Надо задобрить стража. Кровью. Проклятый кровопийца не берет другой дани. Всего стакан. Пусть подавится. Сначала Юстас хотел нацедить из раны, но она перестала кровоточить. Каждое прикосновение к обломанной стреле отзывалось резкой болью. Он достал нож и закатил рукав рубахи.
Красный шар единственного солнца Среднего мира медленно поднималось из-за горизонта. За спиной кто-то крикнул и схватил его за руку. Он повернулся.
– Ты что совсем рехнулся? Ну-ка, посмотри на меня.
Словно сквозь толщу прозрачной дрожащей воды он увидел женщину. В ней было что-то знакомое. Кажется, это был Оракул, который должен указать путь.
– Юра, ответь мне.
– Забери у него нож. Он тебя не слышит.
Рядом с женщиной появился темный мужской силуэт.
– Посмотри: у него и глаза стеклянные. Вызывай скорую.
Его толкнули, и он свалился на пол.
Какая нелепая смерть в двух шагах от выхода. Он зажмурился, ожидая последнего смертельного удара. Вместо этого кто-то перевернул его и посветил в лицо фонариком. Юстас открыл глаза. Перед ним сидел человек в белом халате.
Сквозь большое зарешеченное окно в комнату попадал лунный свет.
Двумя рядами вдоль стен и одним посередине стояли кровати. Тесно обернутые простынками, как покойники в саван, в них спали люди. Воздух вонял мочой и рвотой. Впрочем, не так сильно, как тогда в трубе сточной канавы. Голова кружилась. Живот болел так, словно кишки кто-то затягивал в узел.
Дима вспомнил свое превращение и провел ладонью по другой руке, а потом по лицу. Все в порядке. Он снова был человеком.
Присев на край, справа от себя Дима разглядел бородатого деда, который ворочался во сне и что-то монотонно бубнил себе под нос. Где-то в углу играл плеер.
Слева, в двух шагах от него, ломанная желтая линия электрического света обозначала приоткрытую дверь. Дима встал, толкнул дверь и вышел в ярко освещенный казенный коридор.
В торце, склонившись над письменным столом, сидела грузная, одетая в белый халат женщина пятидесяти лет и читала книгу.
– Здравствуйте.
Женщина оторвала взгляд от книги и вопросительно посмотрела на Диму поверх очков.
– Где я?
– Приют больного воображения. Городская психиатрическая больница.
– Нет, правда?
– Трое суток напролет вы настойчиво твердите, что превратились в жука, а на четвертые удивляетесь, что очутились в дурдоме.
– В муравья, – поправил ее Дима.
– Извините, если для вас это так важно. Конечно, в муравья, – губы тетки презрительно надулись и согнулись в легкой ухмылке.
– А где мои вещи? – Дима вспомнил про часы.
– Все, что было на вас в момент поступления, – в гардеробе. Про остальное мне ничего не известно, – женщина подняла книгу к глазам и уткнулась в нее носом, что означало: разговор закончен. С глянцевой обложки на него смотрели огромные женские глаза. Ниже было написано: «Дарья Донцова. Ироничный детектив». Название закрывали пальцы.
– Подскажите, а где здесь…
– Обратно до конца и налево, – не отрывая глаз от книги, царственным жестом она указали в противоположный конец коридора.
Входных дверей в туалете не было. Коричневый кафель на полу отскочил на две трети, обнажив бетонную стяжку. Внутренние перегородки между унитазами отсутствовали, а сливные бачки крепились под потолком.
Дима помочился в грязный красно-коричневый от ржавчины писсуар, забитый окурками, и побрел обратно в палату.
На тете было то самое темно-синее, почти черное платье, в котором ее хоронили.
– Разве ты не… – Анжела запнулась, подбирая слово.
– В земле слишком темно и сыро. К тому же одна мысль не дает мне покоя. И я подумала, отчего бы нам не встретиться.
От знакомого голоса, которого Анжела не слышала больше четырех лет, по спине побежали мурашки.
– Нам надо поговорить.
– О чем?
– О тебе. Я все время думаю только о тебе. И эти мысли мучают меня сильнее, чем ревматизм и аритмия в последние годы жизни. Ты уже выступаешь с концертами?
– Нет.
Тетя вздрогнула, словно ее ударили по лицу.
– Вот так просто «нет»?
– Кажется, мы ошиблись. У меня нет способностей. Упражнения – пустая трата времени. Издевательство над собой и над инструментом. Вряд ли из этого что-то выйдет, даже если я буду бить по клавишам еще сто лет.
– И это все?
– Да.
– А ты не хочешь мне рассказать, как превратилась в проститутку? – тетин голос подскочил вверх на две октавы. – Бездарная неудачница. Тварь.
Сколько времени я потратила на тебя. Тупое ничтожество, притворяющееся талантом…
Анжела вынырнула из сна и приоткрыла глаза. Сквозь плотно зашторенные окна на пол падал луч солнечного света. Она прищурилась и посмотрела на часы. Половина десятого. Начать давить на клавиши Анжела должна была еще полчаса назад.
