– Что значит не с вами? – спросил Ситников.
– Ничего. Прощайте.
– Мы больше не увидимся?
– Уверена, что нет, – она встала и, широко раскачивая бедрами, направилась в глубину зала.
Вдруг музыка оборвалась, и загорелся свет. В зале повисла тишина. Все замерло. Ситников услышал тяжелое дыхание за спиной и редкий шелест одежд. Шепот превратился в гул, становился все громче и громче. Пока он не начал различать слова.
«Чужой. Один из последних. Он не может открыться и должен умереть».
Молодой человек у стойки как ни в чем не бывало продолжал лить апельсиновый сок в стакан.
– Извините. Наверное, ничего не надо. Я лучше пойду, – Ситников заглянул в лицо застывшего бармена – тот как будто его не слышал. – До свидания, – Ситников спрыгнул со стула и направился к двери.
Около сорока посетителей молча и неподвижно смотрели на него. Он заметил, как у застывшего с вилкой в руках толстяка из открытого рта на скатерть крупными кусками падал непережеванный салат оливье. «Они смотрят так, как будто готовы разорвать меня на куски. Даже если это сон, бред алкоголика, мне не хочется знать, чем все это кончиться».
Ситников рванул бегом к выходу. За спиной что-то зашелестело. Прежде чем он успел потянуть за ручку двери, на голове Ситникова оказался пакет. Чьи-то сильные пальцы схватили его за руки так, что не вырваться. Он ничего не видел и слышал – только шелест целлофана. Пакет затянули на шее. Ситников хотел закричать, но воздуха уже не хватало. Попробовал вырваться, прокусить пакет, но тоже безуспешно. Его тело дважды дернулось и медленно повалилось на пол. Шелест пакета затих.
На улице не было ни души. Даже собаки с кошками куда-то подевались. В безлюдном магазине он прождал кассира минут двадцать, потом оставил деньги на прилавке, забрал батон с сосисками и ушел.
Что-то похожее он видел как-то утром первого января, когда дружно праздновавший всю ночь город наконец заснул в хмельном бреду. Но сейчас тишина была другой. Не ватной и усталой, а нервной, пронзительно звенящей в ушах. Чупакабра не спала. Валя видел ее в криво припаркованных автомобилях, в плотно зашторенных окнах, в черных дырах раскрытых люков. Она притаилась в самых темных углах города и терпеливо ждала своего часа.
На лестничной площадке первого этажа прежде распахнутые двери были заперты на замок. «Изменившись, они возвращаются». Валя прислушался, когда проходил мимо, но ничего не услышал. Дома тоже царила тишина.
– Мама! – крикнул он с порога. Она не могла уйти. Оба ключа от входной двери лежали у него в кармане. – Эй, есть кто живой?
Валя заглянул в комнату. Занавески были плотно задвинуты. Она сидела в кресле, уронив голову на грудь. Несчастная женщина, изнуренная тяжелой болезнью. Воспоминания о недавней ночи: прыгающая по полу кровать, скрежет зубов и извивающееся под жгутами тело, казалось, не могли иметь к ней никакого отношения. Чупакабра оставила ее в покое, как и обещал врач.
Он взял ее за руку. Она вздрогнула и открыла здоровый глаз.
– Извини. Не хотел тебя напугать. Ты как?
– Ничего. Хотела позавтракать, но не смогла ни отрезать хлеба, ни подогреть суп. Ты не видел, куда я дела…
Он протянул ей очки.
– Спасибо. Позавчера глянула на себя в зеркало и чуть не умерла от страха. Этот проклятый глаз выглядит довольно зловеще. К счастью, покойникам закрывают глаза. Поэтому смысла бороться с катарактой я не вижу, особенно когда смотрю на это дело этим самым глазом, – она усмехнулась и поправила очки. – Да. Так куда подевались столовые приборы?
Валя отпустил ее руку и встал.
– Это для твоей же безопасности. Я убрал ножи и перекрыл газ. Какое-то время тебе придется обходиться ложками. И греть пищу я тебе буду сам. Недолго. Дня два-три. Пока ты окончательно не придешь в себя.
Улыбка исчезла с ее лица. Как будто она вдруг что-то вспомнила. Но если она не хочет говорить об этом, он не будет настаивать.
– И куда ты их дел?
– Выкинул в мусор. Так безопасней.
Утром, прежде чем развязать жгуты, он спрятал ножи и вилки в унитазный бачок, перекрыл газовую трубу, открутил вентиль и убрал его в ящик прихожей. Там хранилась всякая бесполезная мелочь: старые ключи от неизвестных замков, крючки для занавесок, шурупы и гвозди. Кто знает, что могло прийти ей в голову? И потом, когда мама пошла умываться – как ни в чем не бывало, словно всю жизнь спала привязанной к кровати, он еще долго размышлял, не выпрыгнет ли она в окно. Он думал об этом до тех пор, пока она не вернулась из ванны и не попросила задернуть занавески. «Они бояться света». Всплывшие в памяти слова врача развеяли его опасения.
– Я хочу, чтобы ты знала. Что бы ни происходило с тобой, я всегда на твоей стороне. Есть и буду. Врач сказал, что острая фаза скоро пройдет. Надо только подождать.
– Все уже прошло.
– Отлично. Значит, уехать нам будет намного проще, чем я предполагал.
