„Ф-62“,было рекомендовано отслеживать обстановку вокруг братьев. Мол, как только всё нормализуется и разговоры о них затихнут, начнётся операция по переброске в Париж. Агент выслушал историю о Солоневичах с огромным интересом, заметив однажды: „Все-таки у Бунакова[76] известный нюх есть, не зря он намекал о своих подозрениях в отношении братьев“».
На следующую встречу с оперативным работником из Ленинграда «Ф-62» принёс письменное сообщение о том, что говорят о Солоневичах в среде эмиграции. Судя по всему, слух о том, что Солоневичи — явные агенты НКВД, исходил из финской тайной полиции. Борис Берман, державший дело «спортсменов» под личным контролем, поспешил сообщить брату в ГУЛАГ о первом крупном успехе: «Дело сделано. Теперь эмиграция не успокоится».
С 20 января 1935 года в газете Милюкова «Последние новости» стали печататься очерки Ивана под общим названием «Россия в концлагере». Получив номер газеты с первой публикацией, Солоневичи, приодевшись, насколько это было возможно, отправились в ресторан «Микадо», где под аккомпанемент ансамбля балалаек отпраздновали эпохальное для них событие. Общее мнение было оптимистичным: теперь будет легче!
Для эмигрантских читателей откровения беглецов из Советского Союза были делом привычным, но статьи Ивана не прошли незамеченными. Дважды в неделю они появлялись на страницах этой либеральной газеты, вызывая ажиотаж читающей публики. Всего было опубликовано 118 очерков, которые материализовались как в гонорары, так и во всеэмигрантскую популярность автора. После первых публикаций имя Солоневича вошло в обойму постоянно цитируемых, упоминаемых, одобряемых и восхваляемых писателей. Мало кто на первых порах его эмигрантской литературной деятельности осмеливался подвергать критике самобытного народного публициста, не скрывавшего своих мужицких корней, пристрастий и образа мышления.
Бастамов направил огорчённое письмо Скоблину, посетовав на «недееспособность» РОВСа в Париже, который не сумел пристроить очерки Ивана в газету «Возрождение». По мнению Бастамова, в этом деле проиграли и РОВС, и — особенно — газета, потерявшая беспроигрышный шанс улучшить своё финансовое положение. «Семёнов часто жалуется на масонские и еврейские элементы, которые тайно субсидируют „Последние новости“, — отметил Бастамов, — но как редактор он не проявил дальновидности, отмахнувшись от мемуаров Солоневича».
После публикации первых очерков «России в концлагере» Иван стал получать письма, в которых некоторые «бдительные читатели» ставили под сомнение кое-какие факты из описанного им концлагерного быта. На эти письма он ответил позже, когда в Софии готовил первое книжное издание «России в концлагере»:
«Во всей этой эпопее нет ни одного выдуманного лица и ни одного выдуманного положения, фамилии действующих лиц, за особо оговоренными, — настоящие фамилии. Из моих лагерных встреч я вынужден был выкинуть некоторые весьма небезынтересные эпизоды, как, например, всю свирьлаговскую интеллигенцию, чтобы никого не подвести; по следам моего пребывания в лагере ГПУ не так уж трудно было бы установить, кто скрывается за любой вымышленной фамилией».
Об угрозе, которую представляют Солоневичи, несколько раз предупреждали действующие за границей агенты НКВД. Один из них — агент «Лидер» — писал, что несомненное и чрезвычайно вредное влияние имеют воспоминания «невозвращенцев» и беглецов из СССР: Чернавиных, Тренина, Солоневичей и других. Некоторых эмигрантов, уже сдвинувшихся с обычных позиций неприятия дел в СССР и обратившихся лицом к своей родине, писания этих беглецов сильно поколебали.
«Лидер» сообщил также, что Иван Солоневич рассчитывает на успех своего труда «Россия в концлагере»: это «создаст рекламу» автору и выдвинет его на «авторитетную политическую позицию» в эмигрантских кругах.
Агент не преувеличивал. Он пользовался доверием Солоневичей, и они не таили от него своих планов. Ещё бы, человек, скрывавшийся под кличкой «Лидер», Степан Петриченко, был для них одной из самых авторитетных фигур эмиграции: ведь это он возглавил Кронштадтское восстание в 1921 году!
После провала восстания Петриченко бежал в Финляндию, где белогвардейские организации пытались привлечь его к диверсионно-террористической работе. Степан отбивался, как мог, от этих предложений, потому что после долгих размышлений пришёл к выводу, что он исчерпал свой лимит на бунтарство и что новые конфликты с большевиками могут окончиться для него плачевно. Петриченко мучила ностальгия, тянуло в Питер. В 1927 году он пришёл в советское посольство в Риге, чтобы «покаяться» в контрреволюционных грехах, попросить прошения и получить разрешение на возвращение в Россию.
О его просьбе председатель ОГПУ Ягода доложил Сталину, и тот, усмехнувшись («ещё один раскаявшийся!»), написал на «сопроводиловке» к заявлению Петриченко: «Положительно рассмотреть с условием, чтобы он заслужил право на прощение». Так, с подачи самого Сталина «главарь Кронштадтского мятежа», доставивший столько тревожных дней и ночей большевистскому руководству, стал агентом «Лидер»[77].
