— Значит, это самое… Так что желаю…
— Перестань мямлить! — прикрикнул Дьяков.
Охранник протянул помятый, с бурыми пятнами билет члена ВКП(б), орден Красной Звезды.
— Это самое… С мертвяка снял. Они ему уже ни к чему… Стал раздевать, разувать — обувка мне в самый раз, одежка командирская целая, коль постирать — носить не переносить, и нашел документ под стелькой ботинка, а орден в кармане гимнастерки.
Партийный билет был выдан Нижнечирским райкомом Агапову Сергею Ивановичу, 1922 года рождения, орден имел шестизначный номер.
— Не ленюсь и каждому умершему заглядываю в рот, — признался охранник.
— Зачем? — удивился Дьяков.
— Чтобы снять золотые коронки, но покойнички молодые, зубы имеют здоровые.
Дьяков повертел орден, полистал слипшиеся странички партбилета.
— По какой сидел статье, какой тянул срок?
Охранник замотал головой:
— Бог спас от ареста, суда и тюряги.
— Дезертир?
— Не, «белобилетник». Как пришли немцы, высказал желание служить им. Оказали доверие, прислали сюда. Оружие не выдали, да оно и ни к чему — тех, кто в загоне, можно как скот гонять палкой или кнутом.
— Отличаешь рядового от комсостава?
— Запросто. Но командиров не осталось, немцы их сразу распознали по петлицам, нашивкам, хромовым сапогам и увели на расстрел, с ними жидовское отродье, которое выдало себя чернявостью. Остались только солдатики и сержанты.
— Среди них могут скрываться лейтенанты, капитаны, майоры, даже комбриги, переоделись и выдают себя за рядовых. Найдешь таких, получишь деньжат. Сколько в лагере человек?
— Не сосчитать — мрут как мухи, успевай только вывозить, чтоб не смердили.
Дьяков подумал: «Сдал не все, что нашел на трупах. Потрясти как следует, и на свет явится немало снятого с умерших. Принес, чтобы продемонстрировать бескорыстность, честность, а сам наверняка прикарманивал деньги, наручные часы, обручальные кольца. Не так уж прост, как пытается казаться, глаза выдают хитреца, которого на мякине не провести».
4
Дьяков засучил рукава, развил бурную деятельность. Первым делом занялся вербовкой агентов. Выгреб из сейфа ворох отобранных у пленных удостоверений личности, записных книжек, писем, фотографий родных. Выбрал военный билет Парыгина Максима Николаевича 1889 года рождения.
«Как могли призвать в действующую имеющего за плечами более полвека прожитых лет? Выполняли план по мобилизации и брали не глядя на преклонный возраст, болезни, даже наличие инвалидности?»
За колючую проволоку не пошел из опасения подхватить инфекцию, кровососущих насекомых — давно не мывшиеся пленные, без всякого сомнения, завшивели. В ожидании Парыгина уставился на вырезанный из журнала, приколотый к стене портрет Гитлера.
«По слухам, как и Сталин, малообразован, тем не менее стал вождем, главнокомандующим, народ Германии его боготворит…».
Доставленный выглядел жалко: одна линза в очках отсутствовала, другая с трещиной, душку заменял обувной шнурок. Болезненно худой, с впалой грудью, Парыгин не знал, куда деть руки, смотрел себе под ноги.
— Где и кем работали до армии?
Пленный робко поправил:
— Простите, не работал, а служил искусству. Концертировал, играл в оркестре, порой солировал.
— Каким владеете инструментом?
— Виолончелью басо-тенорова регистра.
— Как очутились в плену?
— Мобилизовали для рытья траншеи против танков. С горожанами трудился напрасно — одни танки обошли ров, другие его легко преодолели. Лег на землю, закрыл голову руками, простился с белым светом, но поднял удар сапога.
У музыканта дрожали не только ноги, а и нижняя челюсть.
— Кто из окружающих в плену имел командирское звание, состоял в партии?
— Обратились не по адресу. Со мной никто не общается, воспитание не позволяет подслушивать чужие разговоры, лезть в чужие души.
— Если не хотите помереть от дистрофии, сыпного тифа, станете докладывать обо всем услышанном, за это получите хлеб, кашу с тушенкой, чистую воду.
В виде аванса за будущее наушничество Дьяков открыл банку консервов, отрезал от буханки хлеба толстый ломоть. Упpaшивать музыканта не пришлось — Парыгин забыл о выученных в детстве незыблемых правилах поведения при принятии пищи, без помощи вилки, ложки быстро очистил — даже вылизал банку, собрал со стола в ладонь, отправил в рот крошки.
— Не слышу согласия стать моими ушами и глазами, — поторопил Дьяков.
Музыкант икнул:
— При безвыходном положении, в которое попал, готов выполнять любое поручение.
— Приказ, — поправил Дьяков.
