— Значит, папа справился и без подписи, если она там вообще была, — вздохнула Марина Викторовна.
— Логично, — согласился Сергей Николаевич. — А может, там вся суть была в бумаге?
— Это как?
— А вот так. Нужно было просветить её на солнце или подогреть над огнём, и проступили бы какие-нибудь символы?
— Ну да, — усмехнулся Тюрин. — Ещё скажи, Дёмин водные знаки там оставил и продумал две степени защиты.
— И всё-таки я бы предпочёл держать в руках оригиналы, а не копии, тем более нарисованные на скорую руку.
— Все вопросы — к нашему повару, — Тюрин посмотрел на сидевшую в отдалении Солонго. Девушка о чём-то говорила с Джамбулом.
— До сих пор не могу понять, зачем она сожгла рисунки.
— Пап, она же сказала.
— Что?
— Не хотела, чтобы они достались Нагибиным.
— Ну да, да. Не хотела, чтобы они нашли великую тайну Корчагина, которого она так любила. — Сергей Николаевич усмехнулся. — А что это вообще такое? — Он только сейчас обратил внимание, что ест не совсем привычную кашу.
Завтрак готовила Солонго. Для этого ушла в лес. Кроме привычных грибов и ягод, решила собрать что-то более питательное. Первым делом всё же набрала голубики и смородины. Нашла морошку — ягоду, похожую на малину с разбухшими косточками. Она была ещё красноватой, но девушка смело добавила её в берёстовый котелок.
В глубине леса нашлись моховики. Грибной суп с печёным корневищем рогоза Солонго отложила на ужин. На обед напотрошила берёзовую заболонь, собрала древесных личинок — сразу обрезала с них тёмные головы и попки. Нарвала щавеля и черемши. Можно было добавить муравьиные яйца или самих муравьёв, но поблизости не встретилось ни одного муравейника.
Уже на стоянке возле озера измельчила всё, что удалось собрать. Перемяла с ягодами, полила водой и повесила котелок над костром. Тюрин заинтересовался таким приспособлением. Он был уверен, что кора не выдержит огня и загорится, но каша уже начала кипеть, а берёста только потемнела и обуглилась по краям.
Когда варево было готово, Солонго настругала в него молоденькие ростки папоротника. Отжала — так, чтобы сошла лишняя влага, — и положила каждому по небольшой порции. Обед был скромным, однако вполне сытным.
Джамбул отказался от охоты, но обещал расставить несколько силков. Для этого сейчас вышелушивал из крапивных стеблей тонкие ниточки — собирался плести верёвку.
— Разворачиваешь из фольги мясо, — рассказывала Марина Викторовна. — Там, конечно, натекло соуса. Нужно слить его на картошку. Перекладываешь мясо на доску. Облизываешь испачканные в жиру пальцы. Удерживаешь мясо вилкой и режешь на кусочки — сантиметра три толщиной. Нож задевает чеснок, выдёргивает его из мяса — остаётся ямка. Отрезанный кусок падает на доску. Перекладываешь его на тарелку. Не забываешь доложить пропечённый чеснок. Не торопишься. Нужно ещё добавить картошку и горошек.
— Не надо, Марин, перестань, — поморщился Сергей Николаевич, едва успевавший сглатывать слюну. — Какая картошка, какой чеснок? Ты не понимаешь, что мы тут застряли?
— Просто хотела поднять настроение…
Несколько часов лазали по округе, но ничего не нашли. В стороне шумел небольшой водопад. За сопкой было ещё три крохотных озера, соединённых узкими протоками. На востоке, в проходе между гольцами, просматривалась окоёмная зелёная долина. Там горные гряды заканчивались, переходя в таёжное нагорье. Сергей Николаевич жалел, что у него теперь не было ни карт, ни навигатора, которые могли подсказать, в какую часть Саян занесло экспедицию. Тюрин признавал, что знакомых вершин поблизости не видел.
— Что делаешь? — Солонго ловко и бесшумно спрыгнула с валуна на землю, к тому месту, где отдыхал Артём.
Юноша вздрогнул. Он был уверен, что пошёл в этом направлении один. Не увидел ничего интересного, а прежде чем идти назад, к озеру Корчагина, решил отдохнуть возле каменистого спуска. Достал бумажного утаргалжина — того, что он сорвал в дедушкином кабинете. Птица-оригами вся измялась, успела промокнуть, затем высохнуть и снова промокнуть несколько раз.
— Думаю.
— О чём? — Солонго села рядом — так, что Артём почувствовал её тепло.
— О Ринчиме. О Баире.
— Жалко их.
— Да. Вспоминаю песню, которую пел Баир… Дедушка был прав, нет ничего хуже смерти. Хотя, если следовать его логике, смерти не существует. Есть только жизнь и отсутствие жизни. Мы не умираем, мы перестаём жить. Хотя это, наверное, одно и то же.
— Нет, — Солонго качнула головой, — не одно и то же. — Помолчав, добавила: — А в смерти самое страшное — заблудиться. Если ты умираешь в страхе, то не видишь пути, который перед тобой открывается. Ведь это и не смерть вовсе, а рождение, только настоящее, вечное. Если найдёшь путь, он уведёт тебя в самую глубь ночи, и ты станешь звездой. И будешь светить своим потомкам. Будешь сиять, даже когда последний из людей покинет эти леса и когда сами леса умрут и умрёт последнее живое существо. А в твоём свете будет жить память о тех, кого ты любил. Главное — побороть страх.