– Уехать? – она вцепилась в подлокотник так, что костяшки пальцев побелели, а на тощей дряблой шее выступили жилы.
– Мы уезжаем. Сегодня же. Ты больна и не видишь, не можешь видеть, что происходит вокруг. Эпидемия накрыла город. А может, больше чем город, – не знаю. С тетей Зоей я уже говорил. Она нас ждет.
– С каких это пор ты стал решать, что нам надо?
– С тех пор, как ты разучилась это делать. Извини, если обидел. Эта зараза уже добралось до тебя. И если продолжать сидеть сложа руки, то очень скоро в канализацию мы поползем вместе. Эта дрянь питается человеческими мозгами. Если мы не хотим стать его завтраком или ужином (по моим наблюдениям, оно не обедает), нам надо срочно уезжать. Мы выберемся, и ты снова станешь собой.
Она снисходительно усмехнулась краем рта.
– Заколдованный город в российской глубинке и престарелая спящая красавица. Ты снова читаешь братьев Гримм?
– В последнее время я не читаю ничего, кроме медицинских рецептов и объявлений о пропаже людей. После обеда я возьму билеты. Подумай, пожалуйста, что ты возьмешь с собой. Только не много. Тяжелые сумки нам сейчас совсем некстати.
– Валя, я никуда не поеду.
– Если придется, я потащу тебя силой.
– Кажется, кому-то моя немощь оказались на руку. Валя глубоко вдохнул и выдохнул. Хватит. Больше никаких споров. Проволочки на руку Чупакабре. Он стянул с себя потную майку и вышел в коридор.
Мамин паспорт лежал в прикроватной тумбочке под свидетельством о смерти отца. Раз билет можно купить через Интернет, вбив паспортные данные, значит, можно купить и в кассе на ее имя, показав паспорт. Девять тысяч должно хватить. Во всяком случае до Москвы хватит точно. А там дальше что-нибудь придумаем. Только бы вырваться из Сольска.
Вернувшись, он застал ее за столом на кухне. Рядом с ящиком, где стояло мусорное ведро, валялись картофельные и морковные очистки. Как если бы кот или собака перерыли ведро в поисках пищи.
– Что ты искала? – он заглянул в пустое лицо матери.
– Случайно уронила заколку.
Это была ложь. Чупакабра не ушла, она затаилась, выжидая подходящий момент для того, чтобы нанести удар в спину. Убить его или свести с ума и утащить за собой под землю.
– А почему… – он взмахнул рукой у нее перед глазами.
Бледное лицо не шелохнулось. Он поводил рукой еще дважды вверх в низ. Реакция отсутствовала.
– О, господи! Только не это! – он забыл про ножи, опустился на стул рядом с ней и схватился руками за голову. – Когда это случилось?
– О чем ты?
– Когда ты перестала видеть?
– Окончательно сегодня. Вчера я различала свет и тень, а сегодня все – окошко закрылось. Должно быть, метастазы добрались до зрительного центра.
То, что он второй день принимал за пространственную дезориентацию, оказалось слепотой.
– Ты мне ничего не сказала.
– Не думаю, что это помогло бы мне вернуть зрение.
Циничностью то, что жило в теле матери, выдавало себя. Слепота? Ха-ха-ха, как мило. Смерть? Да это же сущий пустяк. Что для меня смерть? Я легко переживу десятки тысяч смертей.
Перов откинулся на спинке стула и посмотрел на часы. Второй час ночи. Для того чтобы выспаться, сейчас ему хватало четыре часа. Счетчик «Ворда» показывал две тысячи слов. Успеет ли он произнести их в отведенные на выступление пятнадцать минут?
Якову Борисовичу Фингерману, председателю областного общества психиатров, он звонил на прошлой неделе. Клинический случай (хотя в данной ситуации было бы правильно говорить о двух тысячах идентичных случаев) заинтересовал старого еврея.
– Все это более чем любопытно. Я готов предоставить вам пять дополнительных минут. Но, друг мой, вы уверены, что хотите выступить на собрании именно врачей, а не писателей-фантастов?
Перов пробежал глазами по первому абзацу. «Как известно, психические расстройства, возникающие при вирусных и бактериальных поражениях головного мозга, проявляются различными психопатологическими синдромами – от неврозоподобного (астенического) синдрома и острых психотических реакций экзогенного типа до психоорганического синдрома в виде деменции и грубых расстройств поведения».
Стоит ли тратить время на такое пространственное введение? Или сразу хватать быка за рога? «Шестнадцатого июля в два сорок в отделение психопатологии психиатрического диспансера поступил пациент в бессознательном состоянии».
Так лучше? Он вспомнил, как писал кандидатскую. «Использование кодеинсодержащих препаратов в лечении маниакально депрессивного синдрома». Ему было двадцать восемь, и он стремился довести каждое предложение в работе до совершенства. Он вспомнил первый изрезанный на лоскуты экземпляр работы, клей и ножницы, карточки для литературных источников, простыни расчета дисперсионного анализа. Восемь месяцев ежедневной корректуры привели к первоначальному варианту.
Так что в этом докладе пусть первый абзац остается таким, как есть.
«Психические нарушения при нейроинфекциях в целом принято рассматривать в рамках экзогенного типа реакций и различных стадий психоорганического синдрома. Однако природа формирования относящихся к ним различных психопатологических симптомокомплексов, несмотря на усилия многих отечественных психиатров, остается малоизученной». Или неизученной?