Солоневич обдумывал новые главы «Белой Империи», записывая на четвертушках бумаги ключевые фразы, по которым в будущем можно будет восстановить весь текст. В эти же годы он настойчиво работал над рукописью, посвящённой «сравнительному анализу» гитлеровской и советской тоталитарных систем. Здесь тоже приходилось шифровать содержание страниц, посвящённых рейху, откладывать доработку и шлифовку труда до благоприятных времён.
В первой «после разгрома рейха» статье Солоневич изложил суть своих размышлений, своей «переоценки ценностей»:
«Очень скоро для меня выяснилось, что той Германии, какую нам преподносили в наших университетах, — Германии Гегелей, Гёте и всякого такого в природе не существует, как никогда не существовало в природе России Лебядкиных, Обломовых, Каратаевых и всяких таких бывших босых и лишних людей. Но страна Гёте принимала лишних людей совершенно всерьёз. Розенберг списывал целые страницы не только с Достоевского, Чехова, но и из Горького. Словом, на основании всей суммы самой современной науки, философии и стратегии и прочего — немцы готовили войну за более или менее полную ликвидацию всех лишних людей, проживающих на нелишнем для немцев пространстве».
Солоневич в силу особенностей своего характера не любил признавать ошибок, особенно в области прогнозов. Но о своих просчётах в отношении оценки германских проектов для России он сказал без каких-либо околичностей:
«Я не знаю, что Вы читали по поводу немецких планов и немецких зверств на востоке и чему именно Вы верили и чему не поверили. В первое время я не поверил даже своим собственным глазам: нет, не может быть. Оказалось: может быть. Оказалось и ещё хуже»…
Если бы нацистам стало известно о его нелегальной «исследовательско-аналитической работе», то, без всякого сомнения, репрессии последовали бы незамедлительно. Чтобы замаскировать главный труд и предъявить по первому требованию полиции «образец литературного творчества» на просмотр, Солоневич стал писать приключенческий роман «из подсоветской жизни». Работа над романом была не только творческим, но и ностальгическим процессом. Иван Лукьянович как бы возвращался в Россию, к её пейзажам, сильным страстям и характерам. В дальнейшем эта незаконченная рукопись (три с половиной главы) ему очень пригодится: в переработанном и тематически «модернизированном» виде роман «Две силы» будет печататься отдельными «фельетонами» в газете «Наша страна»…
В годы войны Иван Лукьянович лишь однажды предпринял попытку «пробиться» в эмигрантскую печать, предложив в 1944 году через надёжного посредника брошюру «Большевизм и крестьянство» русскому издательству в Праге. Попытка Солоневича спрятаться под псевдонимом провалилась. Острые неповторимые повороты мысли, своеобразный задиристый язык выдавали единственно возможного автора этого произведения. Не обошлось без очередного доноса. Кто-то из редакторов издательства сообщил «власовскому начальству» о попытке Солоневича «пробиться» к русской читательской аудитории, и на печатание брошюры был наложен запрет. В какой-то степени это была месть: Иван отказался от сотрудничества с генералом Власовым и пропагандистскими органами РОА[179].
Дважды за период интернирования Солоневича в Темпельбург приезжал Всеволод Левашов, которого Иван Лукьянович в 1938 году оставил своим представителем в Софии. С началом войны против Советского Союза Левашов оказался не у дел. Болгарские власти закрыли газеты и журнал, которые он издавал, запретили его деятельность в качестве болгарского руководителя «штабс-капитанского» движения. Не желая оставаться в стороне от политической борьбы, Левашов включился в антикоммунистическую работу в болгарской печати. Как многие другие русские эмигранты, Левашов верил, что германо-советский конфликт может принести России освобождение от власти коммунистов. Он начал печататься в болгарских изданиях под псевдонимом «Волк», написал и издал книгу «Большевизм» (на болгарском языке). В Германии на его работы обратили внимание. Ему предложили стать представителем «Антикоминтерна», и Левашов согласился. Работа его состояла в том, что ему присылали из Берлина антисоветские брошюры и журналы, которые он распространял в Болгарии.
В поисках заработка Левашов поступил на службу в Дирекцию национальной пропаганды. В 1944 году он открыл своё «пропагандистское бюро». У него был «незапечатанный» властями радиоприёмник. Левашов слушал и записывал передачи из Москвы и Лондона. Сводки он предоставлял в Дирекцию национальной пропаганды и Дирекцию печати. Для дополнительного заработка писал аналитические статьи, тиражировал их на циклостиле и через Дирекцию пропаганды рассылал в столичные и провинциальные газеты.
Письменную связь с другом Левашов поддерживал до полного коллапса рейха. Это было отдушиной для Ивана Лукьяновича, возможностью пусть в «подцензурном режиме», но всё-таки обмениваться мыслями «по текущему моменту». Последнее письмо от Левашова Солоневич получил в Темпельбурге в первых числах января 1945 года. К тому времени Всеволод находился в Австрии, откуда не без тревоги следил за событиями в Болгарии, в которую пришла Советская армия. Новая власть приняла декрет о роспуске фашистских организаций и конфискации имущества «коллаборантов». Находясь в Вене, Левашов слышал по радио, что «красное» правительство Болгарии приговорило его к смертной казни за антикоммунистическую деятельность[180].
