— Она к нему стремилась! — кивнул я. — Мне понятно.
— А я твержу — она была с ним рядом! — талдычил Фен. — Она сама о том мне говорила.
— Откуда ж с нею ты знаком? — удивился я.
— Что ж, далее внимай, — кивнул он, прикрыв глаза и откинувшись в кресле.
Из церкви вышла толпа и принялась рассасываться в разных направлениях — каждый метил на свою тропу.
— Мама, я догоню, — сказала Сольвейг. — Хочу с Ингрид поговорить.
— Подруга, что ли? — откликнулась мать.
— Может ею стать, — ответила девушка.
— Но ты недолго, дома много дел, — проворчав, разрешила мать.
Сольвейг дождалась, пока родители отойдут, а Ингрид приблизится, и окликнула:
— Ингрид.
— Что тебе? — недовольно буркнула та, но от семьи отстала.
— Поговорить хотела, — тихо ответила Сольвейг.
— Ты со мной? — удивилась Ингрид. — О чем нам говорить?
— О нем… — еле слышно прошептала Сольвейг.
— О нё-ом?! — дикой кошкой зашипела Ингрид, моментально поняв, о ком речь. — Чтоб Тор его Молниром поразил!.. А Один чтоб на дереве повесил!.. Чтоб жарил черт его на вертеле! Чтоб тролли его в тьму навек упёрли!..
— Уперли… — тихо сообщила Сольвейг.
— Что?! — осеклась Ингрид. — Ты о чем?
— Уперли тролли Пера в тьму…
— Он умер? — испугавшись, спросила сдавленным шепотом Ингрид.
— Нет еще… Пока во тьме душа его блуждает. И змей Ёргирмунд путь ей искривляет.
— А тело?!
— Во тьме пещеры стонет на камнях.
— Откуда знаешь? — больно схватила ее за руку Ингрид.
— Я чувствую…
— Ты?.. Чувствуешь?.. — Ингрид разочарованно оттолкнула Сольвейг. — Мне голову морочишь! Да ты, как Пер, на голову больна!.. Что это я?.. С тобой сойдешь с ума… Мои проклятья Бог, видать, услышал — воздал ему!.. И я была готова… с обрыва вниз дурною головой: была б умна — не верила б ему.
— Нет, Бог не мстит, он милостив и добр… Не головой ты верила — надеждой, — тихо возразила Сольвейг. — Ведь он не крал тебя — помог бежать…
— Помог, — прохрипела зло Ингрид. — Я не звала его. Он сам пришел.
— Его послал жених твой, дуралей, упрашивал, сулил вола за помощь, — рассказала Сольвейг. — Я слышала.
— Безмозглый идиот, нашел кого просить… Уж лучше б волка в пастухи позвал… — еще пуще озлилась Ингрид.
— Но он пришел, и родилась надежда… — напомнила Сольвейг.
— Да, родилась! — угрюмо подтвердила бывшая невеста. — Я думала — за мной пришел он, как из сказки избавитель. Ведь жил он в сказках, пил лишь наяву да кулаки чесал о ребра пьяниц, таких как он.
— И я бы так могла… наверное, — откликнулась Сольвейг.
— Ты? Не смеши! — зло усмехнулась Ингрид. — Молитвенник тебе заместо сердца! И катехизис вместо вольных чувств!.. Будь проклята! Ведь ты его сгубила…
— Сгубила я, — вздохнув, согласилась Сольвейг, — но он спасал тебя! Хоть я была тобой…
— Да замолчи ты, дура! На мне теперь позор, а ты, как божий свет, чиста для всех, светла, и даже тени нет! Я позже поняла, что он украл тебя… Был очень огорчен, ошибку обнаружив… Ночь выветрила хмель, похмелье было горьким…
— Ты — телом с ним была, а я — душой, — вздохнула Сольвейг.
— И кто из нас грешней?!
