– Понимаю. Утром он сообщил бы о пьянстве во время дежурства главному.
– Ну да. И это тоже. Да и зачем этого беглеца искать. Нам и оставшихся троих хватало. В общем поорали друг на друга. Испуг вылили. Как-то легче сразу стало. Потом он смотался. Сказал, что на вызов, хотя я не припомню, чтобы у него звонил телефон. А мы с Жорой остались в компании этих звероящеров. Первичный осмотр я так и не провел. Стыдно признаться. Жора вполне с ними поладил, а я так и не смог. Извини, Петрович, не смог и все. Противно. Когда увидишь их, поймешь, о чем я. Может, если искупать их, лучше будет. Одного уже в палате для эксперимента положили на спину. Так он до утра так и не перевернулся. Всю ночь болтал руками и ногами в воздухе как таракан.
«Как муравей», – поправил его про себя Перов. Пророчество чернокожего ученого начинало сбываться. Как жаль и как странно, что они больше не встретились.
– Куда положил?
– В пятую и в седьмую.
С седьмой Перов и начнет обход.
– Утром часов в пять вышли мы на порог покурить. А на газоне след – там, где сбежавший псих на животе полз. Трава местами чуть примята, и главное: там, где он полз, росы не было. Посбивал. Широкая дорожка получилась. Отлично видно, если на солнце смотреть. Прямиком к подвалу пищеблока. Жора сказал, что сходит, посмотрит. И до сих пор его нет. Жалею, что отпустил. Как бы чего не случилось, – он еще что-то плел про ключи от пищеблока, но Перов его больше не слушал.
Так не годится. С Ситниковым нужно было что-то делать. Дежурил по большому счету не он, а санитар. Может, отправить в отпуск? Кажется, у него оставалось еще две недели отпуска. Пусть отдохнет. Пропьянствует десять дней к ряду, а там, глядишь, и поправится. Такое уже случалось. За три года наблюдений Перов так и не сумел разобраться, помогает алкоголь Ситникову или, наоборот, топит его.
– Держи.
Перов протянул Ситникову ключи от своего кабинета.
– Не забудь замкнуться. В десять подниму.
– А пятиминутка?
– Я что-нибудь придумаю. И давай быстрее. Перов кивнул головой в окно. На автостоянке появился ситроен Шпака.
– Спасибо, Петрович. Это последний раз был. Ты же понимаешь, тяжелая ночь и… – голос Ситникова надломился, лицо покрылось глубокими складками, как морда у шарпея. Казалось, еще секунда – и он разразится громким неудержимым смехом. Перов похлопал его по плечу и поторопился выйти из ординаторской. Узнать, разрыдается ли Ситников на этот раз, у него не было ни малейшего желания.
За спиной шумно захлопнулась дверь маршрутки. Утренняя идея встретиться после работы с Витькой теперь казалась смешной. Доволочь бы ноги до дома, поужинать и спать.
Солнце уже село. Рабочий день закончился на два часа позже положенного. Приемка товара. В ответ на вопрос, почему было не заняться этим в рабочее время, Ефимов сказал, что тогда придется останавливать торговлю, а в кризис – это равносильно самоликвидации.
Из-за футбола улицы вымерли. В шесть вечера играли Италия и Германия. Полуфинал Чемпионата мира пиарили по телевизору две недели. Но повернув на Шевченко, Валя обнаружил, что футболом интересовались не все. У суши-бара «Толстый самурай» было не протолкнуться. Машины закрыли правую полосу от угла до угла. Помещение не могло вместить всех почитателей японской кухни, и хвост очереди торчал из входной двери. Это была самая длинная и самая молчаливая очередь из всех, которые он когда-либо видел («Как у Мавзолея», – сказала бы мама).
Окно в кафе было открыто. В тишине Валя услышал, как кассовый аппарат пробил чек, и на прилавок упали две монеты.
Несколько человек были в марлевых повязках, что добавляло ситуации японского антуража. Картина могла бы называться «Сольские ниндзя». Валя вспомнил вчерашний репортаж в новостях про токийский смог. Но в Сольске смога не было.
Когда он оказался прямо напротив входной двери в суши-бар, очередь продвинулась вперед как сороконожка. Один за другим два десятка человек подняли левую ногу, переступили, а затем в той же очередности переставили правую. Не так четко, как солдаты в строю, но все же неестественно слаженно. Двигались только ноги, тела оставались неподвижными. Такими же, как и выражения лиц тех, кто стоял в очереди.
– Эй, а деньги? – женский голос нарушил чарующую тишину. Вале показалось, что обращаются к нему, и он остановился.
В светящейся витрине девушка у кассы махнула человеку с двумя картонными коробками под мышкой:
– Молодой человек, с вас тысяча сто двадцать два рубля.
Человек аккуратно поставил коробки на прилавок и вдруг резко взмахнул рукой. Кассирша вскрикнула и, зацепив поднос с роллами, свалилась под прилавок. Валя услышал, как ее тело грохнулось о кафель.
– Кристина, с тобой все нормально? – из окошка, в которое из кухни подавали заказы, высунулась голова конопатого парня в мятом белом колпаке. – Кристина… – закончить он не смог, потому что четыре руки схватили его и потащили наружу.