В стране начались суды над лицами, причастными к злодеяниям и репрессиям военных лет. Одновременно шла «чистка» государственного аппарата от «враждебных элементов». Сотрудники НКВД и Смерша вели розыск активистов эмиграции, сотрудничавших с немцами. Был задержан и допрошен Борис Калинников. Левашов сообщил об этом в Темпельбург, отметив, что чекисты пытались выяснить у Калинникова, где укрыт архив Солоневича.
Первой осенью 1944 года — покинула Темпельбург Рут, узнав от друзей, что её включили в списки мобилизованных для рытья окопов на Восточном фронте. Без долгих раздумий Рут позвонила подруге, бывшей однокласснице, муж которой был главным врачом туберкулёзного санатория, и попросила о помощи. Она отправилась в нелёгкое по тем временам путешествие на велосипеде в Рейнландию, где устроилась санитаркой. Иван Солоневич и другие члены семьи «продержались» в Темпельбурге до середины января 1945 года. О том, что ситуация в Померании и Восточной Пруссии осложняется, Иван Лукьянович понял ещё в августе 1944 года, когда английские бомбардировщики нанесли удары по портовым городам на побережье Балтики. Беженцы из Кёнигсберга рассказывали, что исторический центр города был сметён ураганом осколков и пожарами. Сильным разрушениям подверглись Данциг и Штеттин[181]. Вокруг Темпельбурга силами военнопленных стали возводить укрепления, устанавливать бетонные надолбы против танков, а на улицах появились баррикады из булыжников и мешков с песком. В административных и школьных зданиях оборудовали пулемётные гнёзда. Пожилые фольксштурмисты маршировали по беговой дорожке городского стадиона. Город готовился к обороне.
По дрожанию оконных стёкол, чутко реагирующих на грохот далёкой канонады, можно было догадаться, что на востоке идут ожесточённые бои. Из отдельных реплик ополченцев, которых вооружили не деревянными (учебными), а настоящими винтовками и фаустпатронами, Иван узнал, что группировка армий «Висла» ведёт бои с частями 2-го Белорусского фронта, которые пытаются прорваться к Балтийскому морю.
Беженцы из Восточной Пруссии непрерывным потоком шли на запад, такой же роковой час настал для жителей Померании. В начале января 1945 года Юрий узнал «из надёжных источников», что местные власти начали выдавать маршбефели, то есть путевые эвакуационные документы, жителям Темпельбурга и окрестностей.
Угроза пленения для Солоневичей была более чем вероятной, причём со всеми негативными последствиями военного времени. Рассчитывать на получение маршбефеля не приходилось. Изнемогающие от круглосуточной работы писари злобно отмахивались от Солоневичей: в первую очередь немецкие жители! Не мешайте! Оставалось одно: пренебречь формальностями и уходить без разрешительных документов.
Несколько дней ушло на подготовку, по выражению Ивана, «очередного побега». Больше всего им повезло с приобретением «гужевого транспорта» — лошадки-трёхлетки, которой было присвоено имя Сонька. По стечению обстоятельств, дочь знакомого немецкого фермера собралась замуж, срочно потребовалось приданое. Им стало имущество Солоневичей. Чтобы приобрести лошадку, немцу вручили всю мебель, посуду, постельное бельё и т. д. и т. п. из квартиры Рут, которая, уезжая в Рейнландию, дала Ивану разрешение распоряжаться имуществом по своему усмотрению. Всё равно пришлось бы всё бросить: Советская армия наступала…
Поздно ночью Юрий отправился к фермеру, у которого все эти предотъездные дни находилась Сонька, дожидаясь старта в неизвестность. В телегу были заранее сложены необходимые вещи и драгоценные запасы продовольствия: ржаной хлеб, овсянка, сухое молоко, кофе, рыбные консервы. На самое дно были помещены архив и пишущие машинки: Ивана с русским шрифтом, Юрия — с немецким. Те немногие книги, которые у них были, пришлось, к великому горю Ивана, бросить. Юра привёл Соньку с телегой в условленное место и вручил вожжи Инге. Отныне ей предстояло управлять лошадкой и присматривать за Мишкой, который, несмотря на мороз, сладко дремал в телеге, закутанный в толстый плед.
Ночь была снежной, непроницаемые облака висели низко над головами беглецов, и Темпельбург, через который им пришлось выбираться, казался вымершим. Ни патрулей, ни фольксштурмистов, ни заградотрядов. Словно именно в эту ночь 15 января все обитатели города решили в последний раз основательно выспаться. Поэтому Солоневичи миновали улочки Темпельбурга без происшествий. На рассвете они примкнули к потоку беженцев, которые сомнамбулически двигались вперёд, в непроницаемо-туманную мглу. Солоневичи с облегчением растворились в многокилометровой «колонне спасения». До конечного пункта — Гамбурга — предстоял путь в 600 километров.