Отослал в штаб представление на награждение ряда сотрудников учрежденной лично Гитлером новым орденом за взятие Сталинграда — себя в списке поставил первым.
«Побрякушка на груди заставит каждого с уважением смотреть на обладателя награды».
Перед наступлением Рождества Христова распорядился отыскать елку, игрушки заменить свечами, за неимением ничего лучшего выдать каждому сотруднику пачку галет.
Праздник в армии ожидали с нетерпением, но его изрядно испортил противник — в 8 утра 24 декабря, после артподготовки он начал наступление в районе Мышкова. Несмотря на это, на следующий вечер в штабе собрались за столом с яствами, бутылками (по понятной причине отсутствовал традиционный для сочельника жареный гусь), шампанское заменил коньяк «Мартель». Все это даже не снилось на передовой промерзшим до костей солдатам, офицерам, давно не видевшем горячей пищи, утолявшим голод размоченными сухарями и жмыхом. В блиндажах нестройный хор пел знакомую каждому с детства рождественскую песенку:
Тихая ночь, светлая ночь,
Христос-спаситель, ты пришел!
О, счастливое, святое
Милость несущее Рождество!
За праздничным столом в штабе Дьяков оказался единственным русским, православным среди католиков, евангелистов, протестантов. Собрался было произнести тост за победу фюрера, как из радиоприемника раздался бодрый голос:
— Говорит далекий от фатерлянда Сталинград! Я веду свой репортаж из города, которого Сталин назвал неприступной крепостью, приказал отстаивать до последней капли крови и который сдал доблестной, не знающей поражений германской армии. Большевистский вождь вновь посрамлен, как говорится, посажен в лужу. Снова продемонстрировал бездарность советского командования. Я стою на берегу покрытой льдом крупнейшей русской реки Волги, где граничат Европа и Азия, вижу на посту доблестного немецкого солдата с неизменным в руках автоматом. У защитника цивилизации от варваров волевое лицо потомка легендарного Зигфрида, он полон решимости в любую минуту открыть огонь по врагам, впрочем, их нет, они с позором бежали…
— Выключите этот бред! — потребовал Паулюс. — Подручные герра Геббельса вновь врут, выдают желаемое за действительное, пудрят доверчивым слушателям мозги!
Приказ исполнили — приемник умолк. За столом вновь возникли разговоры. Гомерическим хохотом встретили сообщение о поступлении ящика хорватских медалей, когда как в составе 6-й армии всего сотня хорват. К полуночи, когда тарелки и бутылки опустели, начали расходиться. В общежитие Дьяков добрался бегом, подгоняемый ледяным ветром, опасаясь поскользнуться, разбить лоб, вывихнуть ногу. Спешил поскорее оказаться в тепле и не обращал внимания на не смолкающую, ставшую привычной канонаду.
33
Это было не просто нарушение дисциплины, а более серьезная провинность. При свете карбидной лампы (электричество экономили) Дьяков вчитался в отобранную у полицейского листовку с готическим шрифтом.
Мертвые говорят живым. Где бы ни были, в доте или блиндаже, на отдыхе или на посту, днем или ночью, мы, ТЕНИ СТАЛИНГРАДА, следуем за вами по пятам. Нас было 240 тысяч таких же солдат, как и вы. Теперь мы в могиле, но и здесь не нашли себе покоя. Бессмысленна наша смерть. Придайте же ей последний смысл ― выслушайте предостережение.
Мы не верили, когда внутренний голос нашептывал: «Один Гитлер виноват в злосчастной войне. Это он хотел ее и нашей смерти!» Неверие стоило нам жизни. Но Сталинград разоблачил Гитлера как врага Германии, его стратегия привела нас в могилу. Внутренний голос твердит вам: «Освобождайтесь от Гитлера, и война кончится». Верьте этому голосу, так вам говорят тени Сталинграда.
«Сочинили, отпечатали за линией фронта, ― понял бургомистр. ― Пропагандистская стряпня немецких антифашистов в Советском политуправлении, занимающемся контрпропагандой, разложением наших войск, подталкиванием их к сдаче в плен».
Не глядя на дрожащего как банный лист полицейского, спросил:
— Как эта пакость попала к тебе?
— Подобрал, ― еле слышно произнес виновный.
— Где?
— На улице, валялось в снегу…
— Умеешь читать по-немецки?
— Никак нет.
— Зачем тогда поднял?
— Чтоб в нужнике подтереться.
«Не врет, ― понял Дьяков. ― Малограмотное быдло, вряд ли осилил начальную школу, для него немецкий равносилен китайскому. Не дам хода находке, чтобы начальство не обвинило в недогляде за подчиненными, незапрещении им брать листовки врагов».
Сброшенная с советского У-2 прокламация была не первой, попавшей к Дьякову. В прежней со стихами Иоганеса Бехера бывшие депутаты рейхстага, социалисты Отто Гротеволь, Вильгельм Пик призывали земляков прекратить сопротивление, от имени советского командования гарантировали каждому сложившему оружие сохранение жизни, оказание медицинской помощи, питание.