Ничего. Она будет играть на час дольше. И к черту работу. В кошельке оставалось чуть больше трех тысяч, и она вполне могла себе позволить короткие каникулы до конца недели. К тому же сегодня был четверг, и лучше было бы, не спеша, купить сладкого к вечернему чаю.
По-прежнему лежа в кровати, она прислушалась к тишине в голове. Анжела вспомнила, как вчера собиралась ко врачу. А если не торопиться? Сейчас она чувствовала себя абсолютно здоровым человеком. Возможно, он ушел. Исчез – как они и договаривались. Ведь она сделала все, что он хотел.
Утро началось с обхода врача.
– Доброе утро, господин Фролов. Как ваше самочувствие? Тяжесть в голове, боли в суставах, тошнота, рвота?
Врач был худым человеком невысокого роста с залысиной до макушки и пытливыми светло-карими, почти желтыми глазами.
– Нет, все нормально.
– Очень хорошо. Так что же с вами произошло?
– Сам не знаю.
– Понятно, такое бывает. Музыка навеяла. Мы не смогли установить точный состав психотропного вещества в вашей крови. Видимо, какая-то экзотика.
Настоятельно советую вам прекращать с этим делом. Тем более, что, судя по вашим венам и комплекции, процесс еще не зашел слишком далеко.
– Вы что-то путаете. Я не…
Врач поднял правую руку ладонью вперед, требуя тишины.
– Я постараюсь не задерживать вас здесь надолго и не перегружать медикаментами, но некоторое время понаблюдать за вами просто необходимо. Кстати, после выписки вы станете на учет в диспансер.
После обхода Дима познакомился с соседями по палате. То ли в шутку, то ли из практических соображений палата была разбита на сектора. Первый сектор – ряд кроватей слева вдоль стены от дверей до окна – алкаши после белой горячки: дядя Гриша, дядя Саша и Федя. Средний ряд – наркоманы пытавшиеся покончить с собой: Гринев, Денис и собственно Дима. Две кровати последнего ряда – «пищевики»: жирдяй Костя, страдавший булимией, а скелет Вадим – анарексик.
Пациенты вели себя в полном соответствии с диагнозом. Алкаши страдали с похмелья: злились, ругались, хватались за голову и часто бегали в туалет покурить. Несостоявшиеся самоубийцы, подавленные вдруг навалившимся на них осознанием ужасной глупости совершенного поступка, лежа на кроватях, тихо ковырялись в собственных душах. «Пищевики» горячо спорили о хлебе насущном.
Единственным настоящим сумасшедшим был Стасов, который занимал последнюю кровать в наркоманском секторе. Это был худой смуглый парень лет на семь младше Димы. Руки он все время держал прижатыми к груди, отчего походил на цирковую собаку. Провисшие щеки и вывернутые наизнанку нижние веки образ абстрактной цирковой собаки уточняли – он был похож на циркового бульдога. Контакт с внешним миром у Стасова отсутствовал. Он не отвечал на вопросы и непрерывно что-то шептал себе под нос про гоблинов и Сталинградскую битву. Судя по застиранному, но безупречно чистому постельному белью на его кровати, здесь он появился тоже недавно.
После обхода были водные процедуры, потом прием лекарств, потом столовая.
Завтрак оказался вполне съедобным. Манная каша была с маслом, а к чаю прилагался кусочек бисквита. Быть пациентом дурдома оказалось не так и плохо. Во всяком случае лучше, чем пациентом травматологического отделения, куда его обещал отправить Тарасов.
После завтрака больные оказались полностью предоставлены себе. Все, кроме Кости, который оставался в столовой до ее закрытия, тайно клянча у больных объедки, вернулись обратно в палату. Дима лег на кровать и прислушался. В голове тихо скребли жесткие когтистые лапки, как будто в ухо залез таракан. Это не было болезненно или неприятно, даже, напротив, как будто успокаивало. Он заснул, и ему приснилось, что он снова в трубе сточной ямы.
…Черная гладь слегка дрогнула – и из грязи поднялся утопленник. Сначала он медленно перевернулся со спины и стал на колено, потом разогнулся и поднялся во весь рост. Грязь вязкими потоками сбегала вниз по лицу. Некоторое время он смотрел черными впалыми глазами то на Диму, то на светлый круг выхода из трубы, потом полез в нагрудный карман и достал солнцезащитные очки.
«Зачем ты их сломал?»
Дима хотел бежать, но не мог пошевелиться. Страх сковал тело.
«Они мне очень нравились. Краски в них были сочные, и свет на глаза не давил. А теперь… Хотя ладно. Забудь. Я хотел поговорить о другом. Тебе, насколько я понимаю, нужны деньги. Они у меня есть. Много денег. Намного больше, чем ты можешь себе представить. И тем более потратить. Я охотно поделюсь ими с тобой. Но ты должен мне помочь с одним пустяковым дельцем».
По четвергам она навещала родителей.
Ужин напоминал визит посла в МИД вражеского государства. Холодный (она подумала, что на столе вместо лапши должно было стоять заливное) и подчеркнуто вежливый. Шесть лет назад они разошлись во мнениях. Отец считал, что Анжела должна была учиться на юриста, а она захотела стать музыкантом.
– Тогда поспеши обзавестись ослом, собакой и петухом и отправляйся в Бремен. Если что, это где-то в Германии.