Но, думаю, все это может и подождать. Надеюсь, что в первую очередь он снова встретится с Ниной, после того как она приведет в порядок свои дела. Глядя на них двоих, стоящих на крыльце, я увидел нечто, к чему, надеюсь, они придут и сами. Что они уже вместе.
Порой, когда я еду слишком долго, я ловлю себя на том, что смотрю прямо перед собой, но не вижу того, что находится за стеклом, лишь позволяю мчащемуся изображению проноситься через мой мозг, словно обрывку фильма. Иногда я думаю о «соломенных людях», пытаясь понять, что правда, а что нет. Мне хочется верить, что за всем этим лежит нечто более непостижимое, чем «Манифест человечества»; что содержащиеся в нем идеи – лишь попытка безумца объяснить те противоречия, к которым мы все привыкли.
Но потом мне приходит в голову, что книга, которую многие считают первым в истории романом, «Дневник чумного года» Даниэля Дефо, была написана после эпидемии, пронесшейся по всей Европе, вина за которую могла быть возложена именно на наш образ жизни, бок о бок друг с другом; и что наши основные средства развлечения, кино и телевидение, расцвели буйным цветом сразу после мировых войн. Я начинаю задумываться, не стали ли вымышленные пейзажи и фантастические проекты столь важны для нас, как только мы начали жить вместе в городах, и не объясняет ли это возникновение примерно в то же самое время организованных религий.
Чем больше стеснены наши жизненные условия, тем большей независимости нам хочется, тем важнее для нас становятся наши мечты – почти так, как если бы все это объединяло нас, помогало нам стремиться к чему-то такому, чего нам не хватает, подталкивало нас к мысли о более совершенном человечестве.
Сейчас, когда Интернет охватил весь земной шар, связывая всех еще сильнее, я думаю о том, не случайно ли примерно в это же время мы расшифровали наш генетический код и начали пытаться что-то в нем менять. Чем ближе мы оказываемся друг к другу, тем больше, похоже, нам необходимо понять, что же мы собой представляем. Надеюсь, мы все же знаем, что делаем с собственными генами, и когда мы начнем избавляться от того, что сочтем неудачным, несовершенным, мы не уничтожим то, что делает нас жизнеспособными. Надеюсь, решающую роль все же будет играть наше будущее, а не прошлое. И еще я надеюсь, что теперь, когда я понимаю, что в моей жизни чего-то не хватает, я не оставлю его поиски, даже если буду знать, что это лишь мечта, которую невозможно реализовать.
Иначе мы станем «соломенными людьми», брошенными посреди пустых полей, куда даже не залетают птицы, в ожидании бесконечного лета, когда уже наступила зима. Учитывая, как мы живем сейчас, как сильно мы удалились от правильного образа жизни, еще удивительно, что нам удается выживать. Мы желаем того, чтобы наши мечты поддерживали нас здоровыми, мы не хотим смерти. Как когда-то сказал отец – дело не в том, чтобы выиграть, но в том, чтобы верить, что твой выигрыш где-то существует.
Часто я думаю о нем и о матери, о двоих, которых больше нет в живых. Их смерть, как и любая смерть, непоправима и необратима, и ничего уже не изменишь. Нельзя поймать смерть и преподать ей урок, так же как невозможно поймать несчастье или разочарование, так же как мы не смогли поймать «человека прямоходящего» или группу, которую он возглавлял. Возможно, когда-нибудь нам это удастся, а может, и нет. Возможно, подобные им будут существовать всегда. Сейчас я этого не знаю, так же как не знаю и того, было ли разрушение Холлса лишь успешной попыткой уничтожить все улики, или же взрыв должен был стронуть с места большое озеро расплавленной лавы, набирающее силу под Йеллоустоуном, и таким образом уничтожить нашу культуру и фермы западного мира, вернув нас к образу жизни, столь почитаемому «соломенными людьми». Вернув нас или толкнув нас в руины.
Нина полагает, что «соломенные люди» убедили себя в том, что они лучшие охотники и собиратели, что источник их богатства – некая внутренняя «чистота», а не стечение обстоятельств и что они будут господствовать при любых условиях. Не знаю. Это не та тема, которую мне сейчас хотелось бы обсуждать с кем бы то ни было.
