросился на Распутина, который за его спиной преследовал кобыл.
Собаки немного поотстали, и жеребец догнал свой табун. Выносливости у зебр хватает ненадолго, и уже через пять минут одна кобыла стала отставать от табуна. Стриж молнией подлетел к ней и прыгнул, норовя схватить за хвост. Его челюсти сомкнулись, и он повис у неё на хвосте. Со стороны казалось, что он хочет остановить её собственными силами. Кобыла продолжала скакать, по Стриж висел у неё на хвосте, болтаясь из стороны в сторону, и скакать быстро она не могла. Поэтому очень скоро она оказалась далеко позади своего табуна. Трудно сказать, заметил ли жеребец, что она попала в беду, но он не вернулся выручать её, а продолжал скакать дальше в сопровождении остальных кобыл.
Через несколько секунд после того как Стриж вцепился в хвост своей жертвы, кобыла, проскакав метров двести пятьдесят, остановилась и повернула голову, словно стараясь достать и укусить своего мучителя. Но этого только и ждал Жёлтый Дьявол. Последнюю сотню метров он бежал рядом с кобылой и теперь молнией взвился вверх и вцепился зубами в её верхнюю губу. Это был особый трюк Жёлтого Дьявола. Когда необходимо произвести какие-нибудь болезненные операции, лошадь заставляют стоять на месте, захватив её верхнюю губу в так называемую «закрутку». Зубы Жёлтого Дьявола оказали такое же действие на кобылу: она застыла на месте с почти безмятежным видом, а стая тем временем сбегалась к ней. Через несколько минут зебра была мертва.
Собаки спешили расправиться с добычей, потому что вокруг уже собирались гиены. Для прихлебателей это был удачный денёк — даже набив себе животы до отказа, пятнадцать собак съели не больше пятой части своей крупной добычи. Уходя, некоторые из них бросались в сторону поджидавших гиен, но не особенно старались добраться до них. Вскоре туша почти скрылась из глаз под пятнадцатью или двадцатью гиенами, и нечто вроде серенады из воплей, рычания и хихиканья сопровождало собак на пути к логову — это пирующие гиены ссорились над остатками добычи стаи Чингиз-хана.
Ведьма с щенками у входа в пору поджидала удачливых охотников. Те наелись до отвала, так что вскоре мать и щенки уже заглатывали большие куски мяса — самцы отрыгнули для них часть своей добычи.
Фея высунула голову из норы, потом побежала навстречу Стрижу, прижав уши, виляя хвостом и низко приседая. Она с щебетом лизала его губы и выпрашивала пищу. Но Стриж от неё отвернулся. Фея не сразу отстала от него, продолжая попрошайничать, а потом побежала к Жёлтому Дьяволу. Старый самец тоже ей отказал. С визгом, в котором звучало отчаяние, она металась от одного самца к другому, но они неизменно отворачивались от неё, а иногда и кусали её за морду. Это было очень странное и необычное поведение: стая, как правило, кормит любого, кто в этом нуждается,— будь то щенок, кормящая мать или больная, искалеченная собака. Можно было подумать, что враждебное отношение предводительницы стаи заразило остальных собак, и теперь Фея несла клеймо изгоя.
Фея, почти распластавшись на земле, вне себя опять вымаливала пищу у Жёлтого Дьявола, и тут Ведьма, доедавшая большой кусок зебрового мяса, подняла голову и увидела эту картину. Она мгновенно кинулась на Фею и настигла её как раз в тот момент, когда та повернулась и бросилась бежать. Секундой позже клыки Ведьмы сомкнулись у неё на спине. Фея припала к земле — она не пыталась бежать, не пыталась огрызаться, а просто безропотно сносила укусы Ведьмы. Но как только Ведьма перестала её кусать, Фея вскочила и бросилась бежать к своей норе. Всё это произошло мгновенно. Мне показалось, что Ведьма прыгнула вперёд, чтобы загородить Фее дорогу. Во всяком случае, Фея, видимо дошедшая до крайности, в отчаянии бросилась на доминирующую суку — щелкая зубами, она старалась прорваться мимо Ведьмы к своему логову, к своим щенкам. Но битва была неравной — стоило Фее напасть на Ведьму, как все собаки бросились на помощь своей чёрной предводительнице.
Фее всё же удалось пробиться поближе к своей норе. Ей оставалось всего несколько метров, и она было шмыгнула мимо Ведьмы, но та схватила подчинённую самку за горло. Фея вывернулась. Так обе суки бок о бок, не прекращая грызни, постепенно приближались к норе, в то время как остальные собаки наскакивали на Фею. Внезапно обезумевшая мать вырвалась и нырнула в логово к своим щенкам. С громким рычанием Ведьма снова стала раскапывать вход, так что кругом всё заволокло пылью. Но она не полезла за Феей в тёмную нору. На морде у неё всё ещё виднелись следы зубов — доказательство того, что мать готова пойти на всё, чтобы защитить своё потомство. Покопавшись впустую, Ведьма отошла от норы.
Фея до самого вечера оставалась под землёй. Она не ела ни разу с тех пор, как три дня назад выходила со стаей на охоту за газелью. Надолго ли хватит у неё молока для щенят, если она сама умирает с голоду?
На следующий вечер, когда стая вернулась с охоты и под громкое повизгивание и щебетание кормила Ведьму и её щенков, Фея не выходила из норы. Она даже головы не высунула, чтобы посмотреть, что происходит. Паук успел затянуть паутиной отверстие её норы, и за прошедшие двенадцать часов из злосчастной детской не донеслось ни единого звука.
Пока Ведьма с семейством жадно уплетала свою долю мяса, один пёс подошёл к норе Феи и замер, глядя вниз. Это был Брут, отец новорождённых щенят. Внезапно он тихонько позвал — так же, как мать вызывает своих щенят. Паутина была мгновенно сметена, и Фея, дрожа от нетерпения, сунула морду в пасть Брута. Он отскочил от неё и, сделав усилие, отрыгнул мясо. Фея тут же проглотила подачку и стала отчаянно просить добавки. Брут ещё два раза выдал ей по большому куску мяса, а потом отошёл. Фея вернулась в нору к щенкам. Ведьма, увлечённая едой, даже не заметила, что произошло.
Может быть наконец Фее и её семье улыбнулось счастье? После следующей охоты Брут снова вызвал мать своих щенят из норы и накормил. На этот раз, после того как она поела и спряталась, Брут обошёл нору кругом и отметил отдельные травинки. Как я уже упоминал, территорию обычно отмечают только доминирующий самец и доминирующая самка, так что поведение Брута было для нас чрезвычайно интересно. Что это значило? Не утверждал ли Брут своим поведением, что это его собственная, персональная нора, его самка и детёныши? Вполне возможно. Но со временем стало совершенно очевидно, что десять щенков Ведьмы, весело возившихся у входа в нору, привлекали его гораздо больше, чем нора,