«Умеет создавать так радующий уют. Самозабвенно любит искусство — музыка, пение, сцена для нее все», — размышлял Скоблин и не удивился, когда после выступления в кафешантане Надежда предложила официально принять на себя обязанности ее антрепренера.
— Тратите достаточно много времени на организацию концертов, но делаете это за спасибо, безвозмездно, что, простите, глупо: должна оплачиваться любая работа, ваша тем более. Соглашайтесь стать распорядителем выступлений, заключать договоры.
— Какой из меня антрепренер? Оказываю посильную помощь, делаю это с радостью, потому что… — генерал не договорил, запнулся.
Что осталось невысказанным, было не сложно догадаться.
«Попался, голубчик, сам того не подозревая, признался в любви! Слово давно вертелось на кончике языка и готово сорваться!» — обрадовалась Плевицкая.
— Помогаю из преклонения перед большим талантом, — завершил генерал фразу.
«Выкрутился, но неумело, — усмехнулась Надежда. — Если упомянул преклонение, значит, созрел до главного объяснения».
— Обладаю довольно богатым опытом командования, проведения различных военных операций, занимался обеспечением дивизии всем необходимым для ее жизнедеятельности, боеспособности, так что заказывать в типографии афиши, билеты, арендовать залы не сложно. Помогал и буду помогать в меру сил.
«Сейчас предельно искренен, а все же что-то прячет от меня… Разговор об антрепренерстве продолжу позже», — решила певица и вернулась к разговору на одной из прогулок:
— Признайтесь, что взвалили на себя организацию концертов не только из любви к искусству, больше к исполнительнице. Коль очаровало пение, должна была очаровать и исполнительница. Или ошибаюсь?
Скоблин взял руки Надежды в свои, голос его дрогнул.
— Как всегда, правы. С той минуты, как увидел вас на пароходе, потерял голову. Перед вами, поверьте, не трус, но сейчас дрожу, как новобранец, впервые попавший на фронт и ожидающий приказа идти в наступление. Военные во многом грубы — к этому приучает служба, им неведомы высокие слова, поэтому простите, что скажу коротко и просто: осчастливьте, согласитесь стать женой!
Вместо ответа Плевицкая прижалась к генералу, привстала на цыпочки, коснулась губами тоненькой ниточки усов — что-либо говорить было лишним…
За короткое время Плевицкой удалось избавиться от не красящего любую женщину положения «двоемужницы», получить развод.
Освещенное церковью бракосочетание и последующее за ним застолье прошли скромно. Пригласили несколько однополчан Николая Владимировича, случайно встреченных однокашников по Военной академии Генштаба, пару бывших соседей по бараку в Галлиполи, знакомую медсестру по работе Плевицкой во фронтовом госпитале в Галиции, аккомпаниатора.
Главными на празднестве стали генерал Кутепов Александр Павлович с супругой Лидией Давыдовной.
— Не думал, что так близко знакомы с генеральской четой, — шепнул жене Скоблин, когда увидел, как щебечут Надежда и Кутепова.
— С генералом встречалась лишь раз, больше с Лидией, — уточнила Надежда. — Знакомы по Петербургу. Пригласила с мужем на концерт, она явилась одна, извинилась за супруга, что слишком занят, но на второе выступление привела за кулисы — он преподнес букет, высказал восхищение… — Было задолго до войны?
— В самый разгар, осенью шестнадцатого, перед убийством Распутина. Вновь встретились лишь здесь. Бросились друг другу в объятия. Нас связывает очень много. Проболтали долго…
— Говорили о Кутепове? — Скоблин не скрывал, что его заинтересовало знакомство Надежды с генеральской четой. — Кутепов личность сильная, талантливая. Блестящий стратег, организатор. Оказывал Врангелю немалую, но не оцененную бароном помощь в объединении разрозненных формирований, ныне правая рука командующего…
В голосе Николая Владимировича певица уловила ревнивые нотки.
— Завидуешь?
— Чепуха! По горло сыт властью, не горю желанием снова командовать даже полком, не говоря об армии, тем более вести на бойню солдатушек! — жестко, даже зло ответил Скоблин.
Надежда поняла, что, не желая того, задела больное место мужа, следует увести разговор в другое русло.
— Одобряешь, что пригласила Кутеповых, попросила оказать нам честь — быть свидетелями в церкви?
— Уговаривала?
— Ничуть, позвонила Лидии, высказала просьбу, и та тотчас согласилась, при этом с большой охотой.
— Генерал был рад?
— Чего не знаю, того не знаю. Но по его виду заметно, что совсем не прочь побывать на бракосочетании.
Скоблин поцеловал Надежде руки, обернулся к гостям, принялся вспоминать незабываемый «Ледяной поход», взятие Царицына…
Женщин интересовало другое. Лидия Давыдовна спешила сообщить известные ей новости: подтвердила гуляющие слухи о скором расселении беженцев, переезде их в иные страны, о вынужденном выходе на панель некоторых жен и дочерей погибших офицеров, открытии в Константинополе фирмы по скупке подержанных вещей, в первую очередь привезенных беженцами из России икон, фарфора, бронзы, ювелирных украшений…
Надежда поддерживала разговор, в то же время размышляла о необычном поведении мужа:
«Был прежде сдержан, сейчас же преобразился — волнуется и не может скрыть. Рад возможности встретиться с начальством в неофициальной обстановке, тем самым сблизиться? Зачем это ему?»
