— Атам…
Руками держала простреленный живот. Сквозь пальцы набухала кровь.
— Папа…
— Да, кэс… — Чартымай стоял на коленях. Весь обмяк. Смотрел пусто и уныло.
— Папа. Можно я поплачу?
Чартымай кивнул.
Солонго улыбнулась. Её взгляд смягчился. Из уголков глаз потекли слёзы. Заскользили по запылённым щекам, оставляя светлые извитые полосы.
— Сол, — прошептал Артём. Он удерживал голову девушки.
— Мне страшно…
У неё дрожали руки. Она всё теснее сжимала ими живот, но не могла остановить кровотечение. Чувствовала, как, пульсируя, её покидает жизнь.
Последние слёзы высохли. Мягкость во взгляде сменилась растерянностью.
— Всё, папа. Я больше не буду. Теперь никаких слёз.
Чартымай не ответил. Он и сам беззвучно плакал. Чуть покачивался.
Чернота стягивалась вокруг Солонго, пропитывала её мир, отравляя всё, что она знала и любила. Далёкие страны, океаны и даже тайга Восточного Саяна осы́пались пеплом. Померкли белоснежные склоны кальдеры. Осталась лишь пещера, но и здесь с каждой секундой крепли тени, разливались по стенам густыми пятнами, протягивались к девушке узкими струйками, обволакивали её.
— Сол… — Артём в отчаянии кусал губы. Кровь из рассечённого лба всё ещё сочилась, собиралась на веках липкими сгустками.
— Мне страшно, ир, — повторила она, глядя на юношу.
— Послушай…
— Я ведь знала…
— Послушай, Сол. — Артём приподнял ей голову. Склонился ещё ниже. Дотронулся губами до уха и теперь шептал: — Я тебе не сказал главного.
— Что? — вздохнула девушка. Она опять плакала. Не могла сдержать слёз и злилась на себя.
— В последний раз утаргалжин прилетает к тебе, когда ты умираешь. Когда ты одиноким странником уходишь в холодные пустыни смерти. Птица умирает вместе с тобой, чтобы сопровождать тебя и дальше. Летит рядом. Следит, чтобы ты не заблудилась в последнем путешествии. Помогает найти свой дом. Там, среди звёзд. Каждый умирает в одиночестве. Но утаргалжин становится частью тебя. И тебе никогда не будет одиноко. Если ты забудешь о том, кем была, забудешь мир, который однажды видела, и подумаешь, что вокруг ничего нет, только бесконечная тьма, — посмотри на утаргалжина. И ты вспомнишь, что однажды испытала великое чудо — жизнь. Увидишь всех, кого любила. Услышишь запахи и звуки, сопровождавшие тебя. Почувствуешь тепло человеческого прикосновения. Лёгкий весенний ветер. Шум дождя. Вспомнишь свой первый солнечный день. И первую грозу. Вся твоя память, всё, что делает тебя живой, — это утаргалжин.
— Но я так и не встретила его…
— Встретила. Просто не сразу это поняла. Да и он, кажется, только сейчас догадался, что принадлежит тебе.
Артём вложил в дрожащую руку Солонго дедушкин амулет с пером утаргалжина.
— Он будет тебя ждать. Ты не останешься одна. Теперь тебе нечего бояться.
— Спасибо, — одними губами прошептала Солонго.
Олохой стоял у проёма, между двух золотых Стражей, между своих далёких прадедов. Смотрел на то, как темнеют, зарастают чёрным плющом камни белого нефрита. Он знал, что время кубулгатов подходит к концу. Давно знал. Задолго до того, как мудрейшие урухи почувствовали изменения. Задолго до того, как заговорила Священная роща. Дети Чёрных медведей должны были вернуться. Долгие века они сторожили порог своего дома, там, где их оставила Мать. Теперь нужно было сделать последний шаг. Олохой знал, что однажды за ними последуют и другие люди. Только печалился, что они сделают это в страхе. Слепые и напуганные. Они даже не поймут, что уходят домой. И не почувствуют, как останавливается их мир. Мир, покинутый Матерью.
Олохой ждал. И, когда пришёл Чартымай, повернулся к нему. Окунул палец в пиалу. Провёл красную полосу по лицу Чартымая. И наложил руку на голову бездыханной Солонго.
— Маир удор наар гор туи, — прошептал он. — Таи а Наи Укулус дор. Ногро та анна.
Чартымай закрыл глаза. Прижав к груди дочь, вошёл в темноту проёма. Олохой проводил его взглядом. Когда силуэт саян-мергена исчез, медленно зашагал назад. Золотые Стражи остались в одиночестве. Чёрный плющ уже обвивал их основание.
— Мам, — Артём приобнял Марину Викторовну.
Они стояли на краю обрыва. Видели тропу из выбитых в скале ступеней, по которой должны были спуститься вниз, к открывшейся таёжной долине.
— Я теперь понял.
— Что? — Марина Викторовна с грустью посмотрела на сына.
— Понял, почему дедушка оставил такие путаные указания. Он боялся, но не того, что кто-то украдёт его открытие. Нет. Он боялся за тебя. До последнего мгновения боролся с собой. И победил себя. Он любил тебя больше своего открытия и не хотел, чтобы ты шла по его следам. Надеялся, что его приключение останется в тайне.
Марина Викторовна вздохнула. Растерянно посмотрела на Артёма. Не знала, что сказать в ответ.
— Идём! — позвал Сергей Николаевич. — Тут хороший спуск! Только, Марин, спускайся спиной, чтобы не упасть. Держись за выступы.
Артём в последний раз обернулся. Взглянул в темноту пещеры.