Гитлер разжег пожар войны, с циничной откровенностью объявил захват и насилие над другими странами свой целью. В результате миллионы немецких солдат истекают кровью. Фюрер призывает к беспримерным злодеяниям в оккупированных странах, кровавому террору по отношению к собственному народу.
Вы не должны молчать, чтобы не стать соучастниками предательства заветов Христа и святой церкви. От вас зависит, чтобы одновременно с приговором человечества Гитлеру не был вынесен приговор нашему народу.
Свергнув Гитлера, проложите путь в новое будущее!
На глазах совершившего непозволительное разорвал листовку, клочки сжег в пепельнице.
— Понял, как надо поступать с вражеской гадостью? Чтобы от нее даже пепла не осталось. И проследи, чтобы другие не смели брать в руки.
Оставшись в одиночестве, подумал, что листовка сочинена довольно умно — бьет, как говорится, не в бровь, а в глаз.
«Советские агитаторы приняли на вооружение немецкие методы разложения противника — сбрасывание листовок с призывами сдаваться, последовать примеру старшего сына Сталина лейтенанта Якова Джугашвили и племянника Молотова. Имперское радио чуть не круглые сутки рассказывало по-русски о несущей Германией закабаленным народам России свободе, о разврате, мздоимстве, беспробудном пьянстве членов ЦК, Политбюро, генералитета, но когда Москва стала глушить передачи, а у всех граждан изъяли приемники, прекратило вещание».
Дьяков погрыз сухарь, запил его кипятком и не мог не вспомнить о припрятанных продуктах, в том числе плитках шоколада, кубиках бульона, телячьей тушенки, сахаре-рафинаде.
«Жаль, нельзя полакомиться — сотрудники могут увидеть, что жру, и доложат начальству о моем запасе провианта, который исключает ловлю одичавших кошек, собак и даже каннибализм».
34
Двое довольно долго бродили в развалинах, проваливались в сугробы. Первым выдохся начальник охраны управы.
— Тут сам Бог ноги сломит. Даже если бы знали адрес, не найти табличек с названием улиц, номерами домов. Будем искать до скончания века, пока не замерзнем, не потонем в снегу.
— Прекрати ныть! ― приказал Дьяков, но сопровождающий не унимался. — Битый час бродим, а не встретили ни одной живой души.
Солнце тускло светило за пеленой низко опустившихся над развалинами облаков. Ветер гнал поземку, залеплял лица. Дьяков уже подумывал несолоно хлебавши вернуться в управу, как запахло дымом, и он увидел торчащую из сугроба трубу. Чтобы попасть в землянку, пришлось откапывать занесенную снегом дверь.
— Кого черт принес? — спросил греющийся возле печурки старик в драном овчинном тулупе.
— Простите за вторжение, нарушение вашего уединения, ― не дожидаясь приглашения, Дьяков присел на снарядный ящик. — Чего надо?
— Познакомиться с бывшим подполковником царской, затем Добровольческой и Кавказской армиями. Если гора не удосужилась прийти к Магомету, сам Магомед вынужден явиться к горе. Старик хмуро оглядел Дьякова с ног до головы.
— Это я гора, а вы Магомет, точнее, Мухаммед, пророк, основатель ислама? Много на себя берете. Какого лешего явились?
— Поговорить с господином Шереметьевым, кавалером офицерского Георгиевского креста, непримиримым борцом за освобождение Отчизны от поправшей ее большевистской своры, ряд лет вынужденным скрывать свое боевое прошлое, звание, жить с чужими документами, под чужим именем. Старик резко перебил: — Как узнали настоящую фамилию?
— Случайно. Считаю за честь видеть представителя древнейшего графского рода, чьи предки с мечом отстаивали свободу матушки-России. Не получив ответа на вопрос, старик повторил его: ― Как проведали обо мне? ― Из документов местного НКВД. ― Насколько осведомлен, здание чекистов на Республиканской, а также архив погибли в августовской бомбежке.
— Нашли в развалинах донос на ярого борца с советской властью Шереметьева Юрия Ивановича поступил в органы в середине минувшего лета, когда чекистам стало не до скрывающегося два десятка лет белогвардейца. Буквально вчера. Из глубокого уважения к вашему возрасту, званию, заслугам посчитал невозможным вызвать в управу и пришел сам. Имеется вполне деловое предложение, которое, без сомнения, заинтересует. Примите его и смените эту не приспособленную для проживания землянку на благоустроенное жилье, станете получать продуктовый паек, денежное довольствие.
Шереметьев перебил:
— Что потребуете взамен? Не поверю, что вы альтруист, бескорыстно делающий добро. Желаете задобрить, точнее, купить?
Дьяков изобразил на лице обиду.
— Ни в коей мере! Верю, что имею дело со здравомыслящим, умеющим трезво смотреть на события. Представляю счастливую возможность вернуться в строй, к активной деятельности, продолжить прерванную борьбу с ненавистным советским строем. Нам крайне обходимы такие, как вы, прошедшие в Гражданскую огни, воды и медные трубы, хлебнувшие лиха, опытные, с громадной практикой военные специалисты.
— Зовете воевать на стороне вероломно напавших, сжигающих на своем пути города и села, безжалостно убивающих детей и женщин, отправляющих в гетто и печи инородцев, превративших Сталинград в сплошные руины?