– Нет, спасибо.
– А я доем, с вашего позволения. Время обеденное, сами понимаете. А я человек режимный.
Перед словом «человек» главный выдержал паузу, словно подбирая более подходящее слово, но не нашел.
– Ну что, начнем?
Перов услышал стук каблуков секретаря в приемной. Громко хлопнула входная дверь. Коридорный шум исчез, будто Анна Степановна забила последний гвоздь в крышку гроба.
– Давайте с самого начала. Я хотел бы услышать все от начала и до конца.
– Хорошо.
Перов развернулся лицом к экрану и почувствовал, что главный смотрит не на экран, а ему в затылок. Мерзкий холодок пробежал по спине, точно как три недели назад, когда он залез через окно в мертвую квартиру Стасовых.
– Вводная часть доклада – выдержки из учебника по психиатрии – вряд ли вам будет интересна. Давайте я переду сразу к таблицам. Их всего три. Итак, в первой таблице отражено количество госпитализаций по дням. Ежедневное количество обращений росло (и продолжает расти) в геометрической прогрессии. Нет сомнений, что мы имеем дело с инфекционным заболеванием. Почти наверняка болезнь передается с водой или пищей.
В миску с соевым соусом громко плюхнулся ролл.
– Не обращайте внимания, Федор Петрович. Пожалуйста, продолжайте.
Перов прислушался к монотонной работе челюстей. Жадное чавканье становилось все громче.
– Во второй таблице приведены данные по двадцати четырем произвольно выбранным больным. Наблюдать большее количество пациентов было невозможно по техническим причинам, но нет сомнений, что результаты были бы аналогичными.
В шкафу что-то скрипнуло. Перов замолчал и повернулся к главному. Туго набитые рисом щеки, скрывая глаза, двумя буграми торчали из лица.
– Пфуфуфа пфуфуфуйте.
Очевидно, это должно было означать «пожалуйста, продолжайте».
– В таблице два представлена самая любопытная часть наблюдений. Почти невероятная. Многие действия больных оказываются непонятным образом синхронизированы, либо взаимосвязаны. И это при полном отсутствии возможности какого-либо контакта. Двенадцатого числа восемнадцать человек, находящихся в разных комнатах, вдруг одновременно повернули головы на север и застыли в таком положении на сорок секунд. Никаких визуальных шумовых или тактильных сигналов в тот момент с той стороны не поступало. А шестнадцатого числа ответы в вопросниках двадцати восьми человек совпали буква в букву. В каждом вопроснике было восемьдесят четыре вопроса, и заполняли их больные в моем присутствии. К этой таблице у меня есть копии записей камеры видеонаблюдения. На случай, если кто-то из коллег вдруг усомнится в моей беспристрастности. В третьей таблице приведены результаты анализов крови сорока пациентов. Как вы видите, немного стрептококков, стафилококков, хламидий и прочей ерунды – все в общем-то в пределах нормы. Результаты анализов на антитела тоже вполне тривиальны. Но инфекция точно есть. Скорее всего, вирусная. Организм ее не видит, и лаборатория пока что тоже.
Андрей Юрьевич отодвинул тарелку в сторону и рыгнул.
– Это все?
– В общем-то да.
– Блестяще. Отличная работа. Но вы забыли про имбирь.
– Простите?
– Инфицированные неравнодушны к имбирю, – главный постучал пальцем по вымазанной тарелке. – Кажется, этот факт ускользнул от вас. Или вы умышленно умолчали об этом, чтобы не выдавать собственных подозрений касательно меня лично?
Перов подумал, что недавняя победа любопытства над страхом была одновременно и поражением здравого смысла.
– И не припомню, чтобы вы упомянули светобоязнь. На мой взгляд, это обязательно стоило отметить. И все же вы славно потрудились. Кстати, почему в докладе отсутствуют выводы?
– Это просто сообщение, а не исследовательская работа. Так сказать, тема для размышлений.
«Надо срочно выбираться отсюда». Перов посмотрел на входную дверь и через плечо назад. Главный был выше, крепче его и младше на пятнадцать лет. Но самое главное, он был невидим. Экран ноутбука у него на столе давно погас, а проектор, развернутый в сторону Перова, жестко слепил.
– И все же, что вы сами думаете по этому поводу? Судя по звуку, он по-прежнему сидел в кресле.
– Окончательные выводы делать, конечно, преждевременно. Но эти одновременные пробуждения, синхронная работа зубными щетками в умывальнике, игра в шахматы. Это выглядит, как если бы больные контактировали друг с другом неизвестным нам образом.
Дверь кабинета открылась, и Перов увидел, как в темноте блеснули стекла очков секретаря. Главный вытер рот и встал из-за стола. Сердце застучало так, словно Перов выпил десять чашек кофе и бегом поднялся по лестнице на пятый этаж.
– Отличная работа! Но, Федор Петрович, прошу вас понять меня правильно. Вам может показаться, что я желаю вам зла. Поверьте, это вовсе не так. Я борюсь за собственную жизнь, которая, к сожалению, вдруг оказалась несовместимой с вашей.
Перов резко встал, опрокинув стул, в тот момент, когда Анна Степановна шагнула в его сторону. По правой руке что-то больно царапнуло. Он одернул занавеску, и метровая полоса света разбила полумрак кабинета надвое.