Посылку доставили в отель, когда я был в Лос-Анджелесе, на следующий день после возвращения Сары Беккер. Она была от моего брата. Не знаю, как он меня нашел. Час спустя я покинул отель и с тех пор ни разу нигде не задерживался.
В посылке находилась видеокассета. Первая ее часть была записана уже после нашей встречи. Он явно был разозлен, но, судя по всему, не оставлял надежды на возможное восстановление отношений. Он рассказал о том, что произошло с тех пор, как нас разлучили. О том, как его нашли на улицах Сан-Франциско, маленького мальчика, о котором не было известно ничего, кроме вышитого на свитере имени. Сиротские приюты, первое убийство. Затем несколько лет, о которых он не распространялся. Наконец, работа в качестве поставщика жертв для богатых психопатов, обнаружение связи между его работодателями и его прошлым, прием в тайное сообщество и первый триумф в «Макдоналдсе» в небольшом городке в Пенсильвании в 1991 году. Собственные эксперименты с ускоренной эволюцией путем жестокости и насилия, план создания «чистой» женщины, с которой он мог бы положить начало не зараженному вирусом потомству. План, о котором он рассказывал с чувством, подобным пылкой любви.
Остальную часть видеокассеты описать намного труднее. Она оставляет тяжелое впечатление, и не только из-за содержания или невозможности представить, что подобное могло быть на самом деле. Видеть того, кто выглядит как я сам, в подобных ситуациях и за подобными действиями – примерно то же самое, что получить доступ в мир мрачных сновидений, в котором я становлюсь таким, каким, надеюсь, не буду никогда. Все, что доводилось видеть мне и Бобби, по сравнению с этим казалось размытыми тенями на заднем плане. «Человек прямоходящий», или Пол, как, видимо, мне теперь следовало его называть, постарался изобразить себя с идеальным качеством. Себя, стоящего с улыбкой посреди пылающей автостоянки, прокладывающего кабели и устанавливающего бомбы, раздающего оружие и планы козлам отпущения в Америке, Англии и Европе. Себя голого, стоящего на корточках над выпотрошенными телами молодых людей, пропавших без вести. Себя, пожирающего куски их мяса.
И таким образом – меня самого, делающего все это. Меня на вершине гигантской пирамиды обвинений, получаса бесстрастных свидетельств.
Даже от кассеты, которую он прислал, для меня нет никакой пользы. Я не могу с ней никуда пойти, и не только потому, что полиция Дайерсбурга и, вероятно, всей Монтаны присутствовала теперь в перечне тех, кого мне следует избегать. Все, что записано на кассете, подразумевает меня. Нигде нет сведений о том, что у меня есть брат-близнец. Нигде нет сведений даже обо мне самом, за исключением того, что на кассете и у меня в голове.
Прежде чем выйти из машины в Санта-Монике, Сара Беккер наклонилась ко мне и тихо сказала:
– Вы должны это сделать. Только вы можете убить Тук-тука.
Она права. Я не могу сделать ничего, за исключением того, чего хочет от меня он. Я не могу сделать ничего, кроме как отправиться на его поиски.
Тем временем, наматывая милю за милей, я слушаю голоса прошлого и думаю о том, что когда-то для меня сделали, о той любви, которую мне дали. Я не знаю ответа на вопрос, кем я стал, и, возможно, никогда не узнаю; но я, по крайней мере, знаю, что все не так плохо, как могло бы быть. Записка, которую оставил мне отец, сообщив, что они не умерли, остается правдой в том смысле, какого они никогда не предполагали. Они никогда не умрут, пока жив я. Я жалею, что так и не смог лучше их узнать, но, как обычно в таких случаях и бывает, подобная мысль не только приходит слишком поздно, но и никогда не приходит достаточно рано.
Лучше всего я помню их такими, какими никогда не видел в жизни, лишь на экране телевизора. Молодая пара, оба с бильярдными киями в руках, спиной к камере, обнимая друг друга за плечи. А когда они повернулись – я никогда не забуду, как отец улыбнулся, показав камере средний палец, а мать высунула язык.
А потом – как она танцевала.