— Пред Богом — я, — потупила взор Сольвейг. — А ты — пред прочим миром. Мы — сестры по любви…
— Мы — сестры во грехе! — хмыкнула Ингрид. — Ты мрак не осветляй!
— Любовь не грех, а в нас дыханье божье… Она не тьма, а свет, поскольку Бог — любовь, — возразила Сольвейг, посмотрев в глаза Ингрид.
— Блаженная… Твоя любовь во лжи, моя была для взоров всех открытой… Стыдишься ты любви, я за любовь убита, — горько ответила ей Ингрид.
— А ты права, сестра моя, прости. Я до конца должна твой путь пройти…
Сольвейг повернулась и быстро пошла за родителями и Хильдой.
Сделав несколько шагов, обернулась и сказала Ингрид:
— Молиться мы должны, чтоб он вернулся в свет. Когда в нас нет любви, и нас, по сути, нет…
Сольвейг в теплом меховом костюме поднимается на лыжах по заснеженному склону в гору. Из снега торчат верхушки елей и голые ветви лиственных деревьев. Солнечно. Изо рта девушки вырываются облачка горячего дыхания.
— Замерзну иль найду, — бормочет она под нос. — Назад дороги нет. Я проклята отцом. И мать ушла в обиде. Сестренка только вслед махнула мне рукой и плакала навзрыд, как будто хоронила… Да так оно и есть — я умерла для них… Но Бог меня простит, и мать его поймет. Кто в жизни знал любовь, влюбленных не осудит. А кто любви не знал, тот с радостью казнит… Ух… Но как же высоко забрался мой жених! Кто звал меня и днем, и ночью беспрерывно. Я слышала твой зов, он жил в мечтах моих… Я знаю путь к тебе — во снах его видала. Замерзну иль найду… С тобой теперь мой дом. Я знаю — ты для нас его с надеждой строил.
Она огибает очередную вершину, потому что по скалам на лыжах не забраться, и видит на следующем склоне деревянную избушку, крепко стоящую на каменном фундаменте. Над входом прибиты оленьи рога. Пер, стоя спиной к ней, прибивает к дверям засов.
— Нашла, — выдыхает Сольвейг и тихонько радостно взвизгивает. — Й-их!.. И только разогрелась, добры ко мне и ветер, и мороз… Но сумерки уже, я вовремя успела…
Отталкивается и быстро съезжает со своего склона, взлетая на склон, где пристроилась избушка.
— Бог в помощь, Пер, тебе! — крикнула она в возбуждении полета. — Беглянку не прогонишь?.. Ты звал меня, твой зов услышав, я пришла.
— Наверно, это сон! — уронил он топор из рук. — Не заблудилась часом давнишняя мечта средь этих снежных гор? Ты ль это, Сольвейг, иль тролли шутки шутят?
— Нет, это я, мой Пер, — ответила она. — Мне вовсе не до шуток. Теперь твоя навек.
— А как же твой отец?
— Теперь ты мне опора и защита, нет у меня уже ни дома, ни семьи, я отреклась от них, чтоб вечно быть с тобой, — потупив глаза, призналась Сольвейг.
— Ужель мечта сбылась? — сделал он неуверенный шаг к ней. — Меня ты не боишься?
— Все знаю о тебе, исчез совсем мой страх, — улыбнулась она слабо. — Я глупая была… Теперь глупа стократно. Я здесь, перед тобой — мне нет пути обратно…
— Услышал молитвы, наверное, Бог… Неужто всю жизнь провести здесь готова? Мой дом отобрали, я сам — вне закона: как выйду из леса, прикончат тотчас.
— Я выбрала жизнь, и иной мне не надо, — решительно ответила Сольвейг.
— Входи же в наш дом! Будь хозяйкой отныне, — пригласил девушку Пер. — Хотя королевских палат ты достойна.
— С тобой и в избушке мне будет привольно!
Она сняла лыжи и поднялась на крыльцо, стряхивая с ног снег. Прислонила лыжи к стене.
