Над забором висела красная парусиновая растяжка с надписью «Продается» и контактным телефоном внизу. Во дворе стоял белый мерседес с абхазской растаможкой (ПТС, в котором единственным номером был государственный регистрационный знак, давно стал байкой у местных гаишников). На крыше машины стояли восемь огромных сумок, перетянутых буксировочным тросом. Вокруг кружились две толстые тетки в пестрых красно-черных платьях. В ушах одной из них болтались знакомые Терентьеву бриллиантовые сережки.
На пороге появился хозяин со свертком в руках.
– Привет, дорогой. Держи. Здесь все, как договаривались. В дом не зову. Там погром. Думал сам заехать к командиру, попрощаться, но раз он тебя прислал, передавай ему прощальный привет. Может, когда и вернусь, но не скоро.
Каждый день преподносил новые сюрпризы. Если иметь в виду масштабы деятельности и продолжительность сотрудничества, у Джорджа были серьезные шансы получить пулю в затылок из табельного оружия уже при выезде из города.
– А как же бизнес?
– Бизнес умер еще во вторник. Из четырехсот восьмидесяти шести постоянных покупателей не появился ни один. Все вдруг исчезли. Вместе с барыгами и с товаром. Я так и не смог их найти. Но дело не в этом. Происходит что-то непонятное и плохое. Понимаешь?
Терентьев с трудом сдержал улыбку. Главный «мафиози» города вдруг испугался «чего-то плохого».
– Шестнадцать лет я держал руку на пульсе города. Я думал, что насквозь пропитался этим местом. Я мог сказать тебе, чем позавтракал водитель троллейбуса на втором маршруте, сколько котят было у соседской кошки, и назвать день рождения каждого. Оказывается, я не знаю о городе самого главного. Проклятие. И теперь оно проснулось.
«У цыгана поехала крыша либо сел на иглу, – подумал Терентьев. – Это, в принципе, вполне предсказуемый поворот событий, принимая во внимание специфику его работы».
– В понедельник пропал мой старший брат. Дети вчера нашли его под строительным корытом. Он пролежал там двое суток. А когда его стали оттуда доставать, он вырывался и кусался как собака.
Врач, которого вызвали, сказал, что такие вещи сейчас происходят повсюду. Люди пропадают, прячутся от света в подвалах и гаражах, а потом возвращаются обратно. Другими. Он сказал, что надо уезжать из города. Люди бегут уже тысячами. На выезде из города пробка.
Терентьев пожал плечами и скривил рот.
– Пробка на кольце собирается два раза на день уже лет восемь.
– Город меняется. И те, кто не успеет убежать, изменятся вместе с ним или умрут.
– Похоже на вводное слово к фильму про зомби «Апокалипсис». Ты убегаешь неизвестно куда и неизвестно от кого.
Джордж достал сигареты и закурил.
– Будь я один, я бы остался. Не может цыган бежать от чего-то. К чему-то может, от чего-то – нет. Неписаный закон – один из немногих, который я до сих пор неукоснительно соблюдал. Но у меня семья. А семья – больше чем закон. Хотел сначала женщин и детей куда-нибудь на отдых отправить. В пошлом году в Таиланде всем очень понравилось. Пусть бы покупались пару месяцев, пока здесь все уляжется. Так нет. Бабка прицепилась: уезжать, говорит, всем надо. Черт бы ее подрал. Ей, видишь ли, сон приснился: ползет по городу муравей и головы людям отгрызает. Девяносто восемь лет человеку. Когда ее Бог к себе заберет? Осенью болела сильно. Я и гроб в «Ритуале» присмотрел. Из красного дерева с золотыми ручками, а внутри красный атлас. И сторговался уже. Так нет – оклемалась ведьма. Снова ей сны снятся, – Джордж коротко выругался на роме. – Не за себя, за детей боюсь. Старуха говорит: беда будет. А за жизнь она ни разу не ошиблась. У нее дар – предвидеть умеет.
– Осторожно… Осторожно… – бездушным голосом повторяла сестра, умело объезжая живые препятствия.
На боку тележки кривыми красными буквами было написано «Хирургия». Внутри рядом с эмалированным ведерком, наполненным окровавленными бинтами, лежали никелированные пинцеты и скальпели. Валя шагнул ей наперерез. Зазвенел инструмент. Тележка ударила его в бедро, едва не сбив с ног.
– Извините. Подскажите…
– Аккуратнее, молодой человек. Водительская комиссия в пятнадцатом кабинете.
– Я маму привел. Из приемного отделения к вам направили.
– Регистратура справа у входа.
– Там никого нет.
Женщина нервно ухмыльнулась.
– Это уже не мое дело.
Валю мелко затрясло. Случись это вчера, позавчера или еще когда-нибудь до вчерашнего вечера, он бы смутился, отступил, попросил бы о помощи в конце концов. Но минувшая ночь и утро сильно изменили его. После путешествия под землей, утренних скитаний по больницам и тяжелых телефонных объяснений с Ефимовым (за очередной прогул тот пообещал уволить Валю без расчета) он больше не мог себя сдерживать.
– Да вы в своем уме! – он заорал так, что все, кто стоял в коридоре, обернулись. – Я три часа разъезжаю по городу с умирающим человеком на руках, а вы футболите нас с места на место.
Женщина густо покраснела.