Появились новые гости: вальяжный, с бриллиантом в заколке галстука, с золотыми запонками в манжетах фабрикант-миллионщик Макс Эйтингтон, с ним двое министров Временного правительства и директриса Курской женской гимназии. За столом потеснились, оживились. Сверкали ордена, звенели шпоры, шуршали пышные платья. Один тост следовал за другим, чаще поднимали бокалы за счастье молодых (хотя таковыми Скоблина и Плевицкую можно было считать с натяжкой), пили за свободу порабощенной Родины, истерзанную войной Россию…
В отдельном кабинете русского ресторана можно было разговаривать не повышая голоса — оркестрик играл за дверью в большом зале, музыка не мешала.
«Собрались истинно интеллигентные люди — пьют в меру и, что немаловажно, не просят спеть: на собственной свадьбе это было бы пошло…» — подумала Надежда.
Неожиданно в кабинет ворвалась разухабистая, псевдоцыганская мелодия: официант не закрыл дверь в зал.
— Здесь и цыгане? — удивился Кутепов, но официант разочаровал, ответил, что играют бывшие офицеры-корниловцы.
— Вы тоже корниловец?
— Никак нет, ваше высокопревосходительство! Дроздовец, прибыл морем с первым конвоем! — официант вытянулся в струнку. — За отсутствием приличной работы вынужден прислуживать здесь.
— Не стыдитесь, — успокоил Кутепов. — Не только вам приходится заниматься не соответственным званию.
Официант приободрился, предложил позвать в кабинет музыкантов, желая услужить, посоветовал заказать французский коньяк.
— Не поддельный, прямо из Франции, хозяин ресторации бережет для важных гостей, дерет, правда, не по-божески.
— Несите на пробу пару бутылок, и столько же шампанского, — приказал Скоблин.
Музыканты, узнав, кто посетил ресторан, по какому случаю в кабинете проходит торжество, вошли без приглашения, исполнили «Боже, царя храни».
Кутепов встал, за ним поднялись остальные. Следом за первым куплетом гимна оркестрик сыграл бесшабашную, удалую песню, какую, как правило, исполняют при застольях. Пришлось Плевицкой по-деревенски подпереть голову, запеть:
Шумел камыш, деревья гнулись,
А ночка темная была.
Одна возлюбленная пара
Всю ночь гуляла до утра.
А поутру они вставали,
Кругом помятая трава.
Но не одна трава помята —
Помята молодость моя…
Надежда пела не громко, но и не тихо, понимала, что кабацкому романсу с мелодраматическими нотками, надрывом не место на свадьбе. Но гости приняли песню восторженно.
Придешь домой,
А дома спросят:
«Где ты гуляла, где была?»
А ты скажи: «В саду гуляла,
Домой тропинку не нашла».
Она глаза платком закрыла,
И громко плакать начала:
«Куда ж краса моя девалась?
Кому ж я счастье отдала?
«Как бы не накаркать, не оказаться брошенной, как было с первым муженьком…»
Когда настало время последнего куплета, за столом дружно подхватили:
Шумел камыш, деревья гнулись,
А ночка темная была!
Допев, зааплодировали певице — солистке и себе — хору.
«Слава Богу, конфуза не произошло, — порадовалась Надежда. — Напрасно ругала себя, сейчас, как никогда, песня и к месту, и ко времени. Надо отблагодарить оркестрантов…»
Словно подслушав желание певицы, Скоблин выудил из бумажника пару сотен туманов, отдал официанту, тот передал музыкантам.
Свадьба продолжалась. Надежда выслушивала поздравления, пожелания, благодарила за добрые слова и украдкой наблюдала за мужем.
«Ведет себя с Кутеповым на равных. Не лебезит, держится с достоинством, как положено боевому генералу…»
В порыве нахлынувшей нежности, накрыла ладонью руку мужа, но Скоблин этого не заметил, что озадачило Надежду.
За столом одни ругали монархию, бывшего императора за его мягкотелость, нерешительность, даже легкомыслие, приведшие к отречению от престола и как результат к всеобщему в стране хаосу. Кто-то, напротив, с пеной у рта превозносил Николая II, называл его святым. На другом конце стола ратовали за будущее республиканское правительство в освобожденной от большевиков стране, доказывали необходимость объединения беженцев под единым знаменем и командованием, предавали анафеме офицеров, записавшихся в иностранный легион, отправившихся в Африку или Бразилию, но больше поносили тех, кто на родине пошел служить в Красную Армию. Спорили о Врангеле.
— Никак не пойму барона — желает стать ни больше ни меньше диктатором России, в то же время игнорирует наши лагеря, ни разу не посетил их.