— О, как ты прекрасна, ожившая сказка, — прошептал, залюбовавшись ею Пер Гюнт. — Ужель для тебя моя грубая ласка? Неужто коснуться посмею тебя? Любовь вдохновенна, страсть тела — груба… Неужто посмею тебя уподобить всем прежним остывшим любовным надгробьям?..
— О чем ты там шепчешь? — спросила она.
— Любуюсь тобой, ты с мороза свежа, как утренний свет над вершинами Довре… — восторженно ответил Пер. — Иди же в наш дом и согрейся с дороги. Я дров принесу, чтобы ты не продрогла.
— Но я не замерзла!
— Нет, ночью мороз морозит на этих вершинах всерьез, — поднял топор Пер. — Уж я постараюсь, чтоб мы не замерзли.
— Ты только недолго, — попросила Сольвейг.
— На крыльях лечу! — ответил он и углубился в лес.
Сольвейг вошла в избушку, притворив за собой двери. Вечернее солнце светило прямо в маленькое оконце, освещая скромное внутреннее убранство: грубая, сколоченная из жердей мебель — стол, скамья, деревянная лежанка, покрытая звериными шкурами, выложенная из камней печь, в которой теплились угли, рядом высилась небольшая поленница.
«Хватило бы на ночь», — подумала она. Впрочем, откуда ей знать?
В комнате было несколько дверей, она заглянула во все. Одна вела в хлев. Пустой. Пока. Только по стенам были развешаны замороженные туши зверей. Еды надолго хватит. Другая — в кладовую, увешанную меховой одеждой и просто шкурами. В стене хлева угадывалась дверь в отхожее место.
С улицы послышался стук топора. Сольвейг улыбнулась, осознав, что, наконец, дома. Села на лежанку, та приятно пружинила жердями и была мягка — шкур охотник не жалел. Кажется, даже задремала в тепле. Через некоторое время послышался шум сбрасываемых на крыльцо дров. Сольвейг выскочила.
— Ты пришел?
— Нет, принесу остальное и все, — пообещал он.
— Позволь я помогу! — попросила она. — Теперь на двоих мы поделим заботы…
— Дровишки таскать — это дело мое, — покачал головой Пер. — Я сейчас… Иди, ты замерзнешь.
И Сольвейг вернулась в дом. Опять на лежанку с улыбкой присела и в сладкую дрему легко улетела.
Открыла глаза. В доме стало темно. Сольвейг испуганно вскочила. Где же Пер?!
Выскочила на крыльцо. Не прибавилось дров. Конечно, она бы тогда не проспала.
На улице было светлее, чем в доме, но тени были совсем длинны, а свет иссякал.
— Пер! — закричала она с крыльца. — Пе-ер!
Никто не отозвался.
Она заскочила в дом, натянула на себя обратно теплую куртку и обувку, схватила ружье, висевшее на стене, надела патронташ. Вышла, взяла лыжи и, спустившись с крыльца, закрепила лыжи на ногах. Пошла по следу. Поваленный неподалеку ствол, был очищен от веток и разрублен на поленья. Хватило бы не только на ночь, а на неделю. Пера рядом не было.
— Пер! — закричала она опять.
Медведь? Медведи спят зимой… Шатун голодный?.. Или волки?.. Иль снова тролли?.. Боже сохрани!..
— Пер!..
На ее крик из глубины леса вышло зеленое мохнатое существо, похожее на женщину, рядом с ней прыгал столь же зеленый живой комочек. Ребенок. Когда-то в детстве Сольвейг видела обезьянку, моряки показывали, но эти существа не были похожи на обезьян. Ни взрослое, ни ребенок. Они ловко и даже грациозно перепрыгивали с камня на камень, минуя снег, и быстро приближались к Сольвейг.
«И за мной пришли…» — подумала она.
— Ну, здравствуй, светлый сон его души, — певуче произнесла Зеленая Женщина.