Когда завербованного увели, стал подыскивать следующего осведомителя. Остановился на кандидатуре младшего интенданта, до войны заместителя директора мебельной фабрики. Новая вербовка также не потребовала много времени, тем более усилий. Приведенный прямо с порога начал бить себя кулаком в грудь, клясться здоровьем жены, детей, что не брал в руки оружия — в кобуре хранил папиросы и спички. Стоило Дьякову заикнуться о выявлении среди пленных комсостава, коммунистов, евреев, перебил:
— Укажу всех нужных! От меня не скроется ни один враг Германии. Что касается детей Давида, отыскать их легче легкого. Прикажите всем в строю спустить портки, и у кого обрезание, тот порхатый жид.
Дьяков заметил, что обрезание мужской плоти новорожденным младенцам практикуют и мусульмане.
— И их к ногтю! — выдохнул интендант.
Дьякову понравилась готовность не только выявлять врагов рейха, а и желание расправиться с ними. Накормил, дал выкурить сигарету с эрзац-табаком и представил, как обрадуется Мюффке известием об очистке лагеря от недостойных жить, как похвалит. Спросил облизывающего губы:
— Что заставляет люто ненавидеть все советское?
— Причин много, — ответил интендант. — Первая — необоснованный арест свекра, реквизиция его квартиры со всем нажитым имуществом, накоплений в сберкассе. Вторая — непродвижение меня на службе, оставление на унизительной должности заместителя, наконец отказ в приме в партию.
— Как не выгнали со службы в шею, оставили на свободе близкого родственника репрессированного?
— Никто не знал о родстве с арестованным — супруга не сохранила девичью фамилию, носила мою.
— Если вы противник советского строя, зачем лезли в партию?
— Это необходимо для карьеры. Без партбилета в кармане не стать директором.
Некоторое время пристально (как делал Мюффке) Дьяков разглядывал интенданта, затем изрек:
— Связь со мной держать через охранника. Найдете что доложить — шепнете ему.
— Слушаюсь, герр комендант! — гаркнул интендант.
Дьяков отпустил завербованного, не зная, что следующий раз увидит его с расколотой головой в луже крови — осведомитель чем-то выдал свою роль, и пленные рассчитались с предателем.
5
Дьяков с помоста обвел взглядом выглядевшую жалко толпу, поднял руку. Дождался, чтобы возникла тишина, и заговорил насколько мог громко:
— Граждане бывшего Советского Союза, кого деспот Сталин с его холуями в ЦК, наркоматах, маршалами погнал умирать за призрачный социализм! От имени и по поручению немецкого командования поздравляю с окончанием бесправного, рабского прозябания под пятой кремлевской банды во главе с инородцем-кавказцем! На собственной шкуре испытали бездарность командиров, комиссаров, что привело в неволю. Каждый из вас стал свидетелем тщетности остановить неудержимо наступающие армии Третьего рейха во главе с их вождем Адольфом Гитлером. Благодарите его и Всевышнего на небесах, что не сложили головы за бесовскую власть антихристов, посмевших крушить храмы, сжигать иконы, запрещать молиться, крестить младенцев. Безвозвратно кануло время, когда у сельчан отнимали скот, дары полей, сгоняли в колхозы, заставляли гнуть спины у сохи, рабочим у станков!
Сделал паузу, удивляясь своему красноречию: «Не знал, что обладаю ораторским талантом».
— Как безмозглых, послушных кнуту баранов, вас гнали под пули. Со школьных лет затуманивали мозги, внушали, что родная армия несокрушима, непобедима, если грянет война, сражения пройдут исключительно на территории противника. На деле хваленая Красная Армия мелькает пятками, сдает город за городом. Недолог день, когда доблестная, не знающая поражений Германия и ее союзники итальянцы, румыны французы, венгры, австрийцы, финны, влившиеся в вермахт русские эмигранты и пережившие расказачивание жители Дона, Терека войдут в белокаменную Москву, промаршируют по брусчатке главной площади, выбросят на свалку из мавзолея протухшую мумию Ленина.
Вытер платком мокрый лоб — пот выступал не от пекла, а от напряжения: «Необходимо, чтобы каждый ясно осознал свое положение, для сохранения жизни пошел служить во вспомогательные, затем строевые части».
Откашлялся в кулак, продолжил:
— Часы бесовской советской власти сочтены! Вместе с вами более шестьсот тысяч военнослужащих сдались на милость победителей. Большинство изъявили желание принять участие в освобождении Отчизны от партийцев, чекистов, свергнуть присвоившего себе звания вождя, учителя, отца народов усатого грузина. Все были свидетелями, как немцы мощным ударом разбили пограничные части, на аэродромах уничтожили краснозвездные самолеты, ваши перепуганные командиры подло бросили подчиненных, в результате вы оказались в позорном плену.
Облизнул высохшие губы.
— Не советую готовить побег, во-первых, он невозможен, во-вторых, для Сталина и его клики вы нарушители присяги, посмевшие сдаться противнику и поэтому заслуживаете расстрела.
Решил, что хватит пугать карами, пора переходить к главному.
— Единственная возможность избежать смерти от голода, ран — перейти на службу к несущим свободу от большевистского рабства, вступить в бой с позорно отступающими остатками Красной Армии и не знающими жалости комиссарами, которые делали из вас пушечное мясо. Вступившие в создаваемые из пленных формирования, получат хорошее питание, денежное довольствие,