Секретарь отскочила в сторону, и они оба – и главврач, и она – оказались отрезаны от Перова. «Они боятся света как вампиры. Если сорвать занавеску со второго окна, они оба полезут под стол».
В углу что-то скрипнуло. Перов не успел повернуться. Боль пронзила шею. На живот потекло что-то теплое, как будто кто-то тоненькой струйкой лил ему на рубашку теплую воду из чайника.
За спиной Перова стоял выписавший две недели назад Чертков из седьмой палаты и вытаращенными неморгающими глазами смотрел ему в затылок. Дверки вещевого шкафа были распахнуты. Пустые вешалки сдвинуты в сторону, освобождая место для головы.
Лежа на пыльном ковре, Перов протянул слабеющую руку к ране в шее и нащупал квадратный торец палочки из набора японской кухни.
Мама с отсутствующим выражением лица сидела на кровати и теребила серую застиранную простыню высохшими руками. Ее невидяще глаза таращились на голую стену. Из раскрытого беззубого рта свисала нить слюны. Надо было хлопнуть входной дверью, чтобы не застать ее врасплох. Хотя она все равно не успела бы ни вставить зубы, ни надеть лежавшие на тумбочке очки.
– Ты собрала сумку?
Мама закрыла рот и повернулась к нему лицом.
– Я уже говорила, что никуда не поеду, – она не могла не слышать, что шепелявит, но, кажется, это ее мало беспокоило. – Что за глупости лезут тебе в голову? Тебя околпачили адвентисты седьмого дня или свидетели Иеговы? Сынок, очнись. Подумай над тем, что ты говоришь. «Люди исчезли, а те, что остались, превратились в червей. Магазины, детские сады и школы закрылись. Город умер». Этот апокалипсис только в твоей голове и нигде больше.
– Куда подевались твои таблетки? «И зубы», – добавил он про себя.
– В шкафу. На полке рядом с полотенцами. Зачем они тебе?
– Мы возьмем их с собой.
– Я никуда не поеду. И ты тоже никуда не поедешь. Брось дурить, сынок. Кстати, завтра пенсия. Хочешь, закажем что-нибудь вкусненького с доставкой на дом.
– Например, роллы?
– А чем плохи роллы? – мама всегда скептически относилась к восточной кухне, и Чупакабра это наверняка знала. Она больше не пыталась скрыть свое присутствие.
– Давай обсудим это по дороге.
– Не будет никакой дороги. Я же говорю, мы никуда не поедем.
Валя открыл левую дверку шифоньера. Запах грязного белья ударил в нос. Еще одно доказательство того, что то, что жило последние недели в одной квартире с ним, не было его матерью. Мама никогда не сложила бы грязные вещи в шкаф. Он не заметил, когда она исчезла. Возможно, это случилось еще до того, как она сбежала из дома. Возможно, в тот самый вечер, когда лежала в спальне вместо того, чтобы смотреть телевизор. Нельзя сказать точно, который день был последним. Она ушла слишком тихо, а Чупакабра слишком хорошо умела притворяться. Ничего. Все еще можно вернуть. Только бы выбраться из города.
Он вывалил на пол грязные скомканные кофты и юбки. Рядом грохнулась фотография – та самая, которую раньше она брала в руки по сто раз на день. Как давно она перекочевала с тумбочки в шкаф?
– Так, где таблетки? Их тут нет.
За спиной что-то скрипнуло. Валя обернулся. Она стояла в метре от него. Ее левая рука ощупывала пространство перед собой. Правую она держала за спиной, как будто собиралась преподнести ему сюрпризом букет цветов. Валя отступил в сторону и увидел этот сюрприз. Тонкие костлявые пальцы сжимали портновские ножницы.
Она сделала еще шаг. Пальцы вытянутой руки коснулись полотенца, висевшего на открытой дверце шифоньера, и тут же вцепились в тряпку.
– Что ты делаешь? – спросил Валя и отступил еще на шаг.
– Решила поиграть в жмурки.
Она кинулась на него. На выдохе ударила ножницами сверху вниз. Промахнулась и упала на пол.
Что-то хрустнуло. Она застонала и перевернулась на бок. Валя машинально наклонился к ней, то тут же, взглянув на по-прежнему крепко зажатые в руке ножницы, одернул руки. Маски сброшены. Его матери больше не было, перед ним на полу корчилась слепая Чупакабра.
– Иди ко мне! – вдруг истерично заорала она не своим голосом так, что он содрогнулся и отступил еще на два шага к двери. – Сейчас же иди ко мне. Ты должен умереть. Я говорила тебе, ты должен умереть, – голос ее изменился до неузнаваемости. И причина была не только в отсутствии зубов.
Растрепанная слепая старуха в ночной рубахе с ножницами в правой руке поднялась и стала посреди комнаты. Невидящие глаза уставились ему в лицо. Как затравленный зверь, она вертела головой, пытаясь определить, где он. Она перестала быть не только его мамой, но и человеком.
Зрение было серьезным преимуществом. Но у нее в руках были ножницы, и комната была весьма мала для того, чтобы с первой попытки вслепую она загнала его в угол. Если только она угадает, в какую сторону идти.
«Сейчас она услышит, как бьется мое сердце», – подумал Валя, сдерживая дыхание.