— Прощай, — прошептал он и пошёл вслед за мамой.
Эпилог
Чёрная туча уже несколько часов зрела над домом, но дождя не было. Артём сидел на веранде. Пил зелёный чай с чабрецом. С грустью вспоминал о прошлогодней экспедиции в затерянную среди саянских гор кальдеру. Казалось, что с тех пор прошла целая вечность. Если дедушка прав и человек проживает не одну жизнь, то там, в тайге, Артём успел погибнуть и родиться несколько раз. Сейчас он бы реагировал и действовал иначе. Быть может, это спасло бы погонщика Баира, его жену Ринчиму и даже Нагибиных. Быть может, он бы спас Солонго. Мама говорила, что нет смысла терзать себя такими мыслями, но Артём ничего не мог с собой поделать. Прошлое не отпускало его. Оно было всегда рядом. Приходило не только во снах, но и наяву.
Подул сильный ветер. Только что над рекой было тихо, а теперь зашумел лес. Туча заклубилась чёрными валунами, покатилась на запад. Небо над домом высветлилось, стало серым.
Вспыхнула первая зарница — большим фиолетовым полотном на алюминиевых стежках молний. Наискось пролился дождь. Артём прикрыл глаза, наслаждаясь холодным дыханием ливня. Ветровка и брюки быстро вымокли, но юношу это не беспокоило. Он услышал и почувствовал далёкое веяние гроз, которые он и его родители пережили в экспедиции.
Над лесом загрохотало. Худенькие молнии резво били по горизонту. Мелкой сетью перебегали слева направо. Затем через всё небо сверкнула одна сочная слепящая трещина — она погасла, но ещё доли секунды по её разлому виднелся чёрно-белый след.
Вскоре сверкали только матовые, однообразно-белые зарницы. Молнии в них уже не были видны. Гром откатился в сторону. Ливень шумел порывами, изредка затихая до полного беззвучия; постепенно выровнялся, перешёл в тяжёлое монотонное шипение.
Стало по-вечернему темно. Работал один фонарь — за оградой, у стенки сарая. Дождь в сумерках был почти незаметен, и только из фонарного колпака, будто из трубы, хлестали капли света.
Артём отошёл вглубь веранды и ещё долго наблюдал за непогодой. Дождался, пока погаснет последняя зарница, пока небо выветрится от туч, станет тёмно-синим, гладким полотном без чёрных пятен и просветов, и вернулся в дом.
Спустился в дедушкин кабинет, который мама переделала в обыкновенный подвал. Теперь вход прикрывала простая дверка. Чтобы спуститься вниз, не надо ни разгадывать загадки, ни двигать поставец — достаточно просто отдёрнуть защёлку.
Юноша сел за дедушкин стол и задумался.
Пальцами прикоснулся к ребристому шраму на лбу. След от схватки с Фёдором Кузьмичом. Вечное напоминание о том, что ему пришлось сделать в горах Восточного Саяна. Убить человека… Своими руками лишить его жизни… Артём тряхнул головой. Никак не решался честно и свободно разобраться в своих чувствах. Понимал, что для этого ещё не пришло время. Ни в чём себя не винил, но всё же не мог так просто смириться с произошедшим. Да и сейчас у него появился другой, не менее важный повод для раздумий.
Недавняя встреча с Бэлигмой уже не беспокоила. Бурятка осунулась, постарела ещё больше. Об участи мужа, сыновей и племянников она прочитала в статьях Сергея Николаевича и ни о чём не спрашивала Переваловых. Столкнувшись с Артёмом, безучастно посмотрела на него и только сказала, что её муж был справедливым человеком, что он никого не хотел убивать и отнимать у него жизнь было нечестно. Юноша не стал спорить.
Не беспокоили Артёма и насмешки, обрушившиеся на папу этой весной. Новая экспедиция, организованная Институтом этнологии и антропологии при поддержке МЧС, нашла кальдеру опустевшей. Не было никаких следов пребывания там древнего племени Урух-Далх. Ни самих урухов, ни жилищ, ни предметов быта. На лесных прогалинах встречались плетёные, одиноко стоявшие изгороди, но им было не больше десяти лет — их могли оставить случайно забредшие в те места охотники из Алыгджера.
Все пещеры оказались завалены. Останца на дне кальдеры не было. Он рухнул, похоронив под собой внутреннее кольцо. Впрочем, исследователи подтверждали, что обвалы — свежие, случились, скорее всего, осенью. В октябре прошлого года в самом деле в Саянах была отмечена повышенная сейсмоактивность.
Шум, поднявшийся после статей Сергея Николаевича, стих. Всё чаще звучали насмешки, упрёки в мистификации. В ответ папа приглашал всех критиков на ужин в первый же день после окончания раскопок:
— Вот тогда и поговорим. И посмеёмся вместе. Над вами всеми и вашими глупыми придирками!
Больше всего папа жалел о том, что в суете забыл про куртку Фёдора Кузьмича, в которую, как в куль, были завёрнуты куски белого нефрита. Сергей Николаевич говорил, что такое сокровище стало бы лучшим доказательством для самых узколобых скептиков:
— Ведь там наверняка были не просто камни, а с какими-нибудь древними узорами! Посмотрел бы я на всех этих умников…
Артём выслушивал папино негодование о затянувшейся организации раскопок. Рассказывал маме о геологическом лагере, из которого приехал, — юноша готовился через два года поступать в геологоразведочный университет, где когда-то учился Виктор Каюмович. Но все эти дни, как и сейчас, за дедушкиным столом, Артём думал совсем о другом.