Другой агент сообщал, что некоторая часть эмиграции в восторге от братьев Солоневичей: умные, деятельные, энергичные люди, место которых, безусловно, в Париже, центре белой эмиграции. В Финляндии из-за отсутствия у местных белых широкого поля деятельности и малочисленности активных кадров Солоневичи проявить себя в полную силу не могут. Во Франции они сумеют внести свежую струю в ряды мертвеющей эмиграции, способствуя борьбе с большевизмом и укреплению фронта русских фашистов. Он же сообщил о том, что в гостях у Солоневичей побывали Степан Петриченко и Романов, формальный редактор и издатель белогвардейского журнала «Клич» (фактическим его издателем являлся РОВС, а редактором — генерал Добровольский). Братья были рады гостям, охотно дискутировали с ними. В ходе беседы Солоневичи заявили, что выступают за террор против вождей компартии. Поэтому, мол, необходимо создание соответствующей организации, которая занялась бы подготовкой таких акций. Братья выразили свои симпатии журналу «Клич», но критиковали отдельные его недостатки (основной — «незнание действительности в России, подлинных настроений народа»).
Информация о «террористических высказываниях» братьев была доложена Ягоде, а также другим руководителям советских спецслужб, в том числе — Яковлеву, начальнику 6-го сектора ИНО. Через год Яковлев будет направлен резидентом НКВД в Софию и станет главным преследователем Солоневичей.
На фоне странных «телодвижений» РОВСа в Гельсингфорсе оптимизмом и новыми надеждами повеяло от письма, пришедшего на имя Бориса из Болгарии. Написано оно было в Софии 6 февраля 1935 года:
«Дорогой Бобка!
Из газет узнал, что ты с братом и племянником благополучно удрал из Совдепии. Надеюсь, конечно, что ты меня не забыл. На случай, если ты меня не помнишь, воспроизвожу в твоей памяти некоторые подробности нашей жизни. Я учился вместе с тобой в Вильненской 2-й гимназии. Одно время ты жил под нами, на Большой Погулянке, 18, против глазной лечебницы Водзянского.
Затем вы перебрались на Зверинец, куда я приходил бегать на лыжах и играть в футбол. Наверное, ты помнишь и моих старших братьев Всеволода и Олега. Последний раз мы встретились с тобой мельком зимой 1918 года в Екатеринодаре и, кажется, если мне не изменяет память, я был у тебя на квартире.
Думаю, что этих подробностей довольно, чтобы ты поверил, что я тот Клавдий Фосс, который с тобой учился. Буду очень рад, если ты мне что-либо напишешь. Буду также крайне признателен, если ты отнесёшься с полным доверием к подателю сего письма и не откажешь ему в твоём ценном и столь нужном нам содействии. О себе напишу дополнительно, когда получу от тебя ответ.
Жду твоих писем и крепко тебя обнимаю, твой
Клавдий Фосс».
Содержание ответа Фоссу Борис обсудил с Иваном, и тот прозорливо заметил:
— Вряд ли он тебе написал бы, если бы не рассчитывал на твоё содействие в каких-то важных вещах. Поэтому не отказывай человеку, узнай, что ему конкретно нужно. Париж пока остаётся для нас таким же недосягаемым, как и в первые дни в Гельсингфорсе, может, больше повезёт с Софией?
Борис последовал совету брата, ответил подробно:
«Дорогой Клавдий!
Был очень обрадован твоему письму, спасибо за память — ведь столько лет прошло и каких лет!
За эти годы я пережил форменный „мир приключений“ и рад, что этот роман закончился сравнительно благополучно. Только Соловки ударили меня по глазам: оставили 1,5 процента нормального зрения. Сейчас пишу в „Клич“ о скаутах и молодёжи Сов. России, так как врачебное дело из-за незнания финского языка для меня недостижимо. Собираюсь претендовать на звание „чемпиона мира и его окрестностей“, — „заделаться“, как говорят в СССР, — профессиональным борцом. Чем чёрт не шутит, когда Бог спит. Во мне 93 килограмма чистого веса и другие таланты. По линии содействия нашему общему делу я безоговорочно сразу же дал все сведения, которые мог. Пока ещё не даю имён и адресов моих друзей, ибо для меня непонятна форма использования этих сведений, а моральных и официальных полномочий рисковать чужими жизнями я не имею.
С большим интересом работаю у скаутов с молодёжью. Втянулся в политику, уже не раз ругался на докладах с младороссами. Живу благодушно, отдыхаю, набираюсь перспектив и пороху.
Меня интересуют два вопроса, на которые буду ждать твоего ответа:
Странная политика ген. Деникина, в чём тут дело? Отчего у него такое отрицательное отношение к возможному нашему (эмиграции) участию в войне против СССР? Почему против него никто не выступает прямо и резко?
Отчего РОВС не ответил ничего по существу на мой проект значка „Готов за Россию“? Прочти его, я послал его лично ген. М.
Очень рад буду твоим письмам, искренне жму твою руку —
Борис.