– Вы что себе позволяете? Вам самому лечиться надо.
– Что случилось, Вера Васильевна? – из глубины коридора вышел врач. Видимо, он тоже услышал «вопль вопиющего».
– Хулиганит парень. Сначала чуть с ног не сбил. Теперь орет на всю Ивановскую.
Врач повернулся к нему. Валя рукой показал на мать, сидящую в углу на кушетке.
– Ей срочно нужна помощь.
– Что с ней?
– То же, что со всеми, – не замедлила вставить медсестра.
– Я не у вас спрашиваю, Вера Васильевна. И кстати, почему в регистратуре никого. Где Иванишина? Опять в процедурке Донцову читает? Ну-ка, живо тащи ее сюда!
Осмотр занял не больше минуты. Врач заглянул под веки, поводил карандашом перед глазами, нажал большими пальцами под ключицами и за ушами.
– А она права, – врач кивнул в сторону исчезающей за поворотом медсестры. – То же, что и у всех. В принципе, ты вполне можешь требовать госпитализации. Более того, случись эта встреча месяц назад, я бы и сам настаивал на том, чтобы она осталась в больнице. Но не сейчас. Пойдем. Я хочу кое-что показать. Да не переживайте так за нее. За пять минут ничего с ней не случится.
– Она пропустила уже два приема таблеток.
– И без угрозы для жизни может пропустить еще столько же. Пойдем.
Коридор дважды вильнул, и они очутились перед железной двустворчатой дверью. Дыры высыпавшейся штукатурки вокруг анкеров и свежие опалины в тех местах, где работали сваркой, указывали на то, что монтаж провели сравнительно недавно. Ручки оплетала толстая цепь, на которой висел крупный амбарный замок. В правой створке были вырезаны два окошка – вверху и внизу, прикрываемые глухими задвижками.
– Подойди поближе, – врач отодвинул верхнюю задвижку. Знакомый запах и знакомый шорох.
– Здесь мы сейчас держим больных. Язык не поворачивается назвать это место отделением. Больше похоже на террариум.
Валя заглянул внутрь.
Прямо за дверью на потолке горели две лампы. Сумрак в глубине коридора шевелился. В нем проступали силуэты подергивающихся переплетенных тел. Как в сточном коллекторе. Рядом с дверью, под лавкой, на животе лежала женщина. Ее голова мелко подрагивала. Сквозь спутанные волосы, упавшие на лицо, смотрели открытые белые глаза с закатившимися зрачками. Верхняя губа поднялась, обнажив крупные лошадиные зубы. Руки, вывернутые в локтях, делали ее похожей на забившуюся в щель летучую мышь.
– Фаза рептилии быстро заканчивается. Потом им становится заметно лучше. Они приходят в себя. Начинают разговаривать. В коридоре сейчас только те, что в острой фазе. Остальные сидят по палатам. Болезнь длится не больше недели. Потом все благополучно заканчивается. Исчезают практически все симптомы, кроме светобоязни. На две с лишним тысячи обращений у нас не было ни одного смертельного случая.
Услышав голос врача, женщина забилась глубже под лавку.
– Друг друга они не трогают, а вот санитаров не любят. Дважды нападали. Теперь через окошко кормим, – врач постучал туфлей по нижней заслонке. – Шестьдесят восемь человек, а отделение рассчитано на тридцать шесть коек. Тут, конечно, не в койках дело. Они все равно все спят на полу. Я о том, что их здесь слишком много. Думаю, ты не хочешь, чтобы твоя мать примкнула к этой компании. Толку от такой госпитализации ноль. Лечение чисто симптоматическое и малоэффективное. То же самое можно проделать и дома, только больной будет находиться в комфортных условиях, а не на скотном дворе. Как зафиксировать тело на кровати, я подскажу. Это не сложно. Острая фаза длится пять-семь дней. Потом все исчезает. Вот моя визитка. Позвони, если что. И не бойся ее полусонного состояния. Это классический сценарий течения болезни.
– Какой болезни?
– Из лаборатории пришли еще не все результаты, но похоже на новый тип энцефалита.
– И что будет потом?
– Ничего. Течение болезни, безусловно, яркое, пугает неадекватностью больного, но еще раз повторю: в городе не было еще ни одного летального исхода. Через неделю, максимум через десять дней все пройдет как страшный сон.
Стасов лежал в шестнадцатой. Это была единственная палата, изолированная от переполненного отделения. Вообще-то она была рассчитана на двух человек, но Перов уломал главного, чтобы к Юре никого не подселяли.
Четыре дня Стасов молчал как рыба. Когда же Перов достучался до него, изо рта Стасова потек беспросветный бред, как из вскрытого скальпелем гнойника. Еще через неделю в голове несчастного забрезжил свет сознания.
Перов бодрой походкой зашел в палату, держа в руках электрический чайник с кипятком и прозрачную пластиковую коробку для кондитерских изделий. Чай, сахар и стаканы в палате были.
– Доброе утро. Еще не завтракал?
– Нет.
Грустный, подавленный болезнью подросток встал с кровати и протянул ему руку. Выглядел он скверно. Поразительно, как мог физически сдать человек на фоне сугубо психологических проблем: нос заострился, щеки впали, безжизненные глаза провалились в дыры глазниц. Стасов сильно напоминал теперь Перову покойную жену за неделю до смерти.