Окно было явно слишком узким для того, чтобы он мог пройти сквозь него невредимым. Повар заорал во весь голос, когда ему сломали ключицу. Чья-то рука зажала ему рот.
С кухни еще донеслись голоса. Очередь зашевелилась и втянула хвост внутрь. Последней вошла девушка в линялом голубом сарафане. Она попыталась втащить за собой детскую коляску. Трижды стукнула колесами о дверной косяк. Коляска не проходила по ширине. Тогда она бросила ее и исчезла в толпе за дверью. Коляска медленно покатилась по тротуару, и у края проезжей части уперлась в бордюр. Валя подошел к ней и заглянул внутрь. Пусто.
Он перевел взгляд обратно на витрину и отпрянул на шаг от неожиданности. Сквозь стекло на него смотрели десятки глаз. Мужчина в повязке с вымазанными в кровь по локоть руками выглядел хирургом над операционным столом. Рядом с ним стояла девушка в голубом сарафане и пальцем указывала на Валю. Ее бледное лицо застыло в злобной гримасе.
Валя несколько раз был в «Толстом ниндзя» и точно помнил, что зеркальная снаружи днем витрина ночью становилась зеркальной изнутри. Они не могли видеть его, но все как один смотрели ему прямо в лицо. Люди застыли, словно играли в «море волнуется раз». На кухне снова кто-то закричал. Валя сорвался с места и побежал.
Интернет-прием врача высшей категории психиатра Скворцовой. Очень удобно, если, находясь в глубокой провинции, ты хочешь получить консультацию столичного специалиста или сохранить анонимность, или физически не можешь выйти на улицу. Электронный кошелек похудел всего на тысячу рублей, а сеанс длился уже второй час.
Врачу она рассказала почти все. От начала и до сегодняшнего дня. История с негром, весь тот вечер и утро следующего дня по понятным причинам выпали из ее рассказа. Не рассказала она и про ряженку. Уже после десяти минут переписки она почувствовала себя намного лучше. («Хотите поговорить об этом?») Диалог складывался. Отвечать получалось быстро. Врач задавала вопросы, которые она гоняла в голове уже второй месяц.
– Как вы сами считаете, в чем причина ваших проблем?
– В пустых амбициях.
– Здесь, если можно, поподробнее. В чем их суть? Когда они возникли? Что послужило причиной их возникновения? И, наконец, почему вы называете их пустыми?
– Все дело в музыке. Я люблю ее. Я думаю, музыка намного больше, чем просто удачно подобранные звуки. Это красота в чистом виде. Все остальное – живопись, литература, кинематограф, да что угодно – воспринимается опосредованно через разум. Музыка же передает чувства без посредников, напрямую, из души в душу. И мне кажется (или когда-то казалось, теперь я уже ни в чем не уверена), что я могла бы сочинить десятки или даже сотни отличных мелодий, которыми бы слушатели наслаждались столетиями. Но на деле ничего не выходит. И это отравляет мне жизнь.
– Я что-то не пойму. Так вы считаете, что у вас есть талант или что его у вас нет?
– Моя тетка, школьная учительница музыки, считала, что у меня есть талант. И почти убедила меня в этом. Возможно, беда именно в этом «почти». Не будь его, я бы чувствовали себя цельным человеком.
– Она имела влияние на вас?
– Да. Определенно.
– С какого возраста вы занимаетесь музыкой?
– С шести лет. Я помню день, когда я попросила маму записать меня в музыкальную школу. И вечер дня накануне. Мать должна была вернуться с работы поздно, отец был в командировке, и меня оставили ночевать у тети Ани. Время от времени такое случалось.
Когда закончились «Спокойной ночи», я попросила тетю сыграть на пианино. Тетя Аня посмотрела на часы, потом села к инструменту, откинула крышку с клавиш и заиграла. Не громко – час был все-таки поздний, но невероятно красиво.
Много лет спустя она призналась, что так легко и свободно, как в тот вечер, она никогда не играла. Это были невероятные звуки. В них была сила и тайна. Звуки, достойные лучших концертных залов мира, звучали в ободранной коморке старинного дома для двоих – старухи и ребенка. Знаю, вы подумаете, что все дело в разыгравшейся детской фантазии. Но я так не думаю. В тот вечер тетя действительно была гениальна. Чудесные звуки наполнили комнату и продолжали литься еще и еще. Она играла пораженная и вдохновленная собственным исполнением.
Я сидела на диване у нее за спиной и видела, как тетя сказочно преображалась с каждым аккордом. Она молодела. Каждое ее движение: поворот головы, взмах руки, прикосновение к клавишам – становилось все легче и непринужденнее. В какой-то момент мне показалось, что за инструментом сидит не тетя Аня, а незнакомая молодая женщина. Я хотела и боялась заглянуть ей в лицо. А музыка все звучала и звучала. Тетя не могла остановиться еще час – до тех пор, пока соседи не начали стучать по трубе, а за окном не залаяла разбуженная собака.
Когда музыка стихла, волшебство растворилось в ночном воздухе. И с табуретки, держась правой рукой за поясницу, с трудом поднялась шестидесятилетняя тетка.
Тогда я и решила, что хочу заниматься этим. Буду заниматься этим. Даже если на упражнения уйдет вся жизнь.