— Это тебе папа сказал?
— Да. Когда боишься или злишься, ничего не видишь. Даже яркого пути к звёздам. Умирать нужно свободным. Иначе останешься на земле злым напуганным духом.
Артём вздохнул. Несколько минут молчали, потом Солонго спросила:
— Что это?
— Это? Утаргалжин. Птица одиноких странников. Слышала о такой?
— Нет.
— Мне дедушка рассказывал. Утаргалжин помогает заблудшим путникам. Выводит из самой страшной чащобы, а на прощание оставляет подарок. Ты можешь сам выбрать: перо или клюв. Перо лучше любого оберега. Пока держишь его при себе, утаргалжин следит за тобой и появляется в минуту самого тёмного отчаяния, когда совсем не видно дороги, по которой нужно идти. Не даёт одиночеству съесть тебя. А клюв приносит благополучие в дом. «У тебя всегда будет жирная сметана, свежее молоко и твой скот не будет знать болезней», — Артём процитировал дедушку и усмехнулся. — Странный выбор, правда?
— В твоём амулете — перо утаргалжина?
Юноша кивнул. Обхватил амулет рукой, будто боялся, что Сол его украдёт.
— Тебе дедушка подарил?
— Да. Поэтому и пропал. Если б оставил себе перо, то утаргалжин помог бы ему.
— Не вини себя.
— Почему?
— Там, где оказался твой дедушка, ничто и никто не поможет. Даже сильнейшие духи. Даже утаргалжин не выведет его. Там вечный мрак и вечное одиночество. Там заканчивается всё, что когда-либо начиналось. — Сол говорила это с явным волнением.
— Что это значит? — вскочил Артём. — Ты что-то знаешь?
Девушка неспешно встала.
— Ты знаешь, что случилось с дедушкой?
Солонго опустила взгляд. Сидела возле Артёма — слабая, беззащитная.
— Говори же! — юноша схватил её за плечо.
— Никто не должен туда ходить. Никогда!
— О чём ты?! — Артём дёрнул её за руку, но Солонго вывернулась. Отскочила на несколько шагов и бросилась вниз, по камням.
— Сол! — юноша подбежал к обрыву, но уже не увидел её. Только пыль ещё держалась над осыпью, где она пронеслась. Солонго укрылась в березняке.
Артём отругал себя за порывистость, за то, что сделал девушке больно. Решил обязательно переговорить с ней в лагере, но, вернувшись к озеру, узнал, что Солонго с отцом ушли на разведку.
— Джамбул поставил силки, — объяснила мама. — Показал их Серёже, а сам ушёл. Взял ружьё, значит, будет охотиться. Сказал, что нужно хорошенько осмотреться, понять, куда идти дальше.
— Если Корчагин скрыл последнюю примету, — добавил Сергей Николаевич, — значит, мы сами найдём её.
— То есть Джамбул найдёт, — поправила его Марина Викторовна.
— Мы тут тоже не сидим сложа руки!
Артём погрустнел. Подумал, что больше не увидит Солонго, что спугнул её своим поведением, и она уговорила отца сбежать назад, в Тунку, а их бросить тут. Впрочем, он переживал не из-за того, что родители останутся без помощников, а потому что хотел поговорить с девушкой.
— И когда они вернутся? — спросил Артём.
— Не раньше завтрашнего вечера. Может, и позже. Им предстоит облазить немало сопок.
— Понятно…
В последующие часы Сергей Николаевич одного за другим принёс трёх зайцев, угодивших в силки. Показывал их с таким ликованием, будто всё сделал самостоятельно, голыми руками. Приплясывал, осматривая худенькие тушки. Увлёкся этой игрой и начал изображать племенной танец. Смеясь, делал вид, будто кусает пазанки[43], жадно грызёт их, отрывая клоки шерсти. Затем упал на колени, вознёс хвалу духам, охранявшим озеро Корчагина, пообещал в благодарность отдать им косточки:
— Вот только хорошо обглодаю их и сразу отдам.
Марина Викторовна и Артём следили за этим представлением без улыбки. Сергей Николаевич, увидев их суровые, уставшие лица, только рассмеялся. Бросил тушки жене:
— Ладно, чего тут, готовь. Нужно подкрепиться. От ягод уже рот сводит.
Джамбул оставил Переваловым топор, но разделать зайца оказалось непросто. Пока родители пытались его освежевать, Артём выпросил у папы дедушкины записи — решил вновь изучить их в надежде найти какую-то подсказку. Профессор сел рядом. Он уже знал записи наизусть, не испытывал к ним никакого интереса, но решил посмотреть, что с ними будет делать юноша.
Ничего нового в записях не встретилось. Ни единого намёка на то, где искать седьмую примету, или объяснения, почему её не было среди рисунков Дёмина. Наконец юноша остановил внимание на листке, где Виктор Каюмович сделал последние, торопливые записи.
«Но золото тут не главное. То, что я нашёл, важнее любого золота. Лишь бы всё удалось, тогда бы оправдались все мои поиски…»
«Венец моей научной карьеры. Без доказательств я в институт не пойду. Меня засмеют. Я бы и сам засмеял любого…»
— Золото тут не главное, — прошептал Артём. — Что это значит? Какой-то намёк? Загадка? Шарада?
Запись на обороте, почти неразборчивая: «Ни в коем случае не идите по моим следам! Это опаснее, чем я думал